– И вот вам, мой друг, мой дражайший друг, не кажется ли вам самому мысль о том, что можно удвоить цифру нашего любезного Каписты, мысль которую вы еще недавно находили весьма соблазнительной, не кажется ли она вам сейчас бесперспективной, убогой?

– Да, – пролепетал Бретт, облизывая пересохшие губы.

– Теперь, когда у вас наконец открылись глаза, разве вы не видите сами, насколько перспектива до конца своих дней бороться за то, чтобы продать в год на несколько аппаратов больше или меньше, насколько она безрадостна и мерзка?

– Да, – прошелестел Бретт.

– И разве стены вашего кабинета, да и не только эти облупившиеся стены, но и все – и дом, и магазины, и филиалы, – разве не показались вам вдруг тесными, жалкими?

– Да, – согласился Бретт беззвучным голосом.

– А если я вам сейчас скажу: я шутил, я уезжаю в свой дорогой колледж преподавать философию и у вас все останется по-прежнему, снова потекут серые однообразные дни, – разве не почувствуете вы всей душой острого разочарования?

– О да! – воскликнул Бретт.

– Значит, – торопливо заключил Квота, – вы решились? Мы начинаем, мы идем на этот эксперимент?

– Да, – крикнул Бретт, возбужденно подскакивая в кресле. – Да, да и еще раз да! Какие могут быть колебания? Ведь сам Каписта – о чудо! – побледнел и замер, лишился дара речи. Если даже у моей осторожной племянницы блестят глаза, словно она присутствует на собственной свадьбе! Дорогой Квота, – голос Бретта дрогнув, – не знаю, чему будут свидетелями стены этого кабинета через несколько месяцев – может, радостных слез и объятий, а может, криков отчаяния. Не знаю, не знаю… Знаю одно – сейчас, и немедленно…

– В таком случае распишитесь здесь, – сказал Квота и придвинул Бретту бумагу и ручку.

– Что это? – пробормотал Бретт, захваченный врасплох в этот миг высшего упоения.

– Временное соглашение о сотрудничестве.

– Давайте!

Он схватил ручку, поставил свою подпись и судорожно сделал вместо росчерка закорючку.

– Благодарю. – Голос Квоты прозвучал вдруг удивительно холодно.

На его лице появилось выражение ледяного безразличия. Он взял листок и аккуратно спрятал его и ручку во внутренний карман пиджака, но тут оторопевший от изумления Бретт собрался с мыслями.

– А когда… – голос его прозвучал робко, даже боязливо, – а когда вы начнете налаживать…

Квота бросил на него надменный взгляд, в котором нельзя было ничего прочесть.

– Чуточку терпения, дорогой друг. Чуточку терпения.

Не помня себя от волнения, Бретт вскочил с кресла.

– Послушайте, в среду у нас заседание правления, скажите… могу я им объяснить…

– Нет, ни в коем случае, – бросил ему Квота через плечо, медленно направляясь к двери. – Такие дела в один день не делаются. И даже за неделю. Будьте благоразумны.

– Тогда когда же? В следующую среду, – настаивал Бретт, идя за Квотой и чуть ли не наступая ему на пятки. – В следующую? Ведь это будет через десять дней…

Квота уже взялся за ручку двери. Раскрыв дверь, он обернулся и сказал:

– Ничего не могу вам обещать. Чуточку терпения, и все будет в порядке. Не беспокойтесь. Я вас извещу.

Среди мертвого молчания он закрыл за собой дверь.

7

Пять минут спустя Бретт уже рвал на себе волосы – чисто символически, конечно.

– Жулик, – стонал он. – Я пал жертвой жульнических махинаций, в этом нет никакого сомнения.

Когда первые восторги улеглись, он вдруг спохватился, что ничего не знает об этом субъекте, о так называемом Квоте, – да и Квота ли он вообще? – не знает ни его адреса, ни кто он такой. Мало того, он даже не прочел ни слова из того, что подписал.

– А здорово он с вами разыграл номер с ручкой, а? – иронизировал Каписта.

Этот инцидент, пожалуй, его скорее даже порадовал.

– А вы-то оба разве не могли удержать меня от этой глупости? – проговорил Бретт, надеясь свалить свою вину на Каписту и Флоранс.

– Но вы же совершеннолетний! – возразил Каписта.

– А я такая же идиотка, как и вы, – в противовес Каписте призналась в своей вине Флоранс.

Особенно же упрекала она себя потому, что собственноручно свела Квоту с дядей и сама на миг поверила в то, что болтал этот проклятый проходимец.

Был срочно созван военный совет, чтобы разработать дальнейшую линию поведения.

Прежде всего предупредили банк: никаких денег по этому документу не выдавать.

Затем запросили юридический совет: «Предположим, я подписал один документ, дающий теперь его обладателю неограниченные полномочия, как выйти из этого положения?»

На всякий случай совет подготовил Бретту акт о расторжении договора и текст заявления о вымогательстве подписи, которое при первых же признаках тревоги будет передано в суд.

Кроме того, юрист, имевший связи в полиции, добился розысков Квоты по всем гостиницам города.

Через полчаса сам Квота позвонил из гостиницы «Хилтон комодор».

– Ну, в чем дело? Вы разыскиваете меня через полицию?

– То есть… хм… да нет… мы только хотели бы знать…

Совершенно запутавшись, Бретт нашел единственный выход из положения: он закашлялся. Прочистив наконец горло, он спросил:

– Но раз вы уж позвонили, дорогой Квота, скажите пожалуйста… Мне хотелось знать… что я подписал?

– Разве я вам не говорил? Просто временное обязательство.

– А… а в чем, собственно, я даю обязательство? Вы бы не могли прочесть мне текст?

– Конечно, могу. Он весьма краток.

Небольшая пауза, затем голос Квоты:

– Я, нижеподписавшийся, обязуюсь сотрудничать с сеньором Квотой, проживающим в гостинице «Хилтон комодор», в Хавароне, с целью эксперимента, а в случае успеха также внедрения на предприятиях фирмы «Фрижибокс» его торгового метода. Подпись: Самюэль Бретт – генеральный директор.

– Это все?

– Все.

От радости Бретт чуть не пустился в пляс, но вовремя вспомнил, что при племяннице и Каписте звонил главному бухгалтеру банка и в юридический совет. Не удержавшись, он на всякий случай спросил Квоту:

– А вы… по-прежнему не хотите мне сказать, когда придете?

– Чуточку терпения, дорогой друг.

Целую неделю терпение Бретта подвергалось серьезному испытанию: Квота не подавал признаков жизни.

Однако установленная благодаря юристу тайная слежка обнаружила, что всю эту неделю Квота не покидал гостиницы «Хилтон комодор», а если и выходил, то крайне редко, что там он и питался, судя по всему, сидел в номере и чертил какие-то планы – так, во всяком случае, определил его занятия коридорный, увидев кучу разбросанных листов бумаги.

Дни этого затянувшегося ожидания были, пожалуй, самыми тяжелыми в жизни Бретта. То и дело он переходил от ничем не оправданного оптимизма к полному отчаянию. В нем боролись два человека: один – делец, энергичный, сгорающий от нетерпения ринуться в авантюру, которая, несмотря на риск, могла привести к грандиозному успеху; другой – осторожный директор, которого пугал этот риск и который от всего сердца желал, чтобы все оставалось по-старому.

Флоранс пыталась успокоить дядю. Но у нее в силу сложных причин, в которых она и сама-то не слишком разбиралась, настроение тоже то падало, то неожиданно подымалось. Что же касается Каписты, то на лице его сохранялась скептическая усмешка, красноречиво говорившая о том, что думает лично он обо всей этой истории.

И вот, как-то во вторник утром, никого заранее не оповестив, с самым безмятежным видом появился Квота, держа под мышкой туго набитый портфель.

– Наконец-то! – воскликнула Флоранс и побежала предупредить дядю.

Он сидел с удрученным видом: вместе с главным бухгалтером они изучали цифры, предвещавшие неминуемую катастрофу. Количество холодильников на складах фирмы возросло, а денежные фонды почти полностью иссякли. Через два месяца, самое большое, придется увольнять рабочих и закрыть по крайней мере один из трех цехов.

– Квота пришел, – сказала Флоранс.