Но все-таки ему стало слегка не по себе, когда он задумался, с какого времени его стала преследовать эта мелодия. Потому что это был не просто день, когда он встретил Клару. Это был день, когда больная сахарным диабетом фрау Рупрехтер рассказала ему, что Ирми рылась в ее бумагах, — видно, значит, завещание искала. При этом он совсем не отметил для себя этой истории. Но где-то на задворках сознания он, значит, все-таки отметил ее!

— На самом деле речь шла вовсе не о Штенцле, — продолжил рассказ Бреннер. — Целью с самого начала была Ирми. И только чтобы замести следы, кто-то выстрелил сквозь Штенцля.

Уголком глаза Бреннер видел, как заинтересовался Освальд. Он постарался не подать виду и, пытаясь сосредоточиться на этом, перестал плакать, чем вполне себя и выдал.

— Мне-то наплевать, — продолжал еще упорствовать Освальд и демонстративно выглянул в окно. Но именно по этой демонстративности ты бы все тотчас понял.

— Я ведь рассказывал вам про моего коллегу, Бимбо.

Никакой реакции. Вот именно: слишком демонстративно.

— История в подвальчике, в баре, — гнул свое Бреннер, — ну когда он с дочкой другого коллеги.

— Да вы и сами любитель подглядывать! — капризно проговорил в окно Освальд.

— А вам что, мешает?

— По крайней мере, я не бегу к вашей жене и не выкладываю ей этого.

— Но ваша жена прямо гордилась вами.

— В последний момент, — прошептал господин Освальд. А потом повернулся на своем переднем сиденье к Бреннеру и закричал на него: — В последний момент! В последний момент!

Бреннер этому обрадовался — считай, прорвало. Постепенно господин Освальд преодолел шок от того, что жена едва не узнала его тайну.

— Все ведь хорошо кончилось, — примирительно сказал Бреннер.

— Слава богу.

А потом вторая попытка Бреннера:

— Но вы помните Бимбо?

— Конечно помню! Вы что, думаете, я забуду такую историю?

— Вот именно.

— «Приди, сла-а-адкий кре-е-е-ест», — все еще молила автомагнитола.

И тут нужно честно сказать: уж этот Иоганн Себастьян Бах знал, зачем нужно столько повторений в его песнях. Он-то знал людей, им надо все по тысяче раз повторить, пока они не поймут.

Потому как Бреннер только сейчас уловил, из-за чего он спутал слова песни. Почему он, как Лунгауэр, на задворках сознания переставил эти два слова: смерть и крест. Невероятно, сколько ж времени понадобилось, чтобы с задворок сознания это пробилось на самый верх: крест на машинах «скорой помощи» означал для больных сахарным диабетом пациенток не спасение, а смерть.

— Я вам рассказывал, что Бимбо был неподалеку, когда оба они были застрелены одной пулей. А это оказалось неспроста. Бимбо был поблизости. Но не как свидетель. Загляните-ка в перчаточный ящик.

Швейцарская пушка была такая большая, что едва помещалась в бардачке. Господин Освальд даже не притронулся к ней, а сразу же захлопнул дверцу бардачка.

— Это Бимбо выстрелил в затылок Штенцлю.

— «Приди, сла-а-адкий кре-е-ест», — продолжал выводить свои бесконечные повторы тенор.

— А кто же прикончил Бимбо?

— Именно поэтому вы мне и нужны.

Господин Освальд выглядел озадаченно, он опять открыл бардачок.

— Я?

На этот раз он протянул было руку, но в последний момент отдернул ее.

— Вы ее спокойно можете взять в руки. От нее так несет дезинфекцией, что Бимбо там точно своих отпечатков не оставил.

Но когда Освальд попытался вынуть ее, она не сдвинулась ни на миллиметр.

— Вы слышите, что он там поет? — спросил Бреннер.

— Он уже три минуты одно и то же поёт.

— Да, все время только «Приди, сладкий крест».

— От этой сладости все зубы испортишь, прежде чем досыта нахлебаешься и коньки отбросишь.

Бреннеру показалось, что господин Освальд заговорил как водитель «скорой». Может, потому, что окружение слегка заразное, вся эта боевая обстановка. Тут даже у такого чувствительного человека, как господин Освальд, бицепс вдруг расти начинает — с моральной точки зрения.

Но Освальд сразу же опять впал в свой прежний оскорбленный тон:

— Что вы мне про песню рассказываете? Я хочу знать, зачем я здесь!

— Бимбо пользовал больных сахарным диабетом раствором сахара. Но перед этим он быстренько подносил им на подпись завещание. Ирми он застрелил потому, что она напала на след.

— Вы считаете, что «скорая» убивала людей, вместо того чтобы спасать их?

— «Приди, сла-а-адкий кре-е-ест», — все еще пел певец, да так соблазнительно, как будто речь шла о крестце, на который мужчины всегда мечтают положить женщин.

— Вы можете это доказать?

— Именно для этого вы мне и нужны.

Освальд взглянул на него с недоумением.

— Вы должны войти для меня в компьютер спасателей Креста.

— Я и опасался чего-то в этом роде, — вздохнул господин Освальд.

— Номер восемнадцать? — спросил Бреннер, когда они свернули на Новарагассе.

Господин Освальд даже не кивнул. Он даже не захотел узнать, откуда Бреннер знает, что у него здесь стоит его баснословно дорогая установка.

Ты вполне можешь догадаться, откуда на нее взялись финансы. Но для спасения чести господина Освальда я тебе одно только скажу. Он никогда не подслушивал ради денег. А если уж он попутно немного прирабатывал шантажом, то не в целях личного обогащения. Всегда служил своему делу, всякий грош вкладывал в усовершенствование установки. А сколько еще своих личных денег добавлял!

Сама квартира вряд ли дорого стоила. Запущенная конура без туалета и ванной. Но компьютер — просто как в NASA.

Пока господин Освальд включал свою машину и пытался зайти в компьютер спасателей Креста, Бреннер рассказал ему все остальное.

— Лунгауэр захотел выйти из игры, когда дело приняло криминальный оборот. Через день после того, как он сообщил об этом Молодому, Бимбо попал ему отверткой…

— Семьсот двадцатый у Милосердных братьев! — перебил его компьютер голосом Черни.

Справившись с изумлением, что господин Освальд в две минуты может прослушать радиосвязь, он сказал:

— Да здесь голос даже больше похож, чем в наших собственных машинах.

— Разумеется, у меня прием лучше, — невозмутимо ответил господин Освальд.

Но пока он проверял все данные Лунгауэра, прошел-таки еще добрый час.

— Положительно, — сказал господин Освальд, после того как удостоверился, что семнадцатого октября прошлого года пациентка Роза Айгенхерр, восьмидесяти двух лет, больная диабетом, действительно умерла во время поездки на «скорой».

— Положительно, — что Бимбо и Молодой действительно были водителями во время этой поездки, то есть Гросс и Ри, потому что компьютер не знал никаких прозвищ. Молодой перенял от отца это «Ри», но люди не стали перестраиваться с «Молодого» на «Ри», только компьютеру было все равно.

— Положительно, — отрапортовал господин Освальд, что три недели спустя во время поездки умерла еще одна больная диабетом.

— Положительно, — что и на этот раз смертельное такси вели Молодой и Бимбо.

— Положительно, — что двадцать шестого ноября у Бимбо и Молодого во время поездки умерла больная диабетом.

— Положительно, — еще у господина Хаберля, единственного мужчины в этой компании.

— Теперь нам нужна только фрау Эдельсбахер, — прочитал Бреннер по своей бумажке, — десятого декабря.

— И как же это все было устроено? — спросил господин Освальд, продолжая поиски.

— В капельницу заливалась сладкая вода вместо…

— Это понятно, я другое имею в виду. Если Бимбо с самого начала метил в Ирми и просто стрелял сквозь Штенцля, чтобы замести следы…

— Или чтобы навести подозрение на Союз спасения. Нападение — это лучшая защита. Поэтому Молодой и натравил меня на Союз спасения. Чтобы откопать как можно больше дерьма у конкурентов. Чтобы в этой мути никому и в голову не пришло заняться Молодым.

— Хотя бы и так. Но откуда Бимбо было знать, что ровно в пять часов они там будут оба стоять и целоваться?

— Вы знаете теорию пятидесяти процентов? — спросил Бреннер. И он стал подробно рассказывать ему теорию Клары и дошел до объяснения: — Ирми всюду рылась, чтобы найти доказательства нелегальных махинаций Молодого. Поэтому она и в банке крови искала, ведь Молодой определил Штенцля в банк крови.