И он зашипел на меня. Как дикий зверь. Я отшатнулся. Он захихикал самодовольно, женоподобно. На мгновение мне показалось, что он ответил бы на мои вопросы, однако он снова склонил голову и зацарапал по пюпитру. Я уставился в зеркало на свое скрученное тело, бесформенную голову и понял, что если немедленно не покину шатер, то потеряю сознание или меня стошнит.
Я выбежал из шатра, остановился у одного из колышков, к которым крепился шатер, и, оглядывая пустыню, попытался решить, что делать дальше. Изнутри доносилась все та же старомодная музыка, сводившая меня с ума. Я подумал о зеркале, о писателях, о слабом тошнотворном запахе и понял, что ни за что на свете туда не вернусь. Но куда идти? По дороге? В какую сторону? Я застрял в этой призрачной глуши и не знал, как из нее выбраться.
Я решил вернуться так же, как пришел сюда. Логика подсказывала, что Верховный Писатель Писем где-то впереди и что, если я хочу найти его, встретиться с ним и понять, как выбраться из кошмарного сна, следует поторопиться.
Пустыня не была такой бесплодной и пустой, как казалась. Минут через десять впереди и чуть правее я увидел низкое маленькое здание. Горячие воздушные волны искажали его очертания, и я не мог разобрать, магазин это, уличная уборная, бункер или жилой дом. Я видел только, что здание темное и вроде бы прямоугольное. Пот заливал и жег мне глаза. Я вытянул из брюк полы рубашки и вытер лицо. Я никогда не чувствовал такого жара и, хотя совершенно не был религиозен, подумал, что нахожусь очень близко от ада.
Я ускорил шаг, надеясь, что — чем бы ни было то здание — там есть вода или хоть что-то, чем можно напиться. Я умирал от жажды.
Умирал.
Грунтовая дорога под моими ногами превратилась в асфальт. Изменение было таким неуловимым, что я его и не заметил. И пустыня уже была не совсем пустыней. Открытое пространство, но вместо зыбкого песка и колючих кактусов я увидел низкорослый пожухший кустарник и высохшую коричневую траву.
Я остановился перед зданием. Мой дом. Не тот дом, в котором я жил сейчас, а дом моих родителей, дом моего детства — дом, где была убита моя мать, — только он стоял не среди похожих домов, а на заросшем сорняками клочке земли. Окна разбиты, краска облупилась, парадная дверь распахнута настежь.
И конечно, внутри было темно, хоть глаз выколи.
Белая фигура проскользнула мимо открытой двери: то ли легкое облачко, то ли моя мать.
Я не сомневался в одном: в желании очутиться как можно дальше отсюда, от этого дома. Я не хотел входить внутрь, но именно туда меня влекла неведомая сила. Я чувствовал себя агентом Максвеллом Смартом, проходящим через бесконечный ряд потайных дверей.
Я поднялся на крыльцо и вошел.
И замер.
При взгляде на дом снаружи внутри него казалось темно. Здесь действительно было темнее, чем на слепящем полуденном солнце, но вовсе не темно. На самом деле я все видел достаточно отчетливо. В гостиной не было мебели, а все стены, пол и потолок оклеены желтыми юридическими документами, листами писчей бумаги и бланками. Я сразу понял, что это такое, но подошел поближе к стене, чтобы проверить, чтобы убедиться. Бумага шелестела и рвалась под моими ногами. Письма. Мои письма. Кто-то нашел, или скопировал, или воспроизвел всю мою корреспонденцию. Все, что я когда-либо доверил почте, было аккуратно наклеено и походило на обои, созданные безумцем.
Господа!
Я ваш давний клиент, и меня очень огорчает новый способ приготовления картофельной стружки…
Краем глаза я уловил какое-то движение и резко обернулся, но ничего нового не увидел. Все та же пустая гостиная и в дальнем ее конце вход в кухню. Я подумал о белом облачке, напомнившем мне мать, и вдруг мне расхотелось идти на кухню. Правда, и спальни обследовать желания не возникло.
Я попятился к парадной двери, задевая плечом оклеенную письмами стену. Неужели весь этот мир построен для меня, создан по моим сновидениям и мыслям, письмам и жизненному пути? Я не знал, как это возможно, но и альтернативного объяснения не находил.
Добравшись до двери, я повернулся и выглянул на заросшую лужайку. Только теперь передо мной оказалась не пустыня и не долина под знойным, давящим небом, а что-то еще… какое-то здание.
Обитель Верховного.
По сути и не здание. Никаких окон, одна-единственная дверь в сплошной стене. Что-то вроде обмазанной глиной хижины индейцев навахо, только гораздо, гораздо массивнее. Но более всего остального здание напоминало гигантское перевернутое осиное гнездо, как будто сделанное из чего-то похожего на серую бумагу и такого же тонкого.
Когда я подошел поближе, то заметил, что некоторые секции стены темнее остальных и покрыты странными закорючками, напоминавшими тот внеземной почерк.
Здание было сделано из переработанных писем. Как будто живший там монстр пережевал и выплюнул страницы и конверты.
Монстр.
Вряд ли созданное моим воображением мерзкое, изнеженное существо с незаурядным писательским талантом. То, что обитало в этом доме, было гораздо необычнее и ужаснее. Я вспомнил марку из ада, горящие расчлененные тела и понял свою ошибку. Верховный способен на гораздо большее, чем сочинение писем. Он может разорвать меня на части. Он может подвергнуть меня немыслимым пыткам. Он может с наслаждением сделать со мной что угодно.
Так почему он до сих пор этого не сделал?
Кажется, сейчас я это выясню.
Несмотря на дикий страх, я продолжал идти вперед, утешая себя тем, что, если придется бежать, смогу разрезать своими ножницами такие тонкие на вид стены.
И здесь внутри было темно, хотя я вполне мог все видеть. Дневной свет проникал сквозь тонкие стены, и, похоже, наверху был еще какой-то источник света. Я оказался то ли в холле, то ли в коридоре, таком узком, что я едва мог в него протиснуться, и таком высоком, что потолок терялся в полумраке. Я вытянул руку, коснулся пальцами стены. Действительно бумажная, но гораздо прочнее, чем я ожидал, как будто какой-то алхимик превратил бумагу обратно в дерево.
Я прошел по коридору и открыл дверь в дальнем конце.
И увидел ЕГО.
Верховного Писателя Писем.
Огромный, как я и предполагал. Раза в два выше обычного человека и необычайно худой, не тощий, но жилистый, со множеством рук, как у одного из индуистских богов. Одетый в жилет из отрезанных языков. Я вспомнил Писателей Писем в том адском секретариате, мировых лидеров с отрезанными языками, строчащих письмо за письмом.
Штаны, или юбка, или черт знает что, прикрывавшее нижнюю половину его тела, было сшито из отрубленных человеческих рук, рук, которыми, как я предположил, когда-то писали или печатали его поверженные враги. Он был похож на хорошо сохранившуюся, освобожденную от бинтов мумию. И еще я увидел раздвоенные копыта.
Но самое жуткое — его морда. Если мне суждено выжить, именно она будет преследовать меня в моих кошмарах. Из-под копны черных, как у тряпичной куклы, волос сверкали дикие, безумные глаза, один — широко раскрытый и огромный, второй — подозрительно прищуренный. Как будто умственно отсталый ребенок собрал Мистера Картофельную Голову из частей, украденных с колдовской кухни. Безносый, с огромной пастью, застывшей в широкой ухмылке, с торчащими из челюстей длинными острыми предметами, которые я не сразу сумел опознать…
Перья!
Вместо зубов у него были перья для письма.
Я не знал, что он такое или как был сделан, был ли он вечным или созданным, как чудовище Франкенштейна, или каким-то образом восстал из коллективного подсознания многих поколений Писателей Писем. Не Бог создал человека, утверждали многие философы; человек создал Бога. Возможно, мы создали его.
Однако, откуда бы он ни взялся, он был реальным, он находился передо мной, и мне некуда было деваться: я должен был с ним схлестнуться прямо сейчас.
Просторное помещение одновременно походило и на тронный зал, и на кабинет, и… черт знает на что. Единственный предмет обстановки — огромное каменное кресло с изысканной резьбой на небольшом возвышении. В кресле сидел он и смотрел прямо на меня. По обе стороны от него громоздились бумаги, канцелярские принадлежности и конверты. Пол завален грудами газет и журналов, словно разодранных зверем-великаном. На полках, вдоль всего помещения стояли сотни телевизоров и радиоприемников, принимавших программы со всех концов света и орущих на полную громкость на самых разных языках.