Мужчина швырнул перед ним несколько скрученных в ком десяток, потом достал пачку «Кэмела-лайт» и, услышав у себя за спиной тоненькое «А можно?», протянул одну сигарету Морковке. Другую зажал губами и, прикурив, уселся на корточки.

— Я хочу, чтобы вы рассказали мне про этих двоих с собакой, с которыми общались сегодня весь день! — Перехватив настороженный взгляд Андрея, мужчина поспешил внести ясность: — Не боись, я не мусор. Гад буду, не мусор. Ну что, пацаны?

— А чё ты про них хочешь знать? — Андрей подобрал с травы и дважды пересчитал деньги. Оказалось восемьдесят рублей. Фартовый же сегодня выдался день! — Задавай вопросы, попробуем ответить.

— Хорошо. Как их зовут?

— Своего парня баба называла Никитой. Ее саму… — Андрей вопросительно посмотрел на Виталика, но тот покачал головой. — Не знаю. Мы как-то с ней не знакомились.

— Вы раньше их видели?

— Нет… Виталь? — Тот снова покачал головой. — И Виталя не видел. А то бы запомнили. Слышь, а ты точно не мусор?

Лысый зацепил ногтем большого пальца передний зуб — так, будто собирается выдрать его изо рта. Все понятно: «Зуб даю, что не мусор».

— Они говорили, откуда приехали? — отчеканил он очередной вопрос.

— Нет.

— Где их машина?

— Какая машина? Серый «Уазик»?

Мужчина разочарованно вздохнул.

— Когда мы пили пиво у «Бревен», — подал голос Виталик, — они отходили куда-то. Баба, похоже, просто поссать. А парня не было минут десять. Он вернулся с полиэтиленовым мешком. Ну, и мы пошли к рынку…

— Дальше я знаю, — перебил лысый.

— …облапали его бабу, а когда на нас попер тот мужик, из «Уазика», смылись, — словно не слышал Виталик.

— Знаю, сказал! — В голосе лысого прибавилось жесткости. — Они что-нибудь обсуждали?

— Да нет. Шептались между собой, но мы не прислушивались. — Нить разговора снова взял в свои руки Андрей. — Нам-то чё? Заслали стоху… — Он громко рыгнул.

— Что-нибудь интересное вы подметили? То, о чем я не спросил?

— Нет, не заметили. Ты спросил обо всем. — Андрей приподнялся и сунул в карман любовно разглаженные и сложенные одна к одной десятки. — Больше мы ничего не знаем. Так что вали отсюда к ядрене. матери! Пока не вынули из тебя остальные монеты. Усек?

Лысый поднялся на ноги. Андрей проводил его долгим внимательным взглядом. Он был уже достаточно пьян, и, как обычно в таком состоянии, у него начинали зудеть кулаки. Вот и сейчас приходилось с трудом сдерживать самого себя, чтобы не наброситься на этого любопытного очкарика в белых штанишках и не расколоть ему окуляры. Удерживало лишь то, что незнакомец вызывал смутные опасения.

— Еще раз извиняюсь. — Лысый шагнул в сторону, и Андрей отвернулся и переключил внимание на Виталика, собравшегося налить в стакан самогону.

Все. Пусть мужик убирается с миром. Он, конечно, им помешал, но не очень. И с лихвой оплатил все неудобства, все ответы на свои дурацкие вопросы. Восемьдесят рублей — не шутка. А сейчас пусть проваливает к чертям и не мешает им допивать самогон и трахаться. Больше он здесь никому не нужен.

Ни Андрей, ни Виталик, занятые дележом выпивки, не видели того, за чем в этот момент с ужасом наблюдала Морковка. Она приоткрыла ротик, судорожно вцепилась в свою черную юбочку и, не в состоянии издать ни звука, пыталась сообразить, снится ли это ей, кажется или все происходит наяву?

Мужчина отступил на несколько шагов, остановился и достал из кармана небольшой, пистолет и глушитель. Улыбнулся Морковке. Блеснул своими очками. И начал неторопливо и деловито навинчивать глушитель на ствол. Потом еще раз улыбнулся и направил ствол в затылок сидящего со стаканом в руке Андрея. И тогда девочку прорвало. Она собиралась заверещать так, чтобы было слышно в поселке, в Медвежьегорске, в далеком Петрозаводске! Но вместо этого смогла издать лишь протяжный стон. Все-таки достаточно громкий. Андрей удивленно повернулся к ней, и в этот момент пистолет выплюнул ему в голову пулю.

До нее донесся звук этого чуть слышного плевка. Она наблюдала за тем, как мертвое тело валится на траву. Еще плевок! Виталик… Витали-и-ик!

— А-а-а… — почти не слышно. Скорее, скрип, а не крик. — А-а-а…

Все еще улыбаясь, лысый очкарик приблизился к ней. Он был совсем невысокого роста, но сухой и жилистый, как марафонец. Морковка почувствовала, что обмочилась и совершенно не к месту подумала о том, что хорошо, что на ней сейчас нет трусов.

Мужчина перестал улыбаться, и его лицо приобрело усталое выражение. А за круглыми очками были такие добрые-добрые глаза! Он казался совсем безобидным.

— Ты очень красивая. Жаль… Извини, дочка, это моя работа.

Длинный черный глушитель медленно пополз вверх, и Морковка, провожая его испуганным взглядом, осознала, что ей отмерены всего какие-то доли секунды.

Последнее, что она успела сделать в жизни, так это прикрыть ладошками смазливое личико и разрыдаться.

Свищ медленно отполз за валун. Его колотило. Он весь покрылся холодным потом. Но самым паршивым было то, что минуту назад на него остервенело набросился очередной приступ астмы. И стремительно набирал силу. А ингалятор остался в ящике кухонного стола.

Он постарался расслабиться и дышать глубоко и ровно. Вдох… Выдох… Еще один мучительный вдох… Надо было набраться сил и уматывать отсюда подальше. Домой. К ингалятору. К телефону.

Трясущейся рукой Свищ выдрал пучок травы, прикрыл бинокль — вернется за ним попозже, когда все чуточку успокоится — и, сипло втягивая в себя воздух, начал на карачках пробираться через заросли высокой травы. Шаг за шагом, метр за метром, вдох за вдохом. Мысленно проклиная нечистого, который попутал, заманил его сегодня сюда и втянул в эту историю. Безуспешно пытаясь избавиться от страшного видения: девочка, заслонившаяся от пистолета ладошками, и убийца, хладнокровно нажимающий на курок. И два красныхрезиновых сапога — как пятно крови на фоне изумрудной травы.

Вдох… Выдох… Еще один вдох… Такого сильного приступа у него еще не было. Вообще приступов не было с тех пор, как весной он провел больше месяца в окружном госпитале на отделении пульмонологии. Вот потому и не захватил с собой ингалятор, — кто же мог знать! О Господи, кто же мог знать!

Свищ отполз уже достаточно далеко — туда, где его не мог заметить лысый убийца, и можно было подниматься с карачеков. Но на это почему-то не нашлось сил. Стоило оторвать от земли руки, как его покачнуло и опрокинуло на бок. Вдох… Выдох… Вдох… Свищ перевернулся на живот и попытался ползти. И сразу понял, что уже мертв. Ему никогда не добраться до дома. Приступ астмы уже одержал победу. Легкую, стремительную победу за какие-то десять минут. И сейчас просто добивает свою поверженную наземь жертву. Вдох… Выдох… Вдох…

Перед глазами плыли розовые круги. Воздуха, которого удавалось втянуть в себя, катастрофически не хватало. А до дома, до спасительного ингалятора оставалось всего каких-то сто пятьдесят метров — все равно что миллионы световых лет до ближайшей галактики. Которые никогда не преодолеть. Которые разделяют две категории: «Ж» и «С» — жизнь и смерть. И безжалостно прижимают Александра Степановича Свища к «С», вдавливают в него так, что не хватает дыхания…Не вздохнуть!.. Не вздохнуть!.. И смерть обволакивает его… Не вздохнуть!.. Жадно заглатывает… Не вздохнуть!.. Лицо синеет, и скрюченные пальцы впиваются в землю… Такого страшного приступа еще не было!!! Всего в ста пятидесяти метрах от дома! В ста пятидесяти метрах от ингалятора!..

За несколько секунд до того, как бывший Пяльмский участковый Александр Степанович Свищ скончался от приступа астмы, розовые круги у него перед глазами расступились и за ними, словно из зерен мозаики, сложилась яркая красочная картина: девочка, стоящая на коленях, закрывает лицо ладошками, а в них упирается черный глушитель. А рядом два красных резиновых сапога — как пятно крови на фоне изумрудной травы.