— С той разницей, что на этот раз все вышло наоборот.

— Что вы имеете в виду?

— Ваша жена первая зачастила на улицу Монмартр.

— Она приходила к нему на квартиру?

— Да. Вы, наверно, знаете этот громадный, обшарпанный дом, битком набитый всякими конторами и ателье. Там, кстати, есть ателье фотогравера.

— Знаю.

В начале своей журналистской карьеры Алену приходилось бывать в этом доме: там помещалась редакция бульварного еженедельника, в котором он сотрудничал. Чуть ли не на всех дверях висели эмалированные таблички: «Изготовление каучуковых печатей», «Фотокопия», «Дипломированный переводчик Юбер Муане», «Агентство Е. П.К.».

Что это за «Агентство Е. П. К.», он так никогда и не узнал: на третьем номере еженедельник тихо скончался.

— Бур занимает квартиру на самом верху: три комнаты с окнами во двор — одна большая и две маленькие. Большая заменяет ему мастерскую, там он обычно фотографирует. Живет один. Инспектор показал привратнице фотографию вашей жены, и та ее узнала.

— Такая элегантная приветливая молодая дама! — воскликнула она.

— Когда она пришла сюда впервые?

— Года два назад.

Ален вскочил. Нет, это не укладывается в голове! Два года Мур-мур была любовницей Жюльена Бура, а он, муж, ничего не замечал! Она жила рядом с ним. Между ними не прерывались интимные отношения. Они спали в одной постели, касаясь друг друга обнаженными телами. Правда, последнее время Мур-мур довольно холодно отвечала на его ласки.

— Почти два года!

Он рассмеялся. Рассмеялся грубо, зло.

— А сестрица? Когда же этот слизняк соблазнил сестру?

— Месяца три-четыре назад.

— Ходили попеременно, каждая в свой день? Комиссар невозмутимо наблюдал за ним.

— Под конец его чаще навещала Адриена.

— Утерла сестре нос. Сукина дочь! Дождалась своей очереди.

Ален крупными шагами ходил взад и вперед по кабинету, как у себя в редакции или в гостиной на улице Шазель.

— Мой свояк в курсе?

— Сейчас не время с ним говорить: завтра утром похороны.

— Да, конечно.

— Впрочем, сообщать ему это — не мое дело. Если мэтр Рабю сочтет необходимым, он это возьмет на себя.

— Вы ему рассказали?

— Да.

— И он вам посоветовал вызвать меня?

— Я все равно бы вас пригласил. Повсюду рыщут репортеры. Они побывали на улице Лоншан раньше нас. Один из бульварных еженедельников, вроде того, о котором вы только что упомянули, уже раззвонил сегодня о подробностях вашего дела.

— Бур из тех, кому и по морде-то не дают: руки пачкать противно, проворчал Ален.

— Я знаю о нем еще кое-что. Его фамилия показалась мне знакомой. Я пошел к моему коллеге из отдела охраны нравственности и выяснил, что несколько лет назад тот действительно занимался фотографом Жюльеном Буром.

— Бур был под судом?

— Нет. Из-за отсутствия улик дело было прекращено. Вы упомянули имя Алекса Манока. Отдел светской жизни долго держал его под негласным надзором. Его подозревали в изготовлении порнографических открыток и установили за ним слежку. Он часто встречался с Жюльеном Буром, но всегда в кафе или в барах. Было несомненно, что Бур делает для него снимки, но во время обыска на улице Монмартр пленок не нашли. Не знаю, возможно, они и сейчас продолжают этим заниматься. Впрочем, это не по моей части и ничего не прибавляет к нашему делу. Мой коллега убежден, что они изготовляли не только открытки, но и фильмы.

— Вы думаете, он и мою жену снимал?

— Вряд ли, господин Пуато. Сначала я хотел пойти к нему и посмотреть хранящиеся у него негативы и снимки. Но сейчас это только вызовет лишний шум. Нам трудно оставаться незамеченными, в особенности когда вся пресса поднята на ноги.

— Жюльен Бур! — твердил Ален, уставившись в пол.

— Посиди вы на этой работе двадцать лет, как я, вы бы не удивлялись. Женщины иногда нуждаются в ком-то более слабом, чем они, или хотя бы в ком-то, кого они считают более слабым, в мужчине, вызывающем жалость.

— Эта теория мне известна, — нервно перебил его Ален.

— Поверьте, она подтверждена практикой. Ален помрачнел: в таких вещах он смыслил значительно больше комиссара.

Теперь он знал достаточно. Ему не терпелось уйти.

— Вы обещаете…

— Не убивать Бура? Я даже пощечины ему не дам. И вероятно, не выставлю его за дверь — он наш лучший фотограф. Как видите, вам нечего опасаться. Спасибо, что просветили меня. Рабю добьется ее оправдания. Они будут счастливы и народят кучу детей.

Он направился к двери, остановился на полпути, вернулся и протянул руку комиссару.

— Простите. Забыл. До скорой встречи. У вас наверняка будут для меня новости.

Он вознаградил себя тем, что, проходя мимо старика дежурного с серебряной цепью на шее, бросил ему:

— Спокойной ночи, кролик!

7

Он не поехал в редакцию. Не желал видеть «их». А может быть, хотел доказать себе, что ни в них, ни в ком-либо другом не нуждается. Он вел свой красный автомобильчик, не выбирая дороги, и сам не заметил, как очутился в Булонском лесу, где так же бесцельно принялся кружить по парку.

Он старался убить время, только и всего. Глядел на деревья, на желтые сухие листья, на двух всадников, которые ехали шагом, беседуя между собой.

Слишком уж много неприятного узнал он за эти три-четыре дня. Сразу и не переваришь.

Виски больше не хотелось. Но отступать от своих привычек Ален не желал и остановился у незнакомого бара неподалеку от заставы Дофины. Он смотрел на людей, пивших вокруг него, и спрашивал себя, неужели им так же трудно, как ему.

Ну, нет, едва ли! С ним случилось нечто из ряда вон выходящее. Хотя вряд ли. В общем-то, люди ведь похожи друг на друга.

У некоторых, как и у него, глаза устремлены в пустоту. Что они видят там? Чего ищут?

— Кажется, мы где-то встречались, — проговорил вполголоса какой-то толстяк с багровым лицом изрядно выпившего человека.

— Вы ошиблись, — сухо ответил Ален.

На сегодня линия поведения была намечена твердо, и он не намерен от нее отступать. Ален поужинал в одиночестве в незнакомом ресторане на авеню Терн. Здесь было много постоянных клиентов, на столиках лежали салфетки, просунутые в деревянные кольца.

Ален не был голоден, по все же съел тарелку супа и жареную сосиску с картофелем. Хозяин исподтишка наблюдал за ним. Повезло, что на фотографии, помещенной в газете, он мало на себя похож.

Люди задерживали на нем взгляд, всматривались, морща брови, но потом пожимали плечами, считая, что ошиблись.

Он купил билет в кино на Елисейских полях; билетерша провела его в зал и усадила на место. Он не знал названия фильма, но актеры оказались знакомые, американские. Впрочем, он не следил за действием.

Намеченный план выполнялся им пунктуально: он убивал время, час за часом. Вечером вернулся домой, поднялся на лифте, открыл ключом дверь.

Пустота и тьма. Минна не посмела остаться. Конечно, она подумывала об этом, но слишком форсировать события побоялась.

Он зажег свет. На подносе стояла бутылка, стакан и сифон с содовой.

Он опустился в кресло, налил виски и почувствовал, что его отделяет от людей более глухая стена, чем когда-либо в жизни. Впрочем, нечто подобное он уже испытал, когда завалил экзамены на бакалавра. Он припомнил, как стоял на балконе их квартиры на площади Клиши и смотрел вниз, где закипала ночная жизнь Парижа.

Знали ли эти движущиеся по панели черные фигурки, что их ждет впереди? Алена вдруг потянуло тогда назад, в комнату, ему захотелось сесть к письменному столу и попытаться выразить свои чувства в стихах. Но победило природное чувство юмора. Он остался стоять на балконе, силясь отыскать выход из положения, но ничего не мог придумать.

Сколько раз в детстве и позднее, в отроческие годы ему задавали вопрос:

— Кем ты хочешь стать?

Как будто это от него зависело! С самых ранних лет его не оставляло предчувствие, что будущее зависит от случая, неожиданной встречи, мимоходом услышанной фразы. Одно он знал теперь твердо: ездить на нем не будут. Он не вступит, как отец, на узкую колею, чтобы плестись по ней всю жизнь, так ничего и не обретя в конце пути.