А уж как обрадовались наши скинхеды, воспроизводя на своем интернет-сайте «Национал-социалистический портал «Свободная Россия»» распечатки репортажей государственного (!) 5-го телеканала. Правда, и от себя кое-что добавляют про Андрея Андреевича: «самый знаменитый герой Родины в новейшей истории», сначала командовавший «сталинской бандой «Вторая ударная армия»», а затем «героически сражавшийся с красной чумой».
Все вышеперечисленные эпистолы, без всякого сомнения, займут достойное место в будущей экспозиции. В стеклянном шкафу выставят мундир генерала, на стенах развесят портреты солдат «Русской освободительной армии». Затеплят свечу в красном углу (ведь, по утверждению иных духовных отцов, Власов был истинным христианином: воевал с безбожной Соввластью, имел духовника, да и учился одно время в семинарии). Над входом повесят власовское знамя (запамятовал, знамя какого государства оно так напоминает?). Будет и лекторий, там ветераны РОА и их молодые подпевалы будут «вспоминать минувшие дни», а, возможно, и в гитлерюгенд принимать детишек ломакинцев. Да, забыл, по сообщению все того же неутомимого 5-го канала, в Ломакине и мемориальную плиту ставить собираются. Вношу рацпредложение — объявить конкурс на лучшую надпись. Приз — неизменные тридцать сребренников.
Как говорил В.И. Ленин: «формально — нормально, а по существу — издевательство». Нормально, потому что в классовом капиталистическом государстве никто не подвергает сомнению «право священной частной собственности» безвестного предпринимателя делать в своем доме все, что заблагорассудится. Конституция вроде как признает «идеологическое многообразие». Да вот незадача — не так давно президент Дмитрий Медведев что-то говорил о недопустимости переоценки истории Второй мировой. А в законе о противодействии экстремизму что-то сказано о недопустимости пропаганды нацизма. Это я так, подкидываю идеи нижегородскому Комитету участников войны. Говорят, старики собрались на экстренное заседание. Говорят, поклялись не допустить открытия музея Иуде…
К. ЕРОФЕЕВ
От редакции.Проскочило сообщение, что от идеи музея Власову предприниматель отказался.
А президент Медведев возложил венок к памятнику Маннергейму… По телевизору нас «утешили»: Путин тоже возлагал.
ФАКУЛЬТЕТ НАЦИОНАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ
ИСРАЭЛЬ ШАМИР: УБИТЬ ЕВРЕЯ. В СЕБЕ
Исраэль Шамир — одиозная фигура в израильской политике. Но сам по себе радикализм — не повод.
Шамир — культовый литератор, уникальный переводчик между еврейской и русской культурами.
Мы с Шамиром сидим в кафе в Рамалле. С нами палестинский профессор Гасан Абдалла и его французская жена.
— Мы с Гасаном всегда спорим, — смеется Шамир. — Он не любит ХАМАС, а мне он нравится.
— ХАМАС?!!
— Да мне вообще нравятся верующие: хорошо, когда люди думают о душе. ХАМАС заботится о людях, делает много хорошего — школы, больницы. Они некоррумпированы…
Тут француженка вспоминает, что книги Шамира запрещены во Франции за антисемитизм.
— Вы правда ненавидите евреев?
— Да нет, конечно. Просто мне кажется важным убить еврея в себе…
Я много лет то тут, то там слышал про Исраэля Шамира, но в образ эти сведения не складывались. Советский диссидент, борец за право евреев на выезд в Израиль, израильский спецназовец, военный корреспондент во Вьетнаме, переводчик великого еврейского писателя Шмуэля Йосефа Агнона, тончайший знаток иудаизма, японист, колумнист русофильских газет «День» и «Завтра», лидер израильских ультралевых, выступающий за демонтаж еврейского государства, самый известный в мире израильский публицист, автор нового русского перевода «Одиссеи». Казалось, это какие-то разные Исраэли Шамиры — может, однофамильцы.
Но по телефону отвечает конкретный Шамир — хриплый, веселый и расслабленный: «Потрепаться про Палестину? А я туда завтра еду, присоединяйтесь».
Он подбирает нас на трассе Тель-Авив — Иерусалим и оказывается низеньким, коренастым, загорелым шестидесятилетним мужичком. Похож скорее на араба, чем на еврея. Глаза веселые, очень живой, дружелюбный — но себе на уме.
— Сначала заедем в Иерусалим, я вам кое-что покажу…
Мимо тянутся скучные типовые городки. За десять лет, что я тут не был, Израиль очень изменился. Раньше было ощущение, что ходишь по фанерным декорациям, наспех выстроенным на Луне. Шаг в сторону — и из театра людской жизни попадаешь в древнюю пустыню, где бродили со своими стадами пророки. Чувствовалось, что стране всего пятьдесят лет — мгновение в истории этой земли.
Теперь это свежее чувство исчезло, все позастроили. Население сильно выросло, город поглощает равнину: весь Израиль-то — сорок километров в ширину. В городках — лес многоэтажек. Здесь стало как-то обычно и скучно.
Но хайвей несется в гору, мимо начинают мелькать сизые каменистые холмы — и вдруг я их узнаю: в их форме словно звучат строки Библии. Удивительно, но в тексте каким-то образом запечатлелся этот рельеф. Обычные вроде горы, но глядишь — и совершенно ясно, что Библия была написана здесь.
— Вы, наверное, самый известный антисионист — а начинали сионистом.
— Да, по молодости был большим антисоветчиком. Ну, знаете, в 60-х был большой душевный подъем, надежды, что что-то изменится, жизнь пойдет дальше. Конечно, занимались всякой диссидентурой, я дружил с Сашей Даниэлем, Вадиком Делоне. Но все это закончилось с вводом войск в Чехословакию в 1968-м. Это был ужасный облом. Я жил в Новосибирске, помню, мы с другом, Степой Пачиковым (в будущем — одна из ключевых фигур российского софтверного бизнеса. — «РР»), ходили ночью по Академгородку и писали на стенах: «Руки прочь от Чехословакии!». Все надежды рухнули, но народ был энергичный, а я-то особенно, — мы все бросились искать другие дела. И тут как раз появился на горизонте сионизм. Тоже было интересно: подполье, кружки иврита. Были явки, приезжали евреи со всего Союза — из Грузии, с Украины, из Прибалтики, Бухары, все такие разные, узнавали друг о друге. В лесах собирались, на Рижском взморье, на одесском Лимане. Сидели у костра, пели еврейские песни, рассказывали басни про героическую борьбу. Было очень весело. Это было очень жизнерадостное движение — в отличие от диссидентов, которые пили «за успех нашего безнадежного дела». А там были ясные, осуществимые цели, и от этого был оптимизм.
Знаете, что я в этом нашел? Это же были 60-е, молодежь везде увлекалась национально-освободительной борьбой, грезила Вьетнамом, Кубой. Потому что там была простая, очевидная справедливость. Им тоже хотелось быть в джунглях, среди партизан — или хоть помитинговать в их поддержку. А тут тоже получалась такая борьба, только еще оказывалось, что ты сам вьетнамец.
— А как вы стали спецназовцем?
— Ну, я приехал, меня встретили замечательно. Все тут было сказочно: евреев из России были единицы, все носились со мной, как дурень с писаной торбой. Ну а когда к человеку хорошо относятся, хочется дать больше. Я тогда в армию пошел. Армия мне понравилась, получил очень много удовольствия. Служил в замечательных десантных частях, у нас были такие красные ботинки, я ими очень гордился. Да и физически очень полезно побегать по горам.
Ну а потом война началась — война Судного дня, с Сирией и Египтом. Война — это тоже, знаете, красиво и интересно. Война — вещь увлекательная, мощь, стихия. Мальчишки любят такие вещи. Здорово это — бегать, стрелять. И задачи у нас интересные были — это достоинство десантных частей. Например, забросили глубоко в тыл, фиг знает куда, на дорогу Суэц — Каир, отрезать снабжение египтян. Сидим: с одной стороны прут танки, с другой — пехота. Интересно! Помню, когда в первый раз попал под артобстрел, подумал: «Это же ведь они, дураки, и попасть по нам могут! Что они, не видят, что ли, нас?» Конечно, грустно, что люди гибнут, но на войне как-то по-другому к этому относишься. В общем, очень мне понравилось. Потом я демобилизовался, но хотелось еще. Я тогда уехал во Вьетнам, Лаос, Камбоджу — военным корреспондентом. Хотя, конечно, другая война, и журналистом быть гораздо легче, чем солдатом.