Девочка, наконец, остановилась перед странной, напоминающей по форме ключ, дверью. Наблюдатель застыл у порога, а дети, мерно обтекая его с двух сторон, просачивались внутрь этой огромной замочной скважины.
- Ну что же ты?- спросила девочка.- Иди.
Наблюдатель сделал шаг внутрь.
Большая комната с парой окон-щелей очень напоминала каменный мешок. Дети сидели на полу, кто как мог, и взгляды всех были прикованы к человеку, стоящему на пороге.
- Нам обещали. Тогда. Давно. Очень давно,- сказала девочка.- Что когда-нибудь придет сказочник. Придет и будет рассказывать сказки. Много-много сказок...
Наблюдатель еще раз обвел взглядом всех сидящих в этом каменном мешке и нажал на спусковой крючок автомата.
С ТОЙ СТОРОНЫ
На улице плакал тоскливый дождь. Истошно орала весна ободранной мокрой кошкой. Холодная весна, и, как дождь. Тоскливая. И кто-то маялся с той стороны, расплывчатый и неопределенный. А день только начинался. Холодный и совсем не весенний. Черт его знает, какой по счету. Она слезла с подоконника и обвела взглядом комнату:
- Кто-нибудь идет со мной?
Кто-то не услышал, кто-то просто сделал вид, а кто-то не хотел, и ответом ей было молчание. Тоскливое, как дождь.
Она вышла на улицу, и вместо холодных капель ощутила на своем лице обжигающе-колючие плети. Вобрала голову в плечи и, подняв воротник, пошла по грязи, слякоти и весне, больше похожей на осень.
В грязном троллейбусе запотели стекла, покрытые снаружи разводами дождевых плетей, и кто-то маялся с той стороны окна, расплывчатый и неопределенный. Она потерла стекло, но подтеки дождя и грязи снаружи превращали мир в безрадостно-серую картину без четких линий и границ, словно кто-то специально не навел резкость.
- Троллейбус идет в парк, - прошипел трескучий динамик, чихнул и сдох.
- Почему в парк? - удивилась она. - В какой?
И устроилась поудобнее на жестком сиденье.
В голых ветвях деревьев запутался ветер, дрожали капли то ли дождя, то ли тающего снега, мокрые елки походили на жалких животных с обвисшей шерстью. Она коснулась ладонью мокрого ствола и пошла по аллее, уже совсем промокшая и похожая на одно из этих деревьев.
В маленьком озерце барахтался дождь, шумел камыш под ударами колючих плетей, она встала на самом краю и заглянула куда-то туда, в темную глубину, которую не потревожил дождь, кто-то смотрел на нее из глубины, расплывчатый и неопределенный...
- Кто ты? - спросила она одними губами. - Кто ты?
Неудержимо потянуло туда, в самую глубину, захотелось увидеть лицо этой расплывчатой фигуры, собрать ее, вернуть размытую резкость...
Она огляделась по сторонам и поняла, что ничего ее здесь не держит, в этом холодном тоскливом дожде, в этой весне, больше похожей на осень...
- Я иду, - сказала она. - Я иду.
Когда ее лицо коснулось ледяной воды, ее ослепил яркий, брызнувший в глаза свет, и она зажмурилась...
Над ровной зеркальной гладью озерца ярко светило солнце, прыгая зайчиками по воде. Шумела листва радостных деревьев, и иголки елок весело торчали во все стороны. Она влилась в лето легко и радостно, ежась от тепла высыхающих волос и быстрого ветерка, прыгающего на плечи. Насквозь промокшая куртка исчезла, на ней было что-то белое, красивое и очень легкое. Она улыбнулась и пошла по аллее, трогая ладонью сухие стволы, живые и свежие. В глубине парка раскачивались качели. Бесшумно и весело скользя. Она почти взлетела на дощечку, и небо опрокинулось на землю. И где-то там, в его бездонной выси, то дальше, то ближе, кто-то улыбался ей, все еще расплывчатый и неопределенный, но с каждым взлетом качели изображение становилось яснее и яснее, она уже почти видела, ликуя от счастья, но сильнее уже было нельзя, и эта неопределенность дразнила ее, дразнила и звала...
Качели двигались все медленней, она перевела дух и легко спрыгнула на землю. Сделала пару шагов и упала лицом в траву, вдыхая мягкий дурманящий запах лета. Бесшумно, сами по себе, раскачивались качели...
У троллейбуса было живое лицо, он улыбался и приветливо помахивал рогами. Она устроилась на переднем сиденье, блаженно отдыхая и щурясь на солнце. За окном чередовались зеленые картинки лета, она заворожено следила за сменой живых кадров и так увлеклась, что не заметила своей остановки. Но троллейбус терпеливо ждал, и она скользнула по ступенькам, помахав ему на прощанье.
Он открыл ей дверь, и она сразу узнала того расплывчатого и неопределенного кого-то, узнала его морщинку у губ, разлет бровей, и ни с чем не сравнимый взгляд торжествующего лета. Он протянул ей букет полевых цветов, и она утонула в синеве васильков, белизне ромашек и звоне колокольчиков, блаженно улыбаясь и до конца не веря... Все, что было потом, походило на самый фантастический сон, сон, что снится только раз, один раз за всю жизнь...
- Да ты спятила! - раздался над ее ухом скрипучий голос. Жутко болели полувырванные волосы, и ледяная крупа хлестала в лицо. Человек в кирзовых сапогах, сплошь заляпанных грязью, смачно матерился, стоя рядом с ней, лежащей в мокрой холодной грязи на берегу маленького озера. И кто-то маялся там, с той стороны, расплывчатый и неопределенный...
ДЕНЬ СУМАСШЕДШИХ
День сумасшедших... Плавится в воздухе тягучая пыль из глаза в глаз, изо рта в рот, из безумия в безумие, по головам, лицам, волосам.
День сумасшедших... Умершие боги оживают, возникают из пепла сфинксы, склеиваются глиняные черепки разбитых вдребезги статуй, горят свечи, много-много свечей, давно сгоревших.
День сумасшедших... Красное сквозь пальцы на красные одежды, из уголков губ на измятые подбородки, из порезанных вен по красноватой коже струйками, ручейками, сплошным потоком.
День сумасшедших... В мире иллюзий отцветают красные цветы, разбиваются стекла и зеркала, в тысячах осколков - одно и то же, одно и то же, одно и то же.
День сумасшедших... Бьет барабан и звенит бубен, плавятся повешенные колокола с вырванными языками, загибаются в кольца порванные струны, а вокруг - тишина.
День сумасшедших... Слепой мальчик рисует на стене черное солнце кусочком горячего угля, синие глаза кота не видят неба в грязной луже, он наклоняется и пьет оттуда жадно, словно желая выпить все до конца, до дна, до неба.
День сумасшедших... Больше чем обычно воя сирен и шума колес, красные кресты не успевают увозить раненых и убитых, горячий ветер не приносит облегчения, мешает дышать, забивает легкие тягучей пылью.
День сумасшедших... Ошалевшие люди в поисках спасения прячутся в подвалы и тупики, роют траншеи и колодцы, лезут в дверные щели, заклеивают окна, наивные, все это бесполезно.
День сумасшедших... Падают мертвые птицы, зарастают могилы ушедших, по их следам - болота и камыш, и лишь немногие решаются бежать туда, чтобы спастись, лишь немногие верят.
День сумасшедших... В них стреляют красным безумием из глаза в глаз, изо рта в рот, успей вовремя спрятаться или сбежать, или хотя бы затаиться на время, пока не пройдет.
День сумасшедших... Вчера, позавчера, сегодня, завтра... всегда. Здесь не наступает ночь, здесь просто вычеркнули это слово, ее нет и не было никогда; "Ночь - что это?" - спрашивает звенящим шепотом девочка. "Тс-с, тише," - испуганно шипит мать, и, озираясь затравленно, зажимает маленький рот ладонью, но несется уже, качаясь на горячем ветру вместе с тягучей пылью "ночь, ночь, но-о-чь".
День сумасшедших... Ветер застывает на миг около стихнувших ног девочки, только что отплясывающих безумный танец, поднимается выше и тянет розовый бант из жидких волос, обматывает его вокруг веревки, затянутой на худенькой шее, уже посиневшей.
День сумасшедших... Игроки ставят на кон чужие жизни, не ведая, что кто-то играет на них, забинтованные головы не удерживают безумия, лопаются бинты, и оттуда - из глаза в глаз, изо рта в рот - подставь ладони.