– Ну, ну, – сказал доктор Кори. – Если ты пойдешь в школу, то еще сильнее заболеешь, и тебе потребуется гораздо больше времени, чтобы выздороветь и вернуться в школу. Его слова сразу подействовали на меня, и я перестала плакать, хотя меня все еще трясло. Доктор дал маме таблетки, которые мне надо было принимать. Она пошла проводить его, умоляя при этом еще и еще раз подтвердить, что моя болезнь не очень серьезная. Я слышала их разговор в коридоре и удаляющиеся шаги доктора. Я закрыла глаза, но они снова наполнились горячими слезами. Мама вернулась с лекарством. Приняв его, я уронила голову на подушку и заснула. Я спала долго и, когда проснулась, на улице было уже темно. Мама оставила зажженной небольшую керосиновую лампу и поручила Тоти, одной из горничных, посидеть со мной, но ни в коем случае не засыпать. Я чувствовала себя немного лучше, лихорадка уже прошла, только горло першило. Я застонала, и глаза Тоти немедленно открылись.

– О, вы проснулись, мисс Лилиан? Как вы себя чувствуете?

– Я хочу пить, Тоти, – сказала я.

– Сейчас. Пойду скажу миссис Буф, – сказала она и вышла из комнаты. Почти сразу в комнату вбежала мама. Она поставила лампу поближе и положила руку мне на лоб.

– Кажется, лучше, – проговорила она и облегченно вздохнула.

– Мама, я очень хочу пить.

– Лоуэла уже идет сюда и несет для тебя сладкий чай и бутерброды с вареньем, дорогая, – мама села рядом на кровать.

– Мама, я не могу завтра не идти в школу. Это несправедливо.

– Знаю, дорогая, но ведь ты не можешь пойти, если болеешь, правда? Тебе станет только хуже.

Я закрыла глаза и открыла их, когда мама, стараясь сделать мою постель более удобной, взбивала подушки. Лоуэла принесла поднос, и я уселась, прислонившись к взбитым подушкам. Мама была рядом, пока я ела бутерброд и пила маленькими глоточками чай.

– Мама, что Эмили имела в виду, когда говорила, что я не ее сестра? Что ты хотела мне рассказать?

Мама глубоко вздохнула, как она обычно делала, когда я задавала ей слишком много вопросов. Она покачала головой, обмахнулась кружевным платком, который лежал в правом рукаве ее платья.

– Эмили поступила очень плохо, очень, когда рассказала тебе все это. Капитан был в ярости, когда узнал, и мы отправили Эмили в ее комнату на весь вечер, – сказала мама. Но я не думаю, что это было большим наказанием для Эмили. Ей всегда больше нравилось оставаться в своей комнате, чем находиться вместе со всеми.

– Почему она поступила плохо, мама? – спросила я, все еще ничего не понимая.

– Плохо, и Эмили уже должна это понимать. Она старше тебя, и тогда она была достаточно взрослой, чтобы понять, что произошло. В тот день Капитан усадил ее на колени и стал объяснять ей, как это важно, что нельзя тебе говорить об этом, пока ты не станешь достаточно взрослой, чтобы понять. И несмотря на то, что Эмили в то время была даже немного моложе, чем ты сейчас, мы знали, что она понимает всю важность сохранения этой тайны.

– Какой тайны? – спросила я шепотом. Мне еще никогда не было так интересно.

Генри всегда говорил, что в домах и семьях на Юге полно всевозможных тайн:

– Если вы откроете дверь чулана, который годами держат запертым, то оттуда к вам в объятия упадут истлевшие скелеты.

Не знаю точно, что он имел в виду, но для меня не было ничего на свете более захватывающего, чем тайны и истории о привидениях.

Мягкий взгляд прекрасных голубых глаз мамы наполнился болью; сложив руки на коленях и, глубоко вздохнув, мама неохотно начала:

– Как ты уже знаешь, у меня была младшая сестра Виолетт. Она была очень хорошенькой и нежной, как фиалка. Стоило ей только несколько минут постоять в лучах полуденного солнца, и ее белоснежная, как цветы вишни, кожа покрывалась румянцем. У нее были такие же, как у тебя, серо-голубые глаза и такой же курносый носик. Черты ее лица были немного крупнее, чем у Евгении. Мой папа обычно называл ее «моя маленькая крошка», но маме это очень не нравилось.

Когда ей исполнилось шестнадцать лет, очень красивый молодой человек, сын наших ближайших соседей, начал ухаживать за ней. Его звали Арон. Все говорили, что он боготворил землю, по которой ступала нога Виолетт, и она была просто без ума от него. Всем казалось, что это какой-то фантастический роман, как те любовные истории, о которых все знали из книг, такой безмятежный и чарующий, как у Ромео и Джульеты, но, к сожалению, и трагический.

Арон попросил у моего папы руки Виолетт, но папа становился невероятным собственником, когда речь заходила о его любимцах. Он пообещал об этом серьезно подумать, но каждый раз откладывал решение.

Теперь, – печально сказала мама, вздыхая и поднося платок к глазам, – когда я размышляю о том, что произошло, мне кажется, что папа как бы предчувствовал трагедию и хотел оградить Виолетт от несчастья и катастрофы как можно дольше. Но, – продолжала мама, – для молодой девушки это ожидание было еще более тяжким, чем для отца сразу принять предложение. Такой уж была судьба Виолетт, впрочем так же как и моя, принимать знаки внимания и быть обещанной уважаемому и состоятельному человеку с положением в обществе. И когда папа, наконец, смягчился, Виолетт и Арон поженились. Это была красивая свадьба. Виолетт выглядела так, как будто девочку одели невестой. В своем свадебном платье она выглядела не старше 12 лет. Все это заметили. Некоторое время спустя после свадьбы она забеременела, – улыбнулась мама. – Помню, что даже по прошествии пяти месяцев, это было едва заметно.

Улыбка исчезла с маминого лица.

– Но когда она была на шестом месяце, на нее обрушилось страшное несчастье. Во время грозы Арона сбросила лошадь. Он упал, ударившись головой о камень. От удара Арон скончался на месте, – мамин голос дрогнул. Переводя дыхание, она продолжила: – Виолетт чувствовала себя опустошенной. Она быстро сникла и ослабела, как цветок без солнечного света, потому что ее любовь и была тем солнцем, чей свет озарял и согревал ее мир, наполняя жизнь надеждой. По роковому стечению обстоятельств именно в этот момент наш папа куда-то уехал, поэтому Виолетт осталась совершенно одна. Было больно видеть, как быстро она теряет силы; ее прекрасные волосы потускнели и обесцветились, теперь ее глаза всегда были темными, цвет лица становился все более бледным и болезненным, и она уже не заботилась о нарядах. Беременные женщины обычно выглядят даже более цветущими, чем обычно. И если беременность протекает без осложнений, то это выглядит так, как будто ребенок изнутри расширяет их тела. Ты понимаешь меня, Лилиан?

Я кивнула, хотя на самом деле я ничего не понимала. Большинство беременных женщин, на мой взгляд, были большими и неуклюжими. Охая, они садились и вставали, и всегда держали свой живот так, как будто ребенок мог оттуда вывалиться в любой момент. Мама улыбнулась и погладила меня по голове.

– Сломленная трагедией и отягощенная печалью, бедняжка Виолетт все больше теряла интерес к жизни. Теперь она относилась к своей беременности как к бремени и проводила большую часть времени в скорби по своей потерянной любви.

Ребенок, чувствуя ее печаль, решил родиться раньше, чем этого ожидали. Однажды ночью у Виолетт случился сильный приступ боли. Доктор тут же был у ее постели. Родовые схватки, казалось, будут продолжаться бесконечно. Это продолжалось всю ночь и утро. Я была с ней рядом, держала ее руку в своей и вытирала капли пота со лба. Всеми силами я старалась облегчить ее страдание, но безуспешно.

Когда утро того дня подошло к концу, ты родилась, Лилиан. Ты была такой хорошенькой. Все вокруг только охали и ахали от восхищения и надеялись, что твое рождение пойдет Виолетт на пользу, это даст ей то, ради чего она будет жить. Но, увы, было слишком поздно. Вскоре после твоего появления на свет сердце Виолетт остановилось. Казалось, что она жила только для того, чтобы ты родилась, чтобы ее и Арона ребенок увидел свет. Она умерла во сне с безмятежной улыбкой на губах. Я уверена, что Арон был тогда с ней, он ждал ее там, с другой стороны, протягивал к ней руки, которые были готовы принять ее душу в свои объятия и соединить с его собственной.