Я заглянул в ванную, но там пахло лишь химическими сосновыми иголками.

Пузырьков с лекарствами в аптечке не было, и без них она выглядела очень пустой и какой-то другой.

Я толкнул дверь в спальню Берта и Эстель, и завоняло сильнее.

Тяжелые шторы с зелеными и желтыми цветами были задернуты. Один из ночников давал тусклый, красноватый свет.

Обогреватель справа от двери пылал жаром, отчего воздух был спертый.

На кровати под одеялами лежал Берт, на спине, сложив руки на груди.

Думаю, он спал, хотя было всего без четверти пять.

Я подошел ближе и услышал булькающее дыхание. Запах становился все противнее, и я понял, что он исходит откуда-то из-под одеял.

Лицо у Берта было красным. Нос казался тоньше и заостреннее, чем раньше. На носу отчетливо проступала вена, похожая на красную молнию, только зигзаг был направлен не вниз, а вверх. Седые волосы, обычно прилизанные и напомаженные, торчали в разные стороны.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я тихо-тихо. Чтобы он не проснулся.

Голова его дернулась из стороны в сторону. В полутьме раздавалось хрюканье и причмокиванье.

Я отступил к двери, мне хотелось убраться отсюда поскорее.

От двери я снова едва слышно спросил:

— Как вы себя чувствуете?

Но Берт все-таки услыхал. Он открыл глаза и с огромным усилием приподнял голову.

— Мэтью? — спросил он. — Это ты, Мэтью?

Я молчал. Я слишком растерялся.

Берт сошел с ума и решил, что я — Мэтью.

— Мэтью? — снова спросил Берт.

Я все так же едва мог пошевелиться от страха, но в голове уже скреблась мысль.

— Мэтью, — сказал Берт, — ты вернулся.

Я пытался вспомнить, как разговаривал Мэтью. После паузы я заговорил, подделываясь под голос Мэтью:

— Да. Да, я вернулся.

— Ты вернулся, — сказал Берт, и в голосе его слышались слезы.

Я сказал:

— Я же сказал, что вернулся.

И он сказал:

— Ты всегда был нетерпелив, правда?

Я стоял в дверном проеме. Берт силился получше меня разглядеть поверх деревянной спинки кровати.

— Подойди, — сказал он и протянул руку.

Меньше всего на свете мне хотелось прикасаться к нему. Я боялся, что его умирание прилипнет мне, словно заразная болезнь.

Его рука тянулась и тянулась ко мне, затем упала в изнеможении.

Берт сказал:

— Я хочу тебя видеть.

И я сказал:

— Прости, я не могу подойти ближе.

— Понятно, — ответил он, словно я все ясно и логично объяснил.

Он опять превращался в глупого старика, которого мы знали и ненавидели.

— Но ты вернулся, — сказал он. — Это хорошо.

Я почувствовал, что начинаю вести себя, как Эндрю. Прикинув, как бы он поступил в такой ситуации, я сосредоточился на собственной задумке.

Я сказал:

— Я вернулся, чтобы кое-что тебе сказать.

Берт выглядел изможденным. Возможно, в глубине сознания он понимал, что на самом деле разговаривает не с Мэтью.

— Да? — спросил он. — Что же?

Я прекрасно знал, что мой поступок — это совсем не то же самое, что убить Лиззи или сломать палец Миранды.

— Я вернулся сказать, как сильно я тебя ненавижу.

Мне чудилось, что мой голос неотличим от голоса Мэтью. Словно в меня влез его призрак, как ныряльщик в гидрокостюм.

Берт хрюкнул. Голова его дернулась набок, будто он желал заглушить хотя бы половину моих слов, прижав одно ухо к подушке.

— Я был молод, — сказал я, — а вы меня убили, потому что вы часть Войны.

— Ну что? С ним все в порядке? — донесся снизу голос Эстель, испугав меня, заставив подпрыгнуть.

Я попятился на лестничную площадку.

— Здесь все нормально, — сказал я. — Через минуту спущусь.

— Чудесно, — ответила Эстель и исчезла в гостиной.

Когда я вернулся в спальню, Берт бормотал:

— Мэтью? Ты здесь, Мэтью?

— Здесь, — ответил я.

— Где ты был? — спросил он.

— Я призрак, — сказал я. — Я мертвый призрак, и я буду вечно бродить, совсем одинокий и несчастный, потому что я умер молодым.

— Умер, — повторил Берт. — Умер.

Странное ощущение, будто я наполовину Мэтью, постепенно проходило. Теперь я полностью был Мэтью, Пол лишь дал мне взаймы свое тело, чтобы я мог выговориться, — так один портативный передатчик использует другой.

— И все потому, что ты такой старый и такое дубье. Ты мало любил меня и поэтому не смог спасти.

— Не говори так! — слабо вскрикнул Берт. — Это неправда.

— Мои друзья приходили, а ты прогнал их прочь. Они спрашивали, приходил ли доктор.

— Нам казалось, что у тебя просто грипп, вот и все.

— Я никогда тебя не прощу, — сказал Мэтью. — Я не успокоюсь, пока ты тоже не умрешь. И на том свете ты меня не увидишь. Я буду от тебя прятаться, я буду убегать от тебя, ты никогда меня не увидишь. А когда умрет Миранда, я заберу ее с собой и ты не сможешь до нее добраться.

Берт застонал так громко, что Мэтью испугался, как бы внизу не услышали. Я же чувствовал совсем другое — мне до смерти хотелось поскорее вырваться из этой призрачности. Мэтью говорил то, на что я сам никогда бы не осмелился, хотя мысли у меня были очень похожие.

— Ты всегда будешь страдать, — сказал Мэтью. — И ты отправишься в ад.

— А ты не считаешь, что я уже в аду? — спросил Берт неожиданно ясным голосом. Густая мокрота, перекрывавшая ему горло, внезапно куда-то делась, в точности как в театре, когда поднимается занавес, чтобы актеры вышли на бис. — Мы оба в аду, я и твоя бабушка. Мы так тебя любили. Мы никогда не простим себе того, что с тобой случилось.

— Здóрово, — сказал Мэтью. — Вы и не должны прощать.

Берт закрыл лицо руками.

— О боже, — прошептал он.

Мэтью — я никогда не решился бы на такую дерзость — подошел ближе.

Он встал в изножье, положив руку на бронзовый шар, венчавший столбик кровати.

— Только одна вещь, — сказал он, — может сделать мою ненависть не такой сильной.

Берт опустил руки.

Я испугался, что он увидит, что никакой это не Мэтью, а я.

А Мэтью знал, что старческие слезящиеся глаза Берта видят только пятно светлых волос.

— Что я должен сделать? — спросил Берт. — Скажи, что я должен сделать.

Мэтью приблизился к нему на шаг. Затем еще на шаг.

Берт вытянул руки, готовый заключить Мэтью в объятия, — он так ждал этого, он столько молился об этом.

— Ты должен умереть, — прошептал Мэтью. Умереть как можно скорее. С каждым твоим прожитым днем я буду ненавидеть тебя все сильнее.

Руки Берта упали на одеяло, словно сбитые машинами воробьи.

Он зарыдал.

— Младенец, — думал Мэтью, — глупый слабый большой младенец.

Выходя из спальни, я чувствовал, как Мэтью выскальзывает из меня. Он остался в спальне, чтобы еще помучить дедушку.

Я знал, что если обернуться и заглянуть в комнату, то я его увижу — светловолосое размытое пятно, висящее в воздухе. Черно-белое смазанное фото.

Именно так видел его Берт. И будет видеть его до тех пор, пока не умрет.

Спускаясь по лестнице, я чувствовал себя ужасно счастливым. Мой поступок был гораздо умнее, чем все поступки Эндрю.

— Как он? — спросила Эстель.

Я решил рискнуть и предположить, что она не слышала разговора наверху.

— Крепко спит, — ответил я. — Но бормочет во сне.

— Иногда с ним такое бывает, — согласилась она. — Что он говорил?

Я помялся, притворяясь, будто мне неохота отвечать, а потом сказал:

— По-моему, он разговаривал с Мэтью.

— Господи, — вздохнула Эстель. — Это плохо.

Питер с любопытством смотрел на меня. Уж он-то наверняка слышал плач и стоны.

— Почему плохо? — спросил он.

Эстер потерла о губы обручальным кольцом — она часто так делала, когда расстраивалась.

— Несколько недель назад эти кошмары прекратились, — сказала она. — Я-то надеялась, что навсегда.

Я сделал все, чтобы Эстель как можно дольше не поднималась наверх. Еще раз повторил, что Берт крепко спит и его, наверное, не стоит сейчас будить.