— Да и хрен с ними, со всеми, жалеть их, что ли? Ты себя пожалей.

— Я себя и жалею, поэтому в губернаторы, как некоторые, не лезу.

Это начинало походить на какую-то игру. Они сидели и рассуждали так, словно Зудина здесь не было. Хотя он был рядом, и все это знали. Он затаился, молчал и слушал напряженно.

— Вот и наш Женя туда же. Его, понимаешь, наняли и используют, как последнюю проститутку, на сцене плясать заставляют, мороженым торговать, а он, дурачок, думает, что народу это нравится, что народ его за это полюбит.

Зудин почувствовал, что назревает что-то нехорошее. Встать и уйти тихонько, чтобы никто не заметил? Пусть себе треплются, закончат, глянут, а его и нет.

— Жень, ты там не уснул, слышь, чё мы говорим? Ты слушай, Жень. Мы ж тебе добра желаем, в отличие от этих твоих фулеров-шулеров, или как их там? — вглядываясь в темный угол, сказал Валя.

— А забавно будет, если он пройдет, скажи? Губернатор-журналист! Такого еще не было.

— Да какой из него журналист…

— А какой из него губернатор?

Эго было уже слишком. Зудин решил, что пора выходить из своего укрытия и принимать бой. Что, если все это спланированная провокация, и если где-нибудь под столом — включенный магнитофон, и они готовят ему какую-то гадость в виде публикации стенограммы этого разговора? Он встал и вышел на середину кабинета, Жора немедленно направил на него лампу, получилось, как в кино на допросе у чекистов.

— Клянись говорить правду и только правду, — строгим голосом сказал Жора.

Зудин поднял вверх руки и попробовал засмеяться.

— Ладно, ребята, может, хватит? У меня утром встреча с избирателями, надо еще подготовиться, отдохнуть, я, пожалуй…

— Э, нет, — возразил Валера Бугаев странно трезвым, злым голосом. — А мы тебе что, не избиратели? Или ты нас считаешь за обслугу, вроде тех амбалов, что на кладбище за тобой притащились? Ты, может, думаешь, что если мы по бедности своей согласились тебя поддержать в этой твоей безумной затее, то ты нас уже купил, запряг и можешь погонять?

— Да вы что, ребята! — Зудин старался казаться добродушным и покладистым. — Ну, мы же с вами свои люди, журналист журналисту брат…

— Ты еще детство пионерское вспомни, — хмыкнула Люся. — Это когда было! Теперь все по-другому, теперь, Женечка, журналист журналисту — волк, — при этих словах она даже зубами клацнула.

— Хочешь честно? — сказал Валя Собашников. — Вот когда ты к нам домой заявился со своим предложением, мы с Валюшкой как подумали? Мы подумали, что у пацана появились кой-какие деньги, откуда — не наше дело, пацан хочет сделать карьеру, для этого ему надо поучаствовать в какой-нибудь выборной кампании, все равно в какой, потому что на победу он не рассчитывает, то есть не может рассчитывать, а просто ему надо посветиться, чтобы его узнали, а лучше, чем выборы, ничего не придумаешь. Так почему бы нам ему в этом деле не помочь, тем более за деньги. Но ты, Женя, замахнулся всерьез, ты, оказывается, решил в выборах не просто поучаствовать, что было бы еще простительно. Ты решил любой ценой победить и стать губернатором нашей области. Мы, конечно, продажные твари, но не настолько. И на власть нам, конечно, глубоко плевать, но только в том случае, если мы ее признаем и хоть немножко уважаем. Но признать губернатором, то есть властью, тебя?

Тут уж Зудин не на шутку испугался.

— Ребята, подождите, вы не поняли, я же хотел… Люся, послушай, ты одна тут трезвый человек, скажи хоть ты им…

— Кто трезвый? Я? Да была б моя воля, я бы тебя своими руками…

— За что?

— За все.

— А зачем своими, — нехорошо засмеялся Жора. — Не женское это дело.

Зудин попятился к двери, но там уже успел встать Коля Подорожный. Остальные, кроме Люси, тоже поднялись из-за стола и придвинулись к Зудину.

— Ну, ладно, я пошла. А вы тут поговорите, — сказала Люся и была немедленно пропущена Колей Подорожным.

Зудин рванулся было за ней, но его схватили. Уже спускаясь по лестнице, где-то между третьим и вторым этажом Люся услышала короткий вскрик и глухой стук, как будто что-то шмякнулось об пол, и, довольная, выбежала во двор Газетного дома, там она задрала голову и взглянула наверх. В одном из окон четвертого этажа горел слабый свет и мелькали быстрые тени.

— Что там происходит?

Люся обернулась и увидела Соню.

— Зудина бьют, — сказала она, как о чем-то, само собой разумеющемся.

— С ума сошли… — сказала Соня и беспокойно оглянулась, но двор был пуст, только из столовой еще доносилось несколько пьяных голосов.

— Пошли, — сказала Люся. — Без нас разберутся.

Глава 28. Разоблачение тайного замысла

Фуллер кипел от злости. В 11.00 запись решающего выступления по телевидению, а чертов кандидат куда-то запропастился. То и дело он вызывал к себе кого-нибудь из штабистов, спрашивал: «Нашли?» и разражался руганью в адрес ни в чем не повинных работников и «этого идиота» Зудина. Когда до записи оставалось каких-то полчаса, а он так и не появился и даже не позвонил, Фуллер понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Он позвонил на студию и попросил перенести запись на неопределенное время, обещав в течение дня уточнить, на какое именно, после чего вызвал к себе в номер некоего Фотькина и велел ему потихоньку, не вызывая ажиотажа, выяснить в милиции, не было ли в городе минувшим вечером и ночью каких-либо криминальных происшествий с участием кандидатов в губернаторы.

— Так они же и растрезвонят, что мы интересуемся. Сейчас журналисты сбегутся. Где ваш кандидат? Нету кандидата!

— И что вы предлагаете?

— Ждать. Куда он денется! Может, у бабы какой-то.

Фуллер посмотрел на часы.

— Ладно. До двух, максимум до трех ждем, а потом…

Тем временем Зудин отлеживался на квартире у Жоры Иванова, куда его приволокли накануне в довольно помятом виде, с двумя фиолетовыми фингалами под глазами и расквашенной губой.

— Красавчик! — говорил Жора, смачивая тряпку и прикладывая ее к ставшей совершенно неузнаваемой физиономии кандидата. — Скажи спасибо, что легко отделался. Полежишь, отдохнешь, подумаешь в спокойной обстановке обо всем, а там видно будет.

Зудин стонал и облизывал губы.

— Пить хочешь? На! — услужливо хлопотал Жора. — А может, водочки налить тебе? Сейчас Севка придет, нальем.

Голова у Зудина трещала и раскалывалась на части, он с трудом соображал, где находится, что произошло, и, главное, напрочь забыл, где ему следовало бы сейчас находиться и чем заниматься.

— Выпьем, посидим, и нормально все, а выборы — это чушь, зараза, мы лично на выборы не ходим. Да, Полиграфыч?

Услышав свое имя, пес Шариков, лежавший в ногах у Жоры, приподнял и тут же опустил ухо. Зудин застонал громче, припоминая события последнего времени, и вдруг понял, сообразил: выборы! Осталось два дня! Запись на телевидении! Фуллер! Он попытался сесть и это ему в общем удалось, только ребра болели.

— Ну куда ты с такой рожей? — спокойно сказал Жора. — Избирателей распугаешь. Лежи.

Зудин не послушался и встал, все тело ответило болью. Поскуливая, он поплелся в ванную. Там висел на стене неровный осколок зеркала, из него глянула на Зудина фиолетово-синяя физиономия, с раздутой на одну сторону щекой.

— Ну что, довые…..ся? — спросила физиономия.

Зудин наклонился над краном и стал плескать себе в лицо пригоршни холодной воды, втайне надеясь, что, когда он снова поднимет голову и взглянет в битое зеркало, вид будет попристойнее, а может, и вовсе все это окажется страшным сном, наваждением, и он улыбнется сам себе своей фирменной, как на портретах, расклеенных по всему городу, улыбкой Клинтона. Но увы, рожа была все та же, только теперь с нее еще катились и капали струйки воды. Зрелище было мерзопакостное. Зудин вернулся в комнату и в полной растерянности сел на диван. Но постепенно мысли его стали приобретать нужное направление. Он поискал глазами телефон и потянулся к трубке.