- Вот это да, - сказала Каликса. - Знаешь, что я подумала?

- Я знаю, что я чувствовал, - сказал я. - Но откуда мне было знать?

- Лучше бы я знал об этом, - сказал я с пылающим от стыда лицом той, в капюшоне; она отвечала, что это не имело значения: если бы Медуза знала, что сама огоргонена не меньше своих сестер, она умоляла бы, чтобы ей отрубили голову. Как бы там ни было, когда все задания Персеиды были выполнены и геройские причиндалы возвращены (кроме ножен полумесяцем, дарованных Персею в качестве сувенира, и глаза грай, который он, к несчастью, обронил, пролетая над Ливией в озеро Тритон), Гермес, оставив себе свой булатный серп, возвратил рассерженным и удрученным граям зуб и препроводил шлем, сандалии и кибисис стигийским нимфам; Афина же вновь обрела свой блестящий щит и прикрепила к выпуклости в его центре скальп Горгоны.

- Так, значит, нет никакой Новой Медузы? Но ты же сказала, что есть…

- Конечно, - сказала она. - Афина сочла, что в общем-то достаточно наказала девушку, и воссоединила ее голову с телом, оживила и восстановила ее изначальный облик. Более того, в виде своеобразной компенсации она наделила Медузу некоторой свободой передвижения, лишив ее взгляд былой ваятельности - до тех пор, пока она подчиняется определенным условиям…

- Мне до них нет дела, - перебил я. - Может ли она раскрепостить, снять с меня камень, пока я не зашел слишком далеко?

Девушка заколебалась:

- Возможно. На некоторых крайне жестких условиях…

Но я не желал никаких оговорок или условий; молил только о том, чтобы меня экипировали как раньше и подсказали, как снять голову с плеч возродившегося соперника. Я мерил шагами храм, сгорая от нетерпения его покинуть; я уже чувствовал себя моложе, в большей степени Персеем, чем всю последнюю дюжину лет. Сказанное ею ничего толком не изменило; я был новым человеком; только опояшьте меня заново серпом, вручите щит, и первое, что я сделаю, - срежу с себя свое собственное десятилетнее оцепенение, потом - голову Медузы, дабы спало с меня и остальное, затем выскочки Даная - и, наконец, устрою Андромеде очную ставку с лучшим Персеем, нежели тот, который когда-то снял ее с рифа.

- Этого-то ты и хочешь? - спросила тогда скрытая капюшоном дама и, вторя ей позже, Каликса: - Этого-то ты и хотел?

Я поддакнул сразу и той и другой; прошло время разговоров о прошлом, хватит говорить о чем-либо помимо поимки; в каждом из храмов я становился все моложе - в ее от предвкушения, в своем от повторения.

Ну ладно, сказал мой профессионально облаченный адвокат, она, как и прежде, готова меня консультировать. Но обстоятельства дела претерпели серьезные изменения, что должно сказаться и на моем снаряжении, и на линии поведения. Из-под мантии она извлекла обнаженный золотой кинжал - точь-в-точь мой фаллос и по длине, и по прямизне. Я впал в уныние, ибо то, чему, чего доброго, никогда не проиграть в любви, никогда не победит в войне.

- А булатный серп?

- Только это, - сказала она, - и твои голые руки.

- Мне нравятся твои голые руки, - сказала Каликса. - Но я тебя понимаю.

Пойми, было мне сказано, на сей раз ты должен действовать не оружием и не маскировкой. Почему, на мой взгляд, сам Гадес перестал пользоваться шлемом своей молодости, как не потому, что ни этот, ни какой-либо другой амулет не может сделать невидимкой того, кто достиг определенной известности? Что касается полированного щита, изменился он сам, обэгидился под воздействием былой силы былой Горгоны - потому его и нет в храме, дабы собственное отражение не обращало глядящих в него в камень.

- Волшебная сумка? - спросил я с упавшим сердцем.

- Может пригодиться, - сказала она. - Но не для того, чтобы класть в нее голову новой Медузы, ведь тебе не надо ее отрезать…

- Не надо?! - Но тут я припомнил и прикинул, что ее дегоргонизация сделала кибисис бесполезным. - Так ей только и нужно взглянуть на меня, и я опять стану двадцатилетним? Или так будет с каждым, кто взглянет на нее? Этот вопрос мне задавали о старой Медузе - в письме девушки из Хеммиса в Египте…

- Все не так просто. Персей, - предостерегла меня наставница, а моя жрица: - Ты же не ответил на вопрос.

И она тоже, сказал я, заявив только, что те условия, на которых испытуется новая Медуза, предусматривали, что в одних строго определенных обстоятельствах все опять может на старый лад обратиться камнем, а в других возможен не только обратный процесс, но достижимо даже своего рода бессмертие. В качестве возможной предосторожности от первых мне посоветовали еще разок позаимствовать кибисис, чтобы использовать его уже не как авоську, но как вуаль или чадру: Медуза сама все объяснит, когда явится ко мне, "а я, - сказал я Каликсе, - когда явлюсь к ней - на панели Шесть-А твоей второй серии". Тогда я спросил у Афины, что делать на этот раз с Седыми Дамами, каковые, хотя и безглазые, отнюдь не были слепы к моей предыдущей стратегии. Или же я должен просто пропустить их и, доверившись собственному носу, отправиться на поиски прокисшего скита нимф? В любом случае мне наверняка нужно раздобыть сандалии Гермеса, чтобы долететь до Гипербореи, а не то я умру от старости, так и не добравшись до Медузы.

Женщина покачала головой:

- Афина велела тебе напомнить, что ей нужно присматривать и за другими родичами; вот почему она сама не могла с тобой сегодня поговорить. Ей весьма по душе твой кузен по имени Беллерофонт или Беллерофон…

- Никогда о нем не слыхал, - сказал я, а Каликса: - Зато я слыхала; говорят, незауряден.

- Не имеет значения, - сказал ей я, а дева в куколе мне: - Услышишь, и довольно скоро; у твоей сестры на него большие планы. Вот ее точные слова: "Во мне всегда останется уязвимое местечко для старины Персея, но напомни ему, что он не единственный в Греции золотой герой". Извини.

- И меня, - сказала Каликса. - Теперь я вижу, почему ты так расстраиваешься из-за Аммона и Сабазия. Позволь задать один вопрос…

- Потерпи, я почти кончил. Она так и сделала; посланница в капюшоне призвала со двора Пегаса и, пока гладила и, что-то мурлыча, ласкала прекрасное животное, как любимого дитятю, напрямоту, иногда с оттенком извинения, изложила последние поручения и указания Афины. Я могу позаимствовать крылатого коня, но строго на том условии, что он всегда будет под рукой, поскольку приоритет здесь принадлежит Беллерофону и тот в любой момент может позвать своего любимца. Лететь я должен прямиком не на гору Атлас, а на берег озера Тритон, что в Ливии. Там я отыщу грай, беспомощных и достаточно разъяренных, чтобы откусить мне голову; но мне нужно честно им представиться, с терпением снести все угрозы и оскорбления и обещать глубоководное погружение за их давным-давно утерянным глазом, если они вновь направят меня к стигийским нимфам. В общем, заключила она, мой образ действия в этом втором предприятии должен являть собою противоположность тому, которого я придерживался в первый раз: с одной стороны, прямой вместо обходного - никаких окольностей, околичностей, отражений или уловок, - с другой, скорее пассивный, нежели активный: с какого-то момента я должен предоставить событиям случаться со мной, вместо того чтобы их домогаться.

Все же слегка уязвленный тем, что меня потеснил Беллерофон, я возразил, что прямолинейная пассивность отнюдь не мой стиль. Постепенно в том храме сгустился мрак и стало так же темно, как и в этом; моя спутница была мне видна ничуть не яснее Каликсы. Но какой-то отзвук в ее ответе - она заметила, что до вышеозначенного момента инициативу предстояло проявлять мне - странно меня возбудил, наложившись на мои новые тревоги и замашки старого мужа; я осознал, что не только нахожусь в темноте наедине с доброжелательной и, вероятно, привлекательной молодой женщиной - все же в конце концов не Афиной, - но и не вступал на путь подобного осознания уже многие годы. Внезапно я обнял ее; Пегас прянул прочь, она тоже испуганно вздрогнула, и почему-то вздрогнул и я, хотя она не протестовала, не оттолкнула меня. Она просто напряглась; я тоже; поблагодарил ее за советы; изготовился обезоружить ее, что-либо пробубнив. Вместо этого обезоружила меня она, пробормотав, как давно ее обнимали в последний раз. Я порывисто запустил руку ей под одежду; она отстранилась; но не оскорбилась и извлекла из-за пазухи легкую золотую уздечку. "Это для Пегаса, - сказала она, - чтобы его обуздать". Улыбаясь, она немедленно повела меня во двор, где повернулась и шагнула прямо на меня, напоминая, что находимся мы не в N 'A, а в N суровой 'A. Из скромности, как она сказала, она не стала откидывать капюшон, но разрешила уложить себя на землю и задрала свою серо-коричневую хламиду до самых белых плеч. У нее было просторное и нежное юное тело, с широкими бедрами и маленькой грудью; ночь выдалась теплой, теплы были и камни пустынной дворовой мостовой; но вот я… о, меня остудил скрытый намек на Даная…