— Зама по работе со всеми правоохранительными органами уже тоже подобрали, — продолжил я как ни в чем не бывало. — Это отставной судья, преданный делу «демократизации» любой правовой системы и усилению защиты общества от посягательств спешно формируемой новой администрацией организованной преступности. Правда, судя по публичным рассказам его бывшей жены, им помыкает одна дама, пребывающая в пылу окончательного расцвета и возраста, когда женщины еще достаточно привлекательны, чтобы не растерять старые связи, но уже не настолько увлекательны для заведения новых, поэтому в их жизни наступает самая иной раз счастливая пора "сентябрьских хризантем" и они отдаются с душой только интригам. Если эту кандидатуру депутаты одобрят, то упомянутая дама, благодаря своему превосходству над тем, кем помыкает, вполне сможет скоро превратиться в яркую гражданку и величественный домашний символ «демократии», правосудия и истины в первой инстанции, который потом будут моделировать на безответных жителях нашего города.

Тут Собчак вновь подозрительно покосился на меня, но, заметив, что я откровенно шучу, разулыбался тоже.

— Идет активный поиск замены начальника ГУВД Вощинина, — уже серьезно продолжал я.

— И что? Есть кандидатуры? — довольно равнодушно спросил «патрон».

— Есть. Первая — депутат России Травников — начальник РУВД Фрунзенского района; вторая — Крамарев из следственного управления ГУВД; и третья, похоже, Робозеров — кандидат наук, преподаватель, в прошлом талантливый сыщик. Все трое полковники милиции, примерно одного возраста.

При упоминании фамилии Крамарева Собчак оторвал глаза от ковыряния вилкой мяса.

— Нет, — поспешил уточнить я, — это не киноактер, сбежавший сперва в Израиль, а затем в Голливуд. Этот еще хуже, хотя и чем-то похож.

"Патрон" шутки не принял и занялся снова мясом, качество и вкус которого оправдали все мои смелые ожидания, поэтому я продолжил разговор, не жуя:

— Чиновники всех рангов, старые и новые, споро создают всякие ассоциации и предприятия, пугая общественное мнение и вызывая зависть у депутатов своим меркантильным возбуждением. Особенно отличаются синдикалистским пылом все имеющие отношение к разбазариванию государственного имущества.

— Куда же смотрит Щелканов? — «Патрон» плесканул в рюмку еще немного коньяка.

— Как куда? — переспросил я. — Надо думать, вперед, в "светлое рыночное будущее", как и свежерожденные новобранцы-коммерсанты, активно выступающие за преследование вчерашних правителей и демонстрирующие твердую решимость отвергнуть подоходный и все другие налоги, хотя бы на воистину золотое время разграбления страны, вплоть до ее выбрасывания в виде большого, но уже не огосударствленного, а как бы ничейного куска на мировой рынок недвижимости. Что вызовет на этом рынке, бесспорно, сильный общий переполох, как в незабвенный период скупки Африки. А наши ребята-коммерсанты к тому времени будут уже с деньгами, умыкнутыми у нашего же бывшего государства. (Вот и станут некоторые из них действительными владельцами своей бывшей страны и ее народа, за что здесь перед подачей мяса, как я уразумел, меня и агитировал «патрон». — Ю.Ш.)

— Кроме этого, полное незнание практической экономики Чубайсом и его командой позволяет надеяться на расширение всех видов спекуляций, быстрое разграбление банковских государственных ресурсов и большое оживление в жульнических делах. Демгазетки типа «Смены», живущие скандалами, уже ликуют от воровского ажиотажа, дутых спекуляций и всяких махинаций. А Чубайса все хвалят за то, что он не якшается с опасными для разного рода аферистов союзными структурами и людьми, наделенными сознанием государственной ответственности. Молодец парень! Далеко пойдет! — закончил я.

— Из какого слоя Щелканов рекрутирует себе аппарат? — не давал мне Собчак уйти от, видимо, занимавшей его темы.

— Если судить по тем, кто нам уже известен, то это просто разный сброд — знакомые знакомых без какого-либо общего профессионального знаменателя, но в большинстве своем мучимые комплексом политической неполноценности, а также страдающие по чинам и званиям. Поэтому подобные люди не смогут критически взирать на плачевность результатов собственной деятельности и ничто не заставит их свернуть с упрямого продолжения объявленной ими разрушительной реформации, если они ее всерьез начнут, состязаясь меж собой в способах насилия над народом. И нельзя будет уже ничего добиться, взывая к их разуму, ибо управляться они будут лишь ориентирами собственной выгоды да страстями.

— Ну это уже слишком, — заметил Собчак. — Как это не свернуть? Да используя такие «демократические» факторы, как свобода вообще и свобода слова в частности, можно легко установить невменяемость и неспособность любого руководителя по его делам.

— Полагаю, подобное вряд ли будет возможным, — мягко перебил его я. — Ибо безумие и бред при управлении государственными делами официально зафиксировать практически невозможно. Что касается свободы как таковой, то если она внедряется насильно, как сейчас, это и есть обычный террор. Только на этот раз «демократический», который выражается в свободе сильного творить беззаконие над слабым. В кого, например, тыкнет пальцем Собчак, тот враз без права защиты окажется виноватым, ибо при всеобщей суверенизации и такой свободе, о странных формах которой повсюду говорится, этому без вины виноватому в итоге негде будет даже обжаловать решение пальца Собчака.

— Вот и отлично, — встрепенулся «патрон».

— Возможно, и отлично, если относительно Собчака. Ну, а если против? Тогда мишурой о свободе слова уже не помочь, ибо когда разные стаи волков грызутся, то каждая упорно будет считать именно свои клыки священными и пытаться доказать это лишь итоговым количеством порванных глоток противников, — стал я сворачивать разговор, видя, что он почему-то вовсе не нравится «патрону».

— Кстати, — чуть помолчав, спросил Собчак, — а чем кончилась проверка, которую затеяли эти депутаты-крикуны по результатам выборов меня в Ленсовет?

— Да пустяки! — с удовольствием переключился я. — Простое зондирование на устойчивость. Правда, говорят, они обнаружили какие-то бюллетени избирателей, проголосовавших за Собчака, но, как оказалось, умерших еще до выборов. Если же это действительно так, в чем я лично очень сомневаюсь, и за Собчака, выходит, проголосовали покойники, то такой популярностью можно только гордиться. О подобной редчайшей известности даже в загробном мире, думаю, нелишне заявить с любой трибуны, — пошутил я.

"Патрон" озарился стоимостью нового словесного пассажа и с воодушевлением резюмировал банальность о том, что мир верит только успеху. Это доказывается даже при помощи голосов покойников. И поэтому, подчеркнул он, главным является лишь конечная цель, во имя которой идет борьба. Отсюда следует, что всякие побочные дела по пути к этой цели, в принципе, являются пустой тратой времени.

Я опять перебил, поинтересовавшись, правильно ли понял, что если путь, по которому, например, идет мужчина с женщиной, не ведет в постель, то все разговоры по дороге считаются пустой тратой времени? Так, что ли? Опять пресловутое: цель оправдывает средства?

Собчак на эту шутку ограничился замечанием по поводу полного раскардаша в моей голове. Однако мне было уже не уняться, поэтому я вновь спросил о главной конечной цели, во имя которой, не выбирая средств, готов воевать он сам.

"Патрон" устало взглянул на меня, словно на студента, которому несносный профессор вынужден втолковывать азы:

— Успех ведь может быть и личным. Скажем, стать безгранично богатым. А?! Чем не достойная цель? — изрек он и заговорщицки подмигнул.

— Богатым? Но если начинать с нуля, то следует отдавать отчет и знать за счет чего либо кого, — продолжал недоумевать я. — Как же тогда условности, которые преступать нельзя? Ведь общеизвестно, что капитал, превышающий официальный доход должностного лица, может возникнуть у него лишь по чьему-либо завещанию. В противном случае превышение дохода без завещания во всех странах одинаково называется преступлением, независимо от того, «демократическая» это страна либо "тоталитарная и не цивилизованная".