- А как же все-таки насчет моей просьбы?

- Ах да!.. Видите ли, все это делается не так просто… Но ничего, я помогу вам добрым советом. Поезжайте в Ставрополь. Это же очень просто: сел в самолет и через сорок минут в Ставрополе… Да, в крайплане вам утвердят объекты строительства, дадут наряды, и тогда уже милости просим к нам…

Управляющий говорил убедительно, и Сергей ему поверил. Но обидно было, что столько потеряно времени. «И надо же мне было послушать этого Емницкого,- думал он, выходя из кабинета.- Ну, ничего, полечу и в Ставрополь. Там я сразу все и сделаю. Там можно будет заодно и строительные объекты, и весь пятилетний план станицы утвердить и получить наряды…»

День был знойный. Сергей вошел в комнату гостиницы, облегченно вздохнул и лег на кровать. Он думал о поездке в Ставрополь и мысленно ругал Рубцова-Емницкого. «Ну, какой же я дурак! И послушался ж этого… для ясности… Сколько дней потеряно…»

Вошел Дорофей. Молча постоял возле кровати. Кашлянул.

- Дядя Сергей,- сказал он, тронув Сергея за плечо,- а та девушка, что в белом переднике, вас спрашивала.

- А! Дорофей, дружище! - сказал Сергей, вставая.- Не беда, что она меня спрашивала… Вот что, Дорофей! Завтра ты поедешь домой. Отвезешь Савве письмо.

- А вы как же? Тут остаетесь?

- Нет. Я полечу в Ставрополь.

- И чего ж вам летать? Летать, как я полагаю, страшно. Лучше поедемте на тачанке. Дорогу я хорошо знаю.

- Далеко. Долго будем ехать, а мне надо быстро.- Сергей задумался.- Завтра подвезешь меня на аэродром. Готовься, выедем на зорьке… А теперь пойди и позови дежурную. Надо с нею расплатиться.

Дорофей непонимающе посмотрел на Сергея, но ни о чем не стал спрашивать и пошел звать дежурную.

Глава XV

На сером поле стояли, готовые к вылету, четыре авиалимузина типа «У-2». Не прошло и десяти минут, как Сергей сидел в самолете. Напротив него, спиной к пилоту, уселся полный мужчина в белой рубашке, с кожаным портфелем, лежавшим у него на коленях. Самолет еще не успел оторваться от земли, а попутчик Сергея уже склонил набок голову и в сладкой дремоте закрыл глаза,- видимо, ему не первый раз приходилось летать по этой трассе… Под крылом проплывали кустарники, стога сена, пасущиеся коровы, телеграфные столбы,- самолет медленно взбирался по невидимой горе все выше и выше. Степь была залита мягким светом утренних лучей. Открылась взору прикумская пойма. Рисунок Кумы, с желтыми глиняными берегами, имел причудливые изгибы. Проходя село, эта тихая степная река выделывает и кренделя и петли - то потечет в одну, то в другую сторону, то изобразит колесо, то бублик, а то, как бы себе на удивление, начертит огромный вопросительный знак и только тогда уже выйдет за село, в степь… А в степи простор, и тут Кума дает себе волю и начинает писать такие восьмерки, такие узлы и петли, что рябит в глазах, когда на нее долго смотришь с высоты. В пойме Кумы серебром отсвечивали виноградники, темными полянами рисовались сады и лежали села - одно длиннее другого, с белыми хатами, сверху похожими на ульи…

Сергей посмотрел на юг. Там, совсем близко, из-за зеленых гор выступал Кавказский хребет, не белый, а синевато-розовый. Он изогнулся как бы перевернутой подковой, и в середине ее в виде шипа возвышался Эльбрус с искрящимися шапками своих вершин. Сергей еще раз взглянул на Пятигорск. Лучи солнца, только что показавшиеся из-за горы, залили всю низменность красным светом, и белые дома, и крыши, и окна так ослепительно блестели, что издали трудно было понять - город ли это, или у подошвы Машука раскинулась необыкновенного размера оранжерея под одной стеклянной крышей… Вершины Пятигорья были охвачены синей дымкой и приобрели как бы приплюснутую форму. Бештау тоже словно прижалась к земле, раскинув свои большие и малые отроги; она постепенно темнела и темнела, а потом и совсем скрылась из глаз…

А впереди расстилалась ставропольская степь в радуге летних красок, с зеркалами озер и прудов, и Сергей долго, как зачарованный, смотрел на плывущую под ним равнину,- смотрел, смотрел, а потом махнул рукой и сказал: «Какая ж ты широкая!» Простор, и какой простор уходил к горизонту!.. Степь и степь вокруг… Как же описать тебя всю сразу, со всеми твоими цветами, какие только рассыпались по тебе, со всеми твоими посевами, какие уже созрели и какие еще зреют, с холмами и водоемами, с садами и лесами?

В степи властвовала страда с ее палящим зноем. Сергею казалось, что вся степь была охвачена движением. Села и хутора опустели и приутихли - все живое переселилось на станы и на тока, к тракторам и комбайнам. Поля стали многолюдны: там машут крыльями лобогрейки, в которые впряжены то четверка коней, то пара добрых волов; видны погонычи, сидящие либо в седле, либо на ярме; там покажется одноконная бедарка с ящиком сверху, похожим на гнездо, а в том гнезде сидит либо бригадир тракторной бригады, либо участковый агроном; там растянулся по степи, ровной стежкой обоз бычьих упряжек - в бричках-бестарках бронзой отсвечивает зерно, и сидят в этом зерне мальчуганы-возчики с белыми, выгоревшими на солнце головами; там снуют взад и вперед грузовики, подняв такую непроницаемую гряду пыли, что она похожа на дымовую завесу, под прикрытием которой целая дивизия может идти в бой… Эх, шоферы, шоферы, знатные люди нашего века! Вот уж где вы вволю наиграетесь с ветром!

С воздуха хорошо видно, как движутся по пшенице комбайны. Тракторы, идущие впереди них цугом, напоминают степных жуков, волокущих свою ношу… Над соломотрясами подымается белая пыль, похожая на пар, у руля стоит штурвальный… Повсюду жнивье и жнивье, и только изредка заиграет на солнце сочное цветенье подсолнуха или ляжет то темная, как тень облака, кукуруза, то черный квадрат паров, похожий на отрез добротного сукна. А сколько же здесь дорог - и малые и большие, все они спустились, сплелись одна с другой. Ранней весной это были обычные, ничем не примечательные дороги, лежавшие по проселкам в траве и в бурьянах. Теперь же над ними закружилась пыль, и они расширились, ожили, и что ни дорога, то уже считай ее степным трактом… А какие села стоят на этих дорогах! Растянулись они по балкам, точно людям на удивление, и что ни название села, то кусочек самой поэзии: Нагут, Кынкыз, Курсавка, Суркуль.

Смотрит Сергей на запад далеко за эти села и диву дается: ведь вот же рядом и его родные места - белыми парусами красуются казачьи станицы Барсуки, Надзорная, Николаевская… Вдоль Барсуков, как лезвие, блестит Кубань в разливе… Да где ж в самом деле граница Кубани и Ставрополья? Нет такой границы, да, пожалуй, и не было. Раньше удобно было считать такой границей две горы - Стрежамент и Недреманную, стоящие стеной на пути Кубани в Ставрополье. Это они не пустили полноводную реку на ставропольские равнины и повернули ее на Армавир. Теперь и эта несправедливость устранена: на Кубани, вблизи Невинномысска, встала стена, более грозная, нежели Стрежамент и Недреманная,- поднялась над водой белая гранитная плотина, а от этой плотины вырвался на простор, в степь, канал, и прошел он сквозь толщу Недреманной, и Кубань прорвалась на Ставрополье…

Сергей любовался то отарой овец на зеленом склоне, то конским табуном, идущим к водопою, и не заметил, как на горизонте показалось что-то белое - не то полотно, растянутое для сушки длинными полосами, не то стая гусей, слетевшая на пригорок… Когда же самолет подлетел ближе, Сергей увидел не полотно, и не гусей, а белые дома; они потянулись вдоль улиц, разбежались во все стороны, утопая в пышных кустах зелени, стройных рядах тополей… Это и был Ставрополь.

Летчик сделал круг, как бы желая показать своим пассажирам весь Ставрополь, чтобы под крыльями проплыли и базары, запруженные людьми, и просторная площадь, и главные проспекты с зелеными бульварами, и окраины с широкими улицами. Над центром города летчик даже помахал крылом… Приземлился он так спокойно, что даже не потревожил спавшего пассажира.

Сергей тронул своего спутника за плечо и сказал: