В лице собеседника что-то изменилось, но выражение недоверия полностью с него не исчезло. В этот момент в разговор вмешался Лопес:

— Я не знаю, почему вы должны изъять картины, сеньор Казанцев, возможно ваши причины действительно очень важны — начал он, тонко улыбаясь — но в любом случае об этом ничего не сказано в контракте с вашим министерством культуры. Несоблюдение условий контракта мы можем обжаловать через суд и штраф вам придется заплатить очень солидный.

— Это ваше полное право, господин Лопес и Вы можете им воспользоваться… — 2 секретарь бросил на него лишь мимолетный взгляд — …такая реакция испанской стороны моим руководством предусмотрена.

— Да что они там себе думают — всплеснул руками Астахов — месяцы скрупулезной подготовки, работы — и на тебе! Через несколько дней после открытия выставки часть картин отзывается назад! Что за работы-то хоть? — в его голосе мелькнул отблеск надежды.

Казанцев вполоборота повернулся к стоящему за его спиной террористу и протянув руку нетерпеливо прищелкнул пальцами. Через секунду список лежал перед Астаховым.

— О небо! Да это же самые интересные и дорогие образцы! Десять ценнейших шедевров! — он протянул листок Лопесу.

— После отзыва перечисленных экспонатов выставку можно закрывать — пожал плечами испанец — как верно заметил мой коллега, это всё самое интересное, что мы показываем.

— Он прав — тряся головой, подтвердил Астахов — ущерб для репутации нашей культурной работы будет громадным.

— И разумеется, я оповещу наш МИД — добавил испанец — подобное обращение с договорами и публикой вам даром не пройдет!

Казанцеву очень хотелось сказать ему какую-нибудь грубость, дабы собеседник надолго потерял дар речи, но сумел себя сдержать, призвав на помощь весь свой дипломатический опыт.

„Если бы вы только знали, что происходит здесь на самом деле! Что картины эти вы может быть никогда в жизни своей больше не увидите! Тогда что бы сказали?“

— Господа, мне не менее вас неприятно нарушать нормальную работу выставки, но не забывайте, что картины являются государственной собственностью, а я всего лишь выполняю приказ, полученный от того же государства — сказав последнюю фразу, Казанцев почувствовал, что сейчас покраснеет, хотя этого с ним не случалось со средней школы.

— Нет, я всё-таки позвоню в Москву, в министерство культуры! Должны же они дать какие-то объяснение!

— Вы не будете звонить в Москву — отрезал Казанцев по-русски тоном не терпящим возражений — я уже сказал, что операцию курирует ФСБ и на данный момент иные учреждения о ней не осведомлены. Господин Лопес — он повернулся у испанцу — я надеюсь, что и вы воздержитесь от комментариев, особенно что касается прессы. Иначе любое культурное сотрудничество с вашим музеем станет в будущем практически невозможным.

— Не думаю, что после всего мы будем в таком сотрудничестве заинтересованы… — Лопес продолжал нехорошо улыбаться.

Свою последнюю фразу Казанцев произнес лишь для того, чтобы пустить собеседникам пыль в глаза и рассеять их возможные подозрения. Об исчезновении картин пресса узнает завтра же, а когда прореагирует Москва, то и подоплека дела станет полностью ясна… „Что ж“ — невесело усмехнулся про себя Казанцев — „по крайней мере пресса точно будет на моей стороне.“

Все пришедшие с Казанцевым стояли позади, в глубине просторного кабинета и до сих пор не проронили ни слова. Каждый понимал важность происходящего и каждой клеточкой тела ощущал господствующее напряжение, но старался ничем не выдать своё волнение, чтобы не возбудить лишних подозрений. Моргунов в глубине души не предполагал, что распоряжения руководителя региональной секретной службы натолкнутся на столь активное сопротивление ничтожного чиновника и был удивлен и несколько испуган. Он всю жизнь прожил в России, где долгие десятилетия просто упоминание аббревиатуры „КГБ“ повергало в ужас кого угодно. И вот теперь неожиданные проблемы. „Да, очевидно времена всё же меняются“ — невесело сказал он себе и почувствовал как вспотела ладонь, сжимающая рукоятку пистолета.

Мак Рейнолдс внешне казался невозмутимым и помалкивал, чтобы никто не распознал в нем американца. Лукин тоже старался держать себя в руках, но непроизвольно подёргивающееся в нервном тике веко выдавало его состояние с головой. Заметив это, или по иной причине, Астахов решил призвать его на помощь:

— Анатолий Юрьевич, вы же мой коллега, помогите! Ну вам-то известно, что так не делается! Это же безобразие, скандал!

Лукин неловко поправил на носу очки:

— Денис, я подтверждаю всё, что говорит Сергей Иванович, меня тоже оповестило ФСБ. Что делать? Мне не меньше твоего неприятно, но мы люди маленькие, а это приказ сверху. Ты не думай, тут никто не своевольничает. Раз Москва требует картины, мы должны их отослать… — в голосе атташе по культуре звучала неподдельная скорбь.

Благодарность, которую Казанцев испытывал сейчас к этому человеку переоценить было невозможно. 2 секретарь не особенно рассчитывал на его помощь, понимая переживаемый тем шок. Взял он Лукина с собой скорее для безмолвного придания авторитета собственным словам. Однако его простая фраза могла оказаться просто бесценной. Авторитет Казанцева как представителя могучей и внушающей почтение организации не шел ни в какое сравнение с простым человеческим авторитетом Лукина, который, как шутили в посольстве, „умудрился ни разу в жизни не соврать, несмотря на тридцать лет дипломатической работы.“ И его позиция вполне могла оказаться решающей.

Астахов сокрушенно молчал, казалось, целую вечность. Лопес демонстративно устранился от ведущегося в основном на русском языке разговора и с самым презрительным видом листал свой блокнот.

Наконец русский директор подал голос и сказал негромко, но твердо:

— Я буду оспаривать ваши действия и дойду до самых высоких инстанций.

— Сколько угодно, Денис — Казанцев постарался, чтобы его улыбка выражала спокойную уверенность — не забывай, я просто выполняю приказ. Но выше тех инстанций, которые распорядились отозвать картины, просто ничего не существует.

Если бы Казанцева сейчас спросили, что он точно хотел выразить своей последней фразой, он бы не нашел подходящего ответа. Но несомненно было что-то такое. Что-то, что внушало ему священный страх…

— Хорошо — Астахов пожал плечами и решительно поднялся — другого выхода всё-равно не остается. Извольте следовать за мной. Сеньор Лопес — он смущенно взглянул на испанца — попрошу вас помочь мне выполнить распоряжение этих господ.

Казанцеву показалось, что он спиной почувствовал раздавшийся сзади вздох облегчения и подозревал, что и сам издал такой же.

Испанец встал с кресла и первым направился к двери, остальные проследовали за ним.

— Сигнализация уже включена? — обратился Астахов к охраннику в приемной.

— Так точно. Последний посетитель покинул охраняемую территорию десять минут назад.

— Прекрасно. Отключите сигнализацию на четверть часа.

Брови охранника непроизвольно высоко поднялись.

— Всё в порядке? — он молниеносно взглянул на незнакомых ему Мак Рейнолдса и Моргунова.

— Всё в порядке, Николай, успокойся. Москва дала распоряжение срочно отозвать несколько картин.

— А-а — протянул охранник и вытер рукавом пиджака пот со лба; искусство было для него не более чем охраняемым объектом.

Лопес сказал несколько слов его испанскому коллеге и тот с готовностью поднялся.

— Сигнализацию можно отключить только набрав кодовую комбинацию одновременно в двух местах — объяснил испанец — это потребует несколько минут времени.

— Поторопитесь — обронил Казанцев — мы пока пройдем в выставочный зал.

Мак Рейнолдс внимательно наблюдал за ним всё истекшее время и едва мог скрыть своё восхищение и воодушевление. Казалось, именно 2 секретарю, а не безмолвно стоящему рядом Моргунову потребовались картины, столь энергично и целеустремленно он действовал. „Он принял решение и идет до конца несмотря на весь риск.“ — подумал Алек. Поставить себя на его место отчего-то не хотелось. Оттого, что что Казанцева предало собственное правительство, вынуждая стать убийцей невинных людей? Или потому что Алек не мог с чистой совестью ответить себе, как поступил бы на его месте? Задумываться над этими вопросами времени не было. А ещё больше не было желания.