„Будьте же благоразумны, господа!“ — нервно усмехнулся Василий Петрович — „это в наших общих интересах.“
09:29 Моргунов отодвинул тарелку и решительно поднялся. Пора. Телефонная будка находилась метрах в тридцати от кафе и была пуста. Звонить прямо из закусочной было слишком рисковано, как и воспользоваться радиотелефоном. Скорее всего, все звонки, входящие в посольство, записываются на пленку. „Обычная практика в эпоху всемирного терроризма“ — поиронизировал Моргунов. Подходя к телефонной будке он увидел, что прямиком к ней направляется пожилая женщина и ускорил шаг. Терять хотя бы единственную минуту не хотелось. Захлопнув дверь перед носом старухи, он набрал номер культурного атташе, хотя раньше намеревался сделать первый звонок начальнику отдела безопасности. Но номер такового, очевидно по соображениям секретности, не был указан ни в одном справочнике и несколько лишних минут теперь уйдут на то, чтобы атташе сам поставил в известность самого высокого представителя секретных служб в посольстве. Кто это может быть? Второй секретарь, как обычно?
— Отдел культурного атташе, добрый день! — голос секретарши звучал на испанском приятно, хотя и с акцентом.
— Я хотел бы поговорить с вашим шефом. Очень важное дело, касающееся выставки в музее современного искусства — твердо и настойчиво потребовал Моргунов по-русски. Пререкаться с секретаршей в его планы не входило.
— господин Лукин сейчас занят, он сегодня утром вернулся из Москвы и ведет важные переговоры. Вы можете назвать вашу фамилию и вопрос, который хотите обсудить с атташе, тогда я назначу вас на прием.
— Я сам звоню из Москвы, девушка! Речь идет о безопасности выставки! Соедините немедленно, если что случится, вы будете отвечать!
Прием сработал безотказано. Ответственность — страх любого чиновника, особенно если ты молодая секретарша, стараниями дядюшки или любовника устроенная на теплое местечко в приличной европейской стране и, не веря своему счастью, более всего на свете опасающаяся его потерять.
В трубке что-то щелкнуло, несколько секунд слышался непонятный шорох, затем Моргунов услышал длинный гудок.
— Буэнос диас! — голос Лукина звучал несколько настороженно.
— Доброе утро! — Моргунов выговаривал слова четким голосом с металлическими нотками — моё имя Борис Матвеев. Сегодня после закрытия я заберу с выставки в музее десять полотен и вы поможете мне в этом. Если станете создавать проблемы, то будет уничтожен сегодняшний рейс „САС-3314“ Стокгольм-Токио. Истребитель, которым управляет человек, исполняющий мои приказы уже висит у него на хвосте…
— Постойте, постойте… — пытался вставить слово Лукин, но Моргунов не позволил себя перебить, он давно готовился к этому разговору и твердо знал, что должен сказать и даже каким тоном. Василий Петрович нарочито изъяснялся в повелительном, а не сослагательном наклонении, важный и действенный психологический прием, дабы у собеседника не возникло и мысли о несерьезности его намерений.
— Никакой слежки быть не должно. Когда я буду в безопасности, мой человек даст сигнал и истребитель уйдет. На проверку и осмысление этой информации — Василий Петрович невольно усмехнулся — я даю вам полчаса. Свяжитесь с вашим гэбистом, базой ПВО в Волхове и оповестите Москву. Через полчаса я лично приду к вам в посольство и мы поедем забирать картины. Всё понятно?
Моргунов понимал, что так сразу никто ему картины не выдаст, они будут пытаться организовать контригру, тянуть время. Это было ясно, но он хорошо подготовился к такому разговору и аргументы у него были неопровержимые. Через шесть с половиной, максимум семь часов он должен сидеть в своем самолете. До той поры можно и поиграть…
— Но… — попытался возразить Лукин, однако Василий Петрович продолжал:
— Местные власти и полицию не оповещать, иначе триста человек лишатся жизни. Вы поняли?
— Да как вы можете! — его собеседник обрел, наконец, дар речи.
— До встречи через полчаса — внимания на реплики атташе он не обращал — и не поленитесь проверить мою информацию — Моргунов положил трубку и быстрым шагом направился в машину, пока за территорией вокруг посольства не начали следить.
г. Волхов, аэродром ПВО, 12:02
Оба двигателя перехватчика плавно работали на холостом ходу, постепенно прогреваясь до рабочей температуры. Хорев выпустил и вновь убрал, проверяя, закрылки, покачал штурвал, контролируя работу руля. Механик сделал отмашку рукой — порядок.
Хорев бросил наружу взгляд сквозь стекло фонаря. Механик уже повернулся к нему спиной и неспешно удалялся, снимая на ходу наушники. Майор ещё раз посмотрел на приборы.
— Я Волга, прошу подтверждения на взлет, прием.
— Волга, разрешение на взлет подтверждаю, прием.
Хорев отпустил тормоз и многотонная машина, слегка подрагивая серебристыми крыльями как встревоженный лебедь, неспешно покатилась по рулежной дорожке. Сделав несколько плавных поворотов, перехватчик замер у начала взлетной полосы. Пилоту она сейчас казалось ровной серой лентой, уходящей к горизонту и теряющейся где-то вдали. Майор чуть передвинул один из бесчисленных селекторов и свист работающих двигателей стал на порядок выше. Старт.
— Я Волга, прошел точку возврата.
— Волга, вас понял.
Через несколько секунд, сотрясая ревом окрестности и оставляя за собой темный след из смеси выхлопных газов и раскаленного воздуха, СУ-27 почти отвесно ушел в небо. Спустя ещё мгновения самолет набрал высоту шесть тысяч метров и лег на предусмотренный планом полетов курс.
— Я Волга, высота шесть, курс 3-2-0, прием.
— Волга, продолжайте двигаться курсом 3-2-0, прием.
— Я Волга, вас понял.
Первые пять минут заданного ему маршрута курс майора совпадал с тем, который он составил себе сам и о котором ничего не ведал руководитель полетов, поддерживающий с ним связь на КП. Хорев знал, что из всего их полка только его машина находится в воздухе и это создавало подсознательное ощущение своеобразного простора. Воздушное пространство здесь было хорошо ему знакомо и находилось в зоне пограничной ответственности его части, а значит иных военных самолетов в радиусе ста километров быть не должно. Локатор дальнего обнаружения эту уверенность подтверждал. Майор окинул привычным взглядом доску приборов и взглянул на часы. Ещё две с половиной минуты ему лететь заданным курсом, а там… В голове пилота давно созрел собственный подробный план действий, в который он не посвятил даже Матвеева, рассудив, что гражданскому человеку знать это нет никакой пользы и интереса. Сейчас курс его лежал на юг, а совсем скоро он направится на восток… Небо под ним было безоблачным и лежащая далеко внизу земля была покрыта крупными квадратами полей и блестящими зеркалами озер. Далеко на юго-западе клубились серо-белые кучевые облака, становясь ещё более контрастными от оттеняющего их солнца. Двигатели шумели привычно и надежно, поддерживая скорость 1,5М. Когда до изменения маршрута осталось десять секунд, майор начал отсчитывать время про себя. „9, 8, 7, 6….“ Произнеся „один!“, Хорев выжал до упора левую педаль, завалил машину на бок и направил её в крутое пике, переходящее в отвесный штопор. Многократная перегрузка вжала его тело в спинку сиденья, в глазах, почти лишившихся кровообращения, враз потемнело. Не предусмотренный уставом радиотелефон, на котором поверх комбинезона лежал привязной ремень, больно вжался в ребра. На экранах радаров наземного слежения такое движение могло восприниматься только как катастрофа, падение и Хорев, крепко сжимая в руке штурвал, бесстрастно представил себе переполох в диспетчерской на аэродроме. Как ответ на его мысли, радиосвязь зашуршала и в наушниках раздался взволнованный голос руководителя полетов:
— Волга, как слышите меня?
Майор, усмехнувшись и плотнее сжав губы, промолчал, но связь не прерывалась.
— Волга, отзовитесь, что у вас стряслось?
Хорев внимательно следил за преближающейся и угрожающе раскрывающей свои объятия землей, поглядывая иногда для контроля на датчик высоты. Хороший пилот всегда комбинирует свой опыт и интуицию с показаниями установленной на самолете электроники, потому что в лукавом и коварном небе поодиночке недостаточно ни одного, ни другого. Ещё с самых первых своих полетов в училище его не оставляло ощущение, что Вселенная недолюбливает летающих людей, считая что они незаконно присвоили себе это право, рассматривая их как вызов, брошенный природе. И природа мстила, не прощая ошибок. Поэтому каждый полет был для Хорева самоутверждением, победой над своими страхами и силой земного притяжения.