Но когда Шарль получил это письмо, он не почувствовал ни приподнятости, ни воодушевления, а только самый дикий, бессмысленный страх, который покрывал тенью всю его жизнь до того дня, когда уже не могло быть речи о тени, так как все покрывал непроницаемый мрак.

Спустя годы, аббат уже не мог хорошо вспомнить свои ощущения после того, как приехал в Плимут и бродил по улицам день за днем, задавая сумасшедшие вопросы каждому, кто имел какое-то отношение к трагедии «Амфиона». Он знал, что у него были друзья, пытающиеся помочь ему, но не обращал на них внимания, пока один из них не нашел человека, который описал утонувшую темноволосую женщину в зеленом платье, которую он помог поднять из воды, с мертвым ребенком, зажатым в ее руках. Это свидетельство и тот факт, что раз Тереза и Мария не были среди тех немногих, которые были спасены, то они должны быть среди трех сотен погибших, наконец убедил его. Друзья повели его осмотреть длинный ряд могил, но не могли сказать, в которой именно покоились тела его жены и ребенка. Взрыв вызвал такой страх и отчаяние в городе, сказали ему, что результатом этого было всеобщее смятение.

…Значит, только для этого он спас Терезу, чтобы она умерла среди сцен не менее ужасных, чем в Тулоне или Леггорне, чтобы она лежала в безымянной могиле… Это был конец их большой и счастливой любви. Шарль вспомнил, что была война, а в мире войны любовь не живет долго. И он был всего лишь одним из многих.

Он вернулся в Ирландию. Он думал, что хорошо справляется со своей работой, но его патрон заявил, что это не так, и посоветовал сменить место и отдохнуть. Неподалеку на берегу озера располагался монастырь, и граф отправился туда. Монахи помогли ему справиться с моральным и физическим срывом, который обрушился на него, когда необходимость работы, всегда поддерживающая его в форме, отпала.

Будучи крепким человеком, Шарль быстро восстановил свои физические силы, однако поправить моральное и психическое здоровье оказалось намного сложнее. Монахи не беспокоили его. Он часами просиживал в библиотеке, неистово работал в саду, совершал многомильные прогулки по спокойной деревенской округе, но ему казалось, что все это не помогало. Однако незаметно для графа де Кольбера мудрость прочитанных им книг, земля, солнце и ветер, с которыми он соприкасался, работая в саду, спокойное озеро, где птицы прятались в шелестящем тростнике, оказывали на него исцеляющее влияние. Сам он смутно воспринимал окружающий его мир и спокойствие, но они незаметно наполняли его.

Воспоминания о Терезе и ребенке приводили Шарля де Кольбера в ярость. Однако он все чаще вспоминал о старом кюре с лицом влюбленного юноши. Воспоминания об этом просветленном лице соединялось с тем удовольствием, которое он снова начал ощущать от прозрения мудрости, от ласкового солнца и мелькающих крыльев птиц над озером. Все это казалось ему естественным, так как было частью чувства любви, которое представляет собой мудрость, тепло и свет. В том взгляде старика, который графу однажды пришлось лицезреть, таилась надежда как для него, так и для всего мира. В каком бы темном веке не пришлось жить человечеству, всегда находились люди, которые из-за любви к ближнему готовы были отдать свою жизнь. Мудрость никогда не умирала на земле навсегда. На земле не было ни дня, чтобы где-то не шелестели на солнце крылья птиц, чтобы вода не омывала тихий берег. Вечность являла собой неоспоримый факт. Теоретически аббат всегда понимал это своим холодным и не допускающим возражений умом, но сейчас сухой скелет фактов стал медленно обрастать плотью. Любовь была не просто чувством, которое можно испытать, или абстрактным понятием, о котором можно спорить, она была неотъемлемой частью вечной жизни, и старый кюре знал это. Наполненный любовью к Богу и ближнему, он встретил свою физическую кончину, которая так и не смогла уничтожить в нем это чувство. И вот однажды Шарль понял, что оно знакомо и ему, но это произошло не так, как с человеком, который, проснувшись среди ночи, все равно знает, что солнце существует, а как с человеком, который осознает это, греясь в теплых лучах поднявшегося из-за горизонта светила.

Некоторое время спустя граф вдруг обнаружил, что уже без содрогания может думать о Терезе и ребенке. В одну из ночей, когда сон не шел к нему, он лежал и думал о них с щемящей тоской, но уже без прежней злости. Он поднялся с первыми лучами солнца и отправился вниз, к озеру. Оно спокойно лежало под серым небом, и ветер тихо шуршал в камышах. Небо прояснилось, и водная зыбь заискрилась у его ног. До него еле слышно доносились странные пронзительные крики болотных птиц, медленно вышагивающих в тростнике. Шотландская куропатка вспорхнула со своего гнезда, вода озера серебрилась, как разлитая ртуть, целая стая диких уток устремилась в небо, их зеленые шейки искрились в лучах рассвета. Солнце встало.

Его свет был настолько ярок, что Шарлю пришлось закрыть глаза, усталые и болезненные после бессонной ночи.

Он чувствовал тепло солнечных лучей на своем лице и слышал хлопанье больших крыльев сквозь шелест тростника. Это были лебеди, которые обычно в это время перелетали с этого озера на другое, более отдаленное, служившее им местом кормежки. Граф снова открыл глаза и увидел, как птицы взмыли в небо. Их крылья касались воды, добавляя искристые волны к зыби, поднятой пролетавшей куропаткой. Один из лебедей летел отдельно от всех низко над гладью озера. Солнце обвело его прекрасное оперение золотым ореолом, а его огненное отражение, похоже, еще долго дрожало в воде даже после того, как он поднялся вверх, навстречу восходящему солнцу. Шарль не понимал, почему пролетавшие лебеди так глубоко затронули его душу. Похоже, они вселили в него какое-то странное чувство освобождения. Он снова вспомнил о Терезе, и на этот раз мысли о Боге, вечном, бессмертном, невидимом и единственно мудром Боге, были неразделимы в его голове. Он закрыл лицо руками и в первый и последний раз в своей взрослой жизни заплакал.

Когда он успокоился, он заметил, что к нему приближается старый отец Иосиф. Он шел вдоль берега озера своей странной, напоминавшей движение краба, походкой. Отцу Иосифу было восемьдесят шесть лет, и разговаривал он только в случае крайней необходимости. Ему было трудно двигаться и стоило больших усилий переместить свое тело в нужный момент в нужное место. Вместе с тем он все старался делать сам, чтобы не быть обузой своим братьям. Его келья находилась рядом с кельей Шарля, и хотя они редко беседовали, Шарль всегда ощущал его присутствие рядом с собой.

Высокий лоб и проницательный взгляд говорили о том, что отец Иосиф все еще сохранил свой глубокий интеллект. На его лице лежала печать святости, подобно королевской печати, выдавленной в воске. Иногда бессонной ночью Шарль вдруг вспоминал об этом святом лице, о том, что отец Иосиф находился в соседней келье, и успокаивался. А на следующее утро в часовне старик, вероятно, преклонит колени рядом с ним, опускаясь с величайшей предосторожностью и похрустывая суставами. Он не отказывался от помощи молодых людей, когда приходило время снова подниматься на ноги. Иногда они встречались с Шарлем в библиотеке, и старик улыбался ему и даже произносил несколько слов, обычно о погоде, и Шарль чувствовал себя с ним совершенно спокойно, зная, что отец Иосиф не сделает никакой попытки нарушить его уединение или дать какой-либо совет. Шарль не хотел этого.

Теперь граф был взволнован, увидев отца Иосифа у озера. Хотя монастырь был недалеко, старик с трудом преодолевал даже короткие расстояния. Шарль пошел ему навстречу и, как предполагал, увидел, что старику трудно дышать. Они присели вместе на камень у озера. Вода плескалась у самых их ног. Покой окутал их, и они сидели молча, пока старик не отдышался. Когда отец Иосиф справился со своей одышкой, он выпрямил сгорбленные плечи, положил руки на колени и откашлялся. Это означало, что он хотел что-то сказать и собирался для этого с силами. Шарль уважительно повернулся в его сторону, ожидая обычных слов по поводу хорошего дня. Вместо этого старик спокойно сказал, даже не взглянув в его сторону.