Увидев, что тяжелая деревянная дверь во двор распахнута, он понял, что уже поздно: слишком поздно для Вискарди и слишком поздно для синьоры Кончетты. Он нашел ее там, у подножия лестницы, которая вела со двора наверх, двое гостей, завтракавших у Вискарди, заломили ей руки за спину, и у одного из них, как заметил Брунетти, салфетка была все еще заткнута за воротник рубашки.

Оба они были очень крупными мужчинами, эти гости синьора Вискарди, и Брунетти показалось, что вовсе не обязательно держать таким образом руки синьоры Кончетты, так грубо заломив их ей за спину. С одной стороны, было уже поздно, а с другой — она не оказывала сопротивления, она была довольна, можно было сказать — почти счастлива видеть то, что лежало во дворе у ее ног. Вискарди упал лицом вниз, так что зияющего отверстия, которое выстрел из револьвера проделал в его груди, не было видно, хотя кровь текла и текла по гранитным плитам. Рядом с телом, но ближе к синьоре Кончетте, там, где она его бросила, лежал револьвер. «Lupara» ее покойного мужа выполнила свое предназначение, восстановив честь семьи.

Брунетти подошел к женщине. Она посмотрела на него, узнала. Но не улыбнулась. Лицо ее словно было выковано из стали. Брунетти заговорил с мужчинами:

— Отпустите ее.

Они не пошевелились, поэтому он повторил:

— Отпустите ее.

На сей раз они послушались и оба поспешно отступили в сторону.

— Синьора Кончетта, — сказал Брунетти, — как вы узнали?

Спрашивать, зачем она это сделала, не было необходимости.

Неловко, словно ей было больно шевелить ими, она распрямила руки и затем скрестила их на груди:

— Мой Пеппино все мне рассказал,

— Что же он рассказал вам, синьора?

— Что на этот раз он получит столько денег, что нам хватит вернуться домой. Вернуться домой. Я так давно не была дома.

— Что еще он вам рассказал, синьора? Он рассказал вам о картинах?

Мужчина с салфеткой за воротником прервал его, заговорив высоким напористым голосом:

— Кто бы вы ни были, я предупреждаю вас, я — адвокат синьора Вискарди. И предупреждаю, что вы передаете информацию этой женщине. Я свидетель этого преступления, и ей не положено говорить, пока не явится полиция.

Брунетти коротко посмотрел на него, а потом на Вискарди.

— Адвокат ему больше не нужен. — Потом опять обратился к синьоре Кончетте: — Что вам сказал Пеппино, синьора?

Она попыталась говорить ясно, стараясь избегать диалектных слов. В конце концов, это ведь полиция.

— Я знала все. Про картины. Все. Я знала, что мой Пеппино хочет встретиться с вами. Он был очень напуган, мой Пеппино. Он боялся этого человека, — сказала она, указывая на Вискарди. — Он нашел что-то, что заставило его сильно бояться. — Она отвела взгляд от Вискарди и посмотрела на Брунетти. — Можно мне теперь уйти отсюда, Dottore? Мое дело сделано.

Снова заговорил человек с салфеткой:

— Вы задаете этой женщине наводящие вопросы, я свидетель.

Брунетти взял синьору Кончетту под руку.

— Пойдемте со мной, синьора. — Он кивнул Вьянелло, который тут же оказался позади него. — Ступайте с этим человеком, синьора. У него лодка, и он отвезет вас в квестуру.

— Только не на лодке, — сказала она. — Я боюсь воды.

— Это очень надежная лодка, синьора, — сказал Вьянелло.

Она повернулась к Брунетти:

— Вы поедете с нами, Dottore?

— Нет, синьора, я должен остаться здесь.

Она указала на Вьянелло, обращаясь к Брунетти:

— Ему можно доверять?

— Да, синьора, вы можете ему доверять.

— Вы клянетесь?

— Да, синьора. Клянусь.

— Vabene,[35] мы поедем в лодке.

Она двинулась с места в сопровождении Вьянелло, которому пришлось наклониться, чтобы поддерживать ее под локоть. Она сделала два шага, остановилась и снова повернулась к Брунетти:

— Dottore?

— Да, синьора Кончетта?

— Картины у меня дома.

И она повернулась и направилась к дверям вместе с Вьянелло.

Позже Брунетти узнал, что, прожив двадцать лет в Венеции, она ни разу не села в лодку: как и многие сицилийские горцы, она смертельно боялась воды и за двадцать лет так и не преодолела этого страха. Но еще раньше он узнал, что она сделала с картинами. Когда полиция пришла к ней в дом, они нашли три картины — Моне, Гоген и Гварди были разрезаны на куски теми же самыми ножницами, которыми она пыталась атаковать Брунетти несколько лет назад. На этот раз Пеппино не было, и он не мог остановить ее, и в порыве горя она уничтожила их, оставив только рваные клочья полотна и красок. Брунетти не удивился, узнав, что многие сочли это верным доказательством ее безумия: убить человека может всякий, уничтожить картину Гварди может только безумец.

Спустя два дня в квартире Брунетти после обеда зазвонил телефон, и Паола взяла трубку. По теплу в ее голосе и частому смеху, которым она встречала то, что ей говорили, Брунетти понял, что это ее родители. Спустя долгое время, почти через полчаса, она вышла на террасу и сказала:

— Гвидо, отец хочет поговорить с тобой минутку.

Он вернулся в гостиную и взял трубку.

— Добрый вечер, — сказал он.

— Добрый вечер, Гвидо, — сказал граф. — У меня для тебя новости.

— Насчет свалки?

— Свалки? — переспросил граф, удачно изображая недоумение.

— Свалки у озера Барчис.

— А, ты имеешь в виду строительную площадку. В начале этой недели там был частный транспортный подрядчик. Вся площадка очищена, все вывезено, земля выровнена бульдозером.

— Строительная площадка?

— Да, армия решила проводить на этой территории испытания излучения радона. Поэтому они собираются сделать эту территорию закрытой и построить там нечто вроде испытательной установки. Автоматической, разумеется.

— Чья армия, наша или их?

— Ну конечно наша.

— Куда убрали отходы со свалки?

— Кажется, грузовики направились в Геную. Но друг, который рассказал мне об этом, выражался не точно.

— Вы ведь знали, что Вискарди участвует в этом?

— Гвидо, мне не нравится твой обвинительный тон, — резко сказал граф. Брунетти не извинился, и граф продолжал: — Я много знал о синьоре Вискарди, Гвидо, но он был для меня недосягаем.

— Теперь он для всех недосягаем, — сказал Брунетти, но никакого удовлетворения от возможности произнести эти слова не почувствовал.

— Я пытался тебе намекнуть.

— Я не представлял, что он был настолько могуществен.

— Да, был. А его дядя, — граф назвал министра кабинета, — остается еще более могущественным. Ты понял?

Он понял больше, чем ему хотелось бы.

— Я прошу еще об одном одолжении.

— На этой неделе я очень много сделал для тебя, Брунетти. Много такого, что шло вразрез с моими кровными интересами.

— Это не для меня.

— Гвидо, благодеяния всегда делают для себя. В особенности когда мы просим за других.

Брунетти молчал так долго, что граф спросил в конце концов:

— Что случилось?

— Есть один офицер-карабинер, Амброджани. Он только что получил назначение на Сицилию. Вы можете сделать так, чтобы с ним ничего не случилось, пока он там?

— Амброджани? — спросил граф, словно его интересовало только имя.

— Да.

— Я посмотрю, что здесь можно сделать, Гвидо.

— Буду очень признателен.

— Полагаю, как и майор Амброджани.

— Благодарю вас.

— Не за что, Брунетти. Мы возвращаемся на следующей неделе.

— Хорошо. Отдыхайте как следует.

— Да, непременно. Доброй ночи, Гвидо.

— Доброй ночи.

Едва Брунетти положил трубку, некая деталь их разговора мелькнула у него в голове. Он замер на месте, похолодев, глядя на свою руку, все еще сжимавшую трубки. Граф знает, в каком чине Амброджани. Он, Брунетти, назвал его только офицером, а граф назвал майором Амброджани. Граф знал о Гамберетто. У него были дела с Вискарди. А теперь он знает чин Амброджани. Что он еще знает? И в какие еще дела вовлечен?