– Все это, конечно, может иметь какое-то значение, когда сталкиваешься с пороком, роскошью или преступлением в этой стране. И все-таки есть во мне какое-то раболепное уважение перед рвением сделать жизнь интересней, живой, невзирая на общественное устройство и зигзаги цивилизации… Однако к делу. Раздумья Баннера… Эта идея угрозы, висевшей над Мандерсоном. Попробуйте объяснить мне, зачем ему понадобилось отправить вас в поездку так спешно, среди ночи.

– В десять вечера, если быть точным, – ответил Марлоу. – И учтите при этом, если бы он поднял меня с постели в полночь, я не удивился бы и этому. Таков Мандерсон, национальная его черта, помноженная на характер. Репутация, престиж и немилосердная прямота в стремлении к цели. В данном случае он ждал какого-то важного сообщения от человека по имени Харрис.

– Кто он, этот Харрис?

– Этого не знает никто. Даже Баннер никогда не слышал о нем. Единственное, что я знаю, так это то, что на прошлой неделе, когда я ездил по разным делам в Лондон, мистер Мандерсон велел мне забронировать каюту для некоего Джорджа Харриса на корабль, отплывающий в понедельник. Теперь мне ясно: мистер Мандерсон ждал от Харриса каких-то важных известий секретного характера, их, очевидно, нельзя было передать по телеграфу, и тогда он послал меня.

– Видите, Марлоу, есть у меня в запасе одна маленькая деталь, и вы, очевидно, не подозреваете, что она мне известна. Мартин… он невольно уловил кусочек вашего разговора с Мандерсоном: «Если Харрис там, дорога каждая минута…» Вы знаете, для чего я здесь. Я послан, чтобы вести следствие, и вы не должны на меня обижаться. Можете ли вы теперь повторить, что ничего не знали о деле Мандерсона – Харриса?

Марлоу покачал головой:

– Я действительно ничего не знаю. И не думайте, что меня можно обидеть честным вопросом… Инспектору Марчу я уже передал суть этого разговора. Мистер Мандерсон деловито сказал тогда, что не может посвятить меня в тонкости дела, он только просил найти Харриса и передать, что ждет от него известий. На прощание мне было сказано, что Харрис может и не появиться, но если появится, тогда «дорога каждая минута». Теперь вы знаете столько же, сколько и я.

– Почему это поручение, данное вам, было наречено автопрогулкой под луной?

Марлоу беспомощно развел руками.

– И почему он оставил в таком недоумении миссис Мандерсон?

– А Мартин? – холодно добавил Марлоу. – Ему было сказано то же самое.

Трент не любил тупиков. Он вытащил из нагрудного кармана бумажник, извлек из него два листка чистой бумаги, протянул Марлоу:

– Посмотрите на эти листки, мистер Марлоу. Вы видели их раньше?

– Похоже, что это вырезанные ножом или ножницами страницы из маленькой книжечки-дневника этого года – из октябрьской, что ли? – Марлоу с любопытством прощупывал листки. – Тут ничего не написано.

– В этом-то все и дело, – сказал Трент. – Между прочим, вы не учились в Оксфорде?

– Учился, мистер Трент. Но чем вызван этот вопрос?

– Просто хотел удостовериться, что не ошибся: у Оксфорда свой фирменный знак.

– Пожалуй, вы правы, – согласился Марлоу. – На каждом из нас своя печать. Если бы я, допустим, не знал вас, я принял бы вас за актера.

– Почему? Мои волосы требуют стрижки?

– О нет! Просто вы необычно смотрите на мир. Мир для вас как бы расчленен на детали, и вы собираете его по частям, а когда все собрано, вдруг теряете интерес к детали.

– Логика любого мышления, Марлоу… – Трент не договорил. Он увидел бегущего к ним мальчика с оранжевым конвертом в руке.

– Телеграмма мистеру Тренту! – крикнул он издали.

Трент нетерпеливо надорвал конверт. Марлоу следил за его оживленным лицом.

– Должно быть, хорошие новости? – спросил он.

Трент ответил ничего не выражающим взглядом.

– Не совсем новости, – сказал. – Просто подтверждение, что еще одна моя маленькая догадка оказалась правильной.

Глава 8

ДОЗНАНИЕ

Следователь, который полностью сознавал, что это единственный день в его жизни, жизни провинциального поверенного по делам, когда на него обращены взоры всего мира, решил быть достойным происходящего события. Он был крупный человек веселого нрава, необычайно увлеченный драматическим аспектом своей профессии, и весть о загадочной смерти Мандерсона на территории его юрисдикции сделала его счастливейшим следователем в Англии.

Дознание происходило в длинном, не приспособленном для выдающегося события помещении. Это была недавняя пристройка к отелю, предназначенная для балов и концертов. Легион репортеров укрепился на передних местах; призванные давать показания заняли стулья с одной стороны того стола, за которым сидел следователь, в то время как присяжные, в два ряда, с прилизанными волосами, чопорно спокойные, примыкали к нему с другой стороны. Публика заполнила все остальное пространство. В зале стояла благоговейная торжественность. Лишь привыкшие ко всему газетчики тихо переговаривались. Те, кто знал Трента в лицо, уверяли, что в зале его нет.

Миссис Мандерсон была вызвана первой. Она подтвердила, что труп мужа ею опознан. Следователь, расспросив ее об обстоятельствах смерти, направил допрос к тем минутам, когда она в последний раз видела мужа живым. Миссис Мандерсон была выслушана следователем с той симпатией, которую каждый, видимо, испытывал, глядя на эту горестную фигуру в темном. Прежде чем начать говорить, она подняла траурную вуаль, и чрезвычайная бледность и несломленное самообладание произвели всеобщее впечатление. Нет, не было в этом спокойствии никакого налета жестокости или равнодушия. Ощущался твердый характер, глушивший всем понятные в ее положении чувства. Во время своих показаний она изредка подносила к глазам платок, но голос был твердым и ясным до конца.

Ее муж, сказала она, вошел в свою спальню в обычное для воскресного вечера время. Его комната соединяется с ее спальней дверью, которая ночами обычно не закрывается. В обе комнаты можно войти также из коридора. Она спала, когда он пришел, но проснулась, как всегда, если в комнате мужа зажигался свет. Да, она говорила с ним, правда, не все запомнилось в полусне. Да, она знала, что он возвратился с автомобильной прогулки, и, кажется, спросила его, как прошла прогулка, и еще… да, еще – который час. О времени спросила потому, что ей показалось, она совсем еще не спала, а муж, как ей думалось, придет поздно. Он сказал, что на часах половина двенадцатого, и добавил, что кататься передумал.

– Он сказал, почему передумал? – спросил следователь.

– Да, он объяснил, почему. Я очень хорошо помню, он сказал, потому что… – она вдруг замолкла.

– Потому что… – деликатно напомнил следователь.

– Он никогда не говорил со мной о делах. Видимо, считал, что мне это неинтересно. Вот почему я была удивлена, когда он сообщил мне о поездке мистера Марлоу в Саутгемптон, о своей пешей прогулке с милю, когда отпустил Марлоу, о добром самочувствии после ночного моциона.

– Сказал он еще что-нибудь?

– По-моему, ничего. Я только слышала, как он погасил свет, и все.

– И вы ничего не слышали ночью?

– Нет. Я не проснулась до прихода горничной. Она принесла мне чай, закрыла дверь в комнату мужа, и я считала, что он спит. Ему всегда требовалось много сна… Было около десяти, когда я обо всем узнала. – Миссис Мандерсон опустила голову и молча ждала, когда ее отпустят.

– Миссис Мандерсон, – сказал следователь. – Вопрос, который я сейчас задам, не принимайте близко к сердцу, это моя обязанность… Правда ли, что в ваших отношениях с мужем в последнее время наросла отчужденность?

– Если это необходимо, я отвечу, – холодно произнесла миссис Мандерсон. Да, в последние месяцы его отношение ко мне резко изменилось, помимо привычной скрытности я почувствовала и недоверчивость. Он избегал встреч со мной, и это его одиночество… Мне трудно все это объяснить… Я пыталась бороться, делала все, что позволяли мне понятия о человеческом достоинстве… Но он не говорил, что произошло, а я… я не могла его расспрашивать. Мне оставалось одно относиться к нему, как всегда, если он это позволит… Теперь я, видимо, никогда не узнаю, в чем было дело.