— Я столько слышала о том, как приятно прогуливаться по парку, что сама захотела это испытать.

Не догадываясь об этом, она поставила вопрос об отсутствии Гиттара и Клотильды. Вместо того чтобы в этом признании увидеть подтверждение ее наивности, он нашел подтверждение ее макиавеллизма.

— Конечно, — ответил он, — это довольно красивый парк.

Страх того, что его очередной раз одурачат, парализовал его, мешал ему понять правду. Рядом с ним не было больше красивой женщиной, рядом с ним был враг. Она даже стала казаться ему уродливой. Между тем, в какие-то моменты он вспоминал, насколько восхищался ею. Он с нетерпением ждал этого вечера. До того, что написал Винни Альбермарль, умоляя ту приехать. Однако перед ним было лишь существо, которое он подозревал в злобных намерениях. Каким неуклюжим он был, когда на что-то надеялся, таким же упертым он становился, когда убеждался, что ему не остается ждать ничего хорошего. Теперь он испытывал даже чувство глубокого удовлетворения. Приедет друг, который привезет доказательства ошибки, им совершенной, что он предпочел верному счастью, которого только можно было желать, счастье весьма сомнительное. В этот момент он был уверен в том, что имел, и если бы его лишили и этого, он уже не был бы уверен ни в чем. Этот человек, в силу своей сидячей жизни, лишенной радости, движения, друзей, оценивал свое душевное состояние, как состояние человека, который любит. То, чего он желал прежде всего, была не столько сама любовь, сколько то, что отвлекло бы его от самого себя и созерцания своей ничтожной участи. Ибо, в отличие от большинства мужчин, ненависть к кому-либо, страх того, что его одурачат, не заводили его дальше того, чтобы с грустью смотреть на свою жизнь. Существование было довольным мрачным. Насколько были хороши минуты, которые он переживал на этом месте с мадам Пенне, настолько же хороши были те, что он переживал в настоящий момент. И те, и другие позволяли ему забыться. Это, по сути, было то, что он требовал от своих сношений с миром. По этой же причине, вместо того, чтобы повести себя достойно, так, как того могли потребовать его огорчения, он притворно потворствовал капризам этой красивой мадам Тьербах. Подходя к скамейке, где они беседовали с Клотильдой, он счел верхом смелости предложить Бригитте присесть на нее. Он испытывал глубочайшее наслаждение, изображая тупицу, в то время как им не был. Подогреваемый ненавистью, он испытывал огромную радость оттого, что позволял мадам Тьербах думать, что попал в устроенную ею ловушку. Он желал вызвать у нее совершенное впечатление своей искренности, чтобы тайно наслаждаться своей проницательностью. Вот к чему он пришел от своего недавнего гнева. Таким образом, он мстил мадам Пенне, и решил, что весь этот спектакль, который он разыгрывал в настоящий момент, не должен пройти незамеченным. Ибо то, что он являлся единственным свидетелем своего поведения, лишало это самое поведение всякого смысла. Он ждал фразы, слова, жеста, которые бы разом показали все, что он думал, которые бы показали, что, что бы о том не думали, он все это время не был дураком. Он жил ради этого мгновения. С тем большей силой готовился он к этой победе, что она завершила бы не только эту последнюю беседу, но и ей предшествующую. Но ему все казалось, что подходящий момент не наступал.

Бригитта выразила определенное удовольствие от предложения Гиттара присесть на скамью, удовольствие, которое показалось нашему герою притворным.

— Несомненно, это скамейка для влюбленных, вам так не кажется, мсье Гиттар?

— Несомненно!

— И мне кажется довольно забавным, что вам пришло в голову выбрать именно ее.

— О, если вам это неприятно, мы можем пойти в другое место.

Гиттар не смог удержаться, чтобы не произнести этих слов суровым тоном. Но он тут же взял себя в руки, боясь, что выдаст себя.

— Я знаю еще одну, подольше от этой.

— Я думаю, что этой достаточно, — сказала мадам Тьербах, не оттого что она чего-либо опасалась, но оттого что ей казалось бессмысленным идти еще дальше.

В окружавшем их полумраке Гиттар попытался разглядеть Бригитту. Он увидел ее бледную, в свете луны, такую красивую, какой ее еще никогда не видел. Но эта красота была ему совершенно безразлична, и, глядя на нее, он думал: "Ах, вы хотели посмеяться надо мной. Мы сейчас поглядим, чья возьмет". И тогда в голове его пронеслась одна мысль. Если он воспользуется этим безмятежным моментом для того, чтобы заставить ее подумать, что он еще более глуп, чем она того ожидала, насколько страшной будет тогда его месть, когда, сделав ей смутное признание, коснувшись ее руки, он неожиданно встанет, чтобы уйти, улыбнувшись и сказав: "До следующего раза!" — или что-нибудь в этом роде. Это будет великолепно! Это будет гораздо сильнее, чем тупо ожидать подходящего момента, рискуя тем, что тот не представится, или хотя бы тем, что тебя не поймут.

— Вы не находите восхитительным этот вечер, милая мадам? — сказал он с нежностью, намеренно употребляя те самые выражения, что он использовал с мадам Пенне, единственной целью чего было подтвердить, что он был тем, за кого его принимали. "О! Обо мне подумают, что я влюблен сразу во всех женщин! Хорошо! Я влюблен сразу во всех женщин".

— Ну конечно, мсье Гиттар. — Это вечер, каких не бывает у нас в Германии, такой приятный… Хочется представить себя в лодке, и что ее уносит, все дальше, дальше, вперед, и не знаешь, где она остановится.

Хотя этот романтизм застал Гиттара несколько врасплох, он тут же решил, что это спектакль, и, взмывая до ее уровня, он продолжил:

— И хочется, чтобы с берега дул теплый бриз, принося с собой ночные ароматы, обдавая нас своей теплотой.

Бригитта неожиданно подняла глаза. На секунду ей показалось, что в словах Гиттара скрывалась ирония. Но, глядя на его серьезное, проникнутое тем, что он только что сказал, лицо, она успокоилась. Между тем, пагубное впечатление было произведено Она не испытывала больше ни малейшей потребности предаваться чувствам, тогда как Гиттар счел ловким продолжить:

— И так бы мы бороздили бесконечные моря, забывая обо всем, счастливые от одного только единения со все более трепетной природой.

На этот раз Бригитте показалось, не то, чтобы Гиттар смеялся над ней, но что он был немного чокнутым. Лишь одна мысль была у нее голове: поскорей вернутся в отель. Но она была так застенчива, что никогда бы не осмелилась встать, оборвать слова мужчины, который, казалось, был так уверен в той ахинее, которую нес с проникновенным видом. Гиттар же не сознавал того, как смешено он выглядел, убежденный, что говорит то, что от него ждали и счастливый от мысли, что сейчас покажет себя в истинном свете.

— Да, выслушайте меня, милая мадам. Я, может быть, выражаюсь не со всем тем жаром, каким бы желал, может быть, я не показываю вам все то чистое, что есть у меня в душе, но знайте, однако, что там у меня самая глубокая страсть. Бригитта, выслушайте меня…

Мадам Тьербах резко отстранилась, чего не заметил ее собеседник. Он протянул свои руки с надеждой встретить руки своей соседки. Этого момента он ждал, чтобы резко изменить поведение, чтобы встать, чтобы сказать: «Возвращаемся» — и с достоинство откланяться. Итак, он протянул руки в сторону Бригитты, которая, в полумраке, не увидела этого, но когда она почувствовала его руки на своих, то от испуга вскрикнула, встала и, дрожа всем телом, сказала:

— Нам следует вернуться, нас ждет мадам Бофорт и, должно быть, уже волнуется.

Сбитый с толку, Гиттар стоял озадаченный. Он уже не знал более, что делать. Он понял, что в очередной раз станет посмешищем, если сейчас же не покажет того, что он задумал. И, пусть это было с опозданием, пусть теперь могли бы подумать, что это с досады или по каким-то еще другим причинам, он решил вести себя так, словно бы его не опередили. Он встал в свой черед и сказал:

— Ну конечно, возвращаемся, я как раз собирался вас об этом попросить.

По дороге он не произнес ни слова, но, дойдя до отеля, он с улыбкой поклонился мадам Тьербах и сказал: