— Восемьдесят восемь? — переспросил Лот с непонимающим видом.

— Да! Так мы приветствовали друг друга в мрачные послевоенные годы. Ведь восьмая буква алфавита — «Н». А «НН» означает наш девиз и пароль — Heil Hitler! Итак, восемьдесят восемь, джентльмены!

Лот выпил бокал до дна.

— Восемьдесят восемь! — воскликнул он и, вспомнив старый закон СС, вдребезги разбил бокал о пол кабинета вашингтонского Клуба армии и флота.

Утром Джин сидел за столиком маленького открытого кафе на одной из оживленных припортовых улиц. Здесь они договорились встретиться с Рубинчиком. Джин пил кофе особого, терпкого вкуса, курил сигарету «Ха Лонг», вяло поглядывал на кишащую велосипедистами и пешеходами улицу, слегка оживляясь только при виде гибких хайфонских девушек. Звук сотен кричащих, шепчущих, смеющихся вокруг голосов слился для него в однотонно-мелодичный клекот.

Остаток ночи он провел на полуразвалившемся сампане в каком-то заброшенном канале со стоячей водой. Спрятавшись под обрывками старой мешковины, он лежал, почти теряя сознание от зловонных миазмов, поднимающихся от воды, от неумолкающей работы цикад, которые, как ему казалось, перепиливают его нервы, от резких истерических выкриков «чав-чав-чав», испускаемых какими-то неведомыми тварями, должно быть ящерицами. Отдыхом эти три полуобморочных часа можно было назвать только с большой натяжкой.

С первыми лучами солнца он побрился советской бритвой «Спутник», принял сразу две таблетки «пеп». Таблетки подействовали безотказно — он почувствовал бодрость, но сейчас в этом кафе под раскаленным тентом им снова овладела вялость, размягченность, он покрылся липкой испариной, ему стало предельно отвратительным и жалким его состояние недоброго чужака, затравленного, скрывающегося хищника в этом ярком, жарком, бурлящем мире, полном своих забот.

Ровно в девять ноль-ноль из-за угла вымахнул бодрый Рубинчик. Он вышагивал, таща на широких плечах туго набитую сумку, акваланг советского производства и прочее снаряжение для подводного плавания.

— Привет, старичок! Чего такой кислый? — крикнул он Джину, сложил всю свою снасть возле столика, повернулся к девушкам, хлопочущим в открытом окне кухни, поднял руку и гаркнул: — Чао какоо!

Девушки прыснули в кулачки, а одна серьезно и строго посмотрела на Рубинчика исподлобья. Бодрый доктор, глядя на нее, потыкал себя большим пальцем в грудь, вопросительно-утвердительно кивнул несколько раз головой. Девушка в ответ на это покачала головой в отрицательном смысле. Доктор развел руками, шумно вздохнул, прижал ладонь к сердцу, сел рядом с Джином и спросил его, не отрывая глаз от девушки:

— Нравится тебе Фуонг? Собираюсь на ней жениться — одобряешь?

— Ты что, с ума сошел? — сказал Джин.

— Если хочешь знать, старый Жека, — доверительно зашептал Рубинчик, — мне уже надоела эта стрельба по движущимся мишеням. Завязываю и женюсь на Фуонг — все! Баста! Вообрази себе, отец у меня еврей, мать полурусская-полувенгерка, а Фуонг — полувьетнамка-полукитаянка… Какой национальности будут наши дети?

Он бешено захохотал, очень довольный. Джин в совершенно искреннем удивлении уставился на этого парня, которому, казалось, любое море по колено.

— Ты завтракал? И я на судне не ел специально для того, чтобы здесь порубать. Совершенно обожаю вьетнамскую кухню! А ты? Ну, ты, я вижу, сноб! Сейчас я тебя угощу такими деликатесами. Цимес!

Марк вскочил и закричал на кухню какие-то вьетнамские слова, не обращая внимания, что посетители кафе держатся за животы от смеха.

Тем не менее заказ был принят, и вскоре на их столике появились две миски с рассыпчатым вареным рисом, пять-шесть тарелочек с соусами, мясо, приправленное спаржей, побегами бамбука и грибами, разнообразные закуски нежнейшего и страннейшего вкуса, приготовленные из каракатицы, морского ежа, воробья, запеченные в тесте лягушачьи ножки.

Рубинчик, чувствуя себя в центре внимания всего ресторана, с невероятной ловкостью орудовал палочками, тогда как Джин ел ножом и вилкой. Пища пришлась ему по вкусу, и он дал себе слово, если суждено будет вернуться в Сайгон, в первый же вечер отправиться с Транни в национальный ресторан.

Когда их массированный завтрак подходил к концу, подошла Фуонг и поставила на стол вазу с фруктами. Рубинчик сделал вид, что не заметил девушку, и, продолжая свою игру, выхватил из сумки газету «Нян Зан» и погрузился в чтение. Этим он вызвал милую улыбку, и Джин понял, что странный докторюга добьется своего.

— Ты даже читаешь по-вьетнамски? — спросил он

— Ну разумеется. А ты?

— Ни слова.

— Э, старичок, стыдно, стыдно! Я вижу, мы ленивы и нелюбопытны. Три месяца в стране, и не можешь читать, не умеешь рубать палочками, не знаешь кухни…

— А что пишут?

— Все про вчерашний налет. Страшное возмущение. Везде митинги. Одного паразита взяли в плев.

— Вот как? — спросил Джин. Даже мускул не дрогнул на его лице.

— Да, да! — воскликнул, Марк. — Пилот — янки. Представляешь?

— А второй? — спросил Джин и под столом сильно сжал рукой колено.

— Второй вроде накрылся.

— Ну, хорошо, — проговорил Джин. — Идем на танкер?

— Это дело не горит, — сказал Рубинчик. — У меня есть гениальная идея. Тут недалеко от города потрясающее место для подводной охоты. Ты плаваешь с маской?

— Приходилось, — усмехнулся Джин.

— Ну, вот и отлично. Не пожалеешь, Жека, обещаю! По сравнению с этой бухтой Сердоликовая у Карадага — просто детский лягушатник. Короче, едем, старик. Я взял сбрую на двоих.

— Может быть, сначала на танкер? — осторожно спросил Джин.

— Кончай, — сказал Марк. — Я все продумал. Ты проведешь со мной день, который будет тебе сниться всю жизнь.

Взвалив все снаряжение на плечи, они вышли из кафе и направились к центру города, откуда отходил автобус в сторону сказочной бухты. Идя рядом с Марком и болтая о предстоящей охоте, Джин думал, что, может быть, даже лучше будет, если он попадет в порт во второй половине дня и сделает свое дело вечером.

Под покровом темноты ему будет легче добраться до джунглей.

Чем ближе к центру, тем труднее было идти по тротуару. Густые толпы людей с вьетнамскими флажками заполнили улицы. Люди вставали на цыпочки, вытягивали шеи, поднимали на плечи детей. Послышались звуки военного оркестра, и на мостовой, четко печатая шаг, появилось войсковое подразделение. Подтянутые солдаты в касках, с автоматами на груди шли, распевая мужественную боевую песню. Люди на тротуарах замахали флажками, подхватили песню.

— Слышишь, поют «Виньензон», — восторженно сказал Марк. — Это полк триста восьмой дивизии, лучшей дивизии Вьетнама.

Колонна прошла к площади, над которой гудели громкоговорители и слышался ритмически взлетающий шум толпы. Вслед за солдатами появилась колонна рабочих под красными флагами и транспарантами.

Джин и Марк остановились у кромки тротуара, плотно прижатые к фонарному столбу. И вдруг шум вокруг стих.

По середине очистившейся улицы три солдата с винтовками наперевес вели высокую, плечистую фигуру в светло-зеленом летном комбинезоне.

Бак, а это был он, шел, опустив голову, иногда поднимая руку и вытирая рукавом потное лицо и снова пряча руку за спину. Его наказывали позором, вели через весь город, на который он неожиданно напал прошлой ночью.

При приближении к площади Бак поднял голову и стал смотреть в небо. Джин ясно увидел на его лице выражение какой-то странной отрешенности. Откуда мог знать несчастный парень из Оклахомы, что его ждет впереди?

«Бак, держись, старина, держись», — посылал Джин к нему мысленные волны, и, словно вдруг почувствовав их, Бак перевел взгляд на толпу и увидел Джина.

Их взгляды соприкоснулись на долю секунды, и сразу же Бак перевел взгляд дальше на молчаливо-презрительные лица вьетнамцев. Он прошел мимо в каких-нибудь двух метрах. Джину даже показалось, что он уловил запах его пота, смешанного с йрдоформом.