Мужья, услужливые и покорные, не разлучались с ними ни на минуту. Предавшись сладострастию, мужчины забросили все дела и думать забыли о завтрашнем дне.

Я упрекал односельчан в безрассудстве и вскоре лишился немногочисленных друзей. Все решили, что примером нелепой верности я хочу преподать им урок. На меня показывали пальцем, мне улюлюкали вслед из роскошных затемненных альковов. Меня награждали обидными прозвищами, и в конце концов я в этом сладостном раю почувствовал себя евнухом.

София, со своей стороны, становилась все более замкнутой и молчаливой. Чтобы лишить меня возможности сравнивать ее с другими, она отказывалась выходить со мной на улицу. И что хуже всего — с большой неохотой выполняла свои прямые супружеские обязанности. По правде говоря, наша скромная узаконенная любовь стала нам обоим в тягость.

Больше всего меня угнетал ее виноватый вид. София чувствовала себя ответственной за то, что я, подобно другим, не поменял ее на новую жену. С самого начала она вбила себе в голову, что ее заурядная внешность не сможет избавить меня от соблазна, мысль о котором бередила мне душу.

София сразилась с красотой-захватчицей в неравном бою и отступила на самые дальние рубежи безмолвной досады. Напрасно я тратил свои скромные сбережения, покупая ей безделушки, духи, украшения и наряды.

— Не жалей меня!

И отворачивалась от всех подарков. А если я пытался заглянуть ей в глаза-заливалась слезами:

— Никогда не прощу, что не обменял меня!

И обвиняла во всех смертных грехах. Я терял терпение. И вспоминая ту, что походила на леопарда, всем сердцем желал, чтобы торговец пришел опять.

Но однажды блондинки начали окисляться. Крошечный островок нашего жилища превратился в оазис посреди пустыни. Пустыни враждебной, оглашаемой первобытными криками возмущения. С первого же взгляда ослепленные красотой новых жен, мужчины больше ни на что не обращали внимания. Они не разглядели своих подруг как следует, им даже в голову не пришло проверить качество металла. Жены оказались подержанными, не из вторых, не из третьих, а Бог знает из каких по счету рук. Торговец кое-как подновил их и покрыл очень тонким слоем золота такой низкой пробы, что оно стало облезать при первом же дожде.

Тот, кто первым заметил что-то неладное, пришел в недоумение. Второй тоже. Но третий был аптекарем и различил в аромате жены явный запах сульфата меди. Встревоженный, он произвел самый тщательный осмотр и, обнаружив на теле супруги немало потемневших участков, издал душераздирающий вопль.

Очень скоро подобные пятна появились на лицах у всех женщин, словно среди них прошла эпидемия ржавчины. Мужья скрывали друг от друга дефекты своих жен, таили про себя страшные догадки о причинах появления пятен. Но мало-помалу правда вышла наружу, и каждый понял, что ему подсунули фальшивку.

Молодожен, который долго пребывал в эйфории от своего обмена, впал в уныние. Одержимый воспоминаниями о безупречной белизне тела первой супруги, он вскоре повредился в рассудке. В один прекрасный день молодожен принялся смывать раствором кислоты остатки позолоты с тела своей новой жены, и она почернела, точно мумия.

Мы с Софией навлекли на себя всеобщую зависть и ненависть. Опасаясь столь однозначного отношения к нам, я решил принять меры предосторожности. Но София и не думала скрывать свое ликование; торжествуя среди всеобщего уныния, она выходила на улицу в лучших нарядах. Нисколько не ставя мое поведение мне в заслугу, София полагала, что я остался с ней не по доброй воли, а из трусости.

Сегодня из деревни на поиски торговца отправилась колонна обманутых мужей. Это было поистине печальное зрелище. Требуя возмездия, мужчины грозили небу кулаками. Женщины, увядшие, подавленные, одетые в траур, выглядели словно прокаженные плакальщицы. Единственный, кто остался дома, был уже известный вам молодожен, за рассудок которого следовало бы опасаться. Демонстрируя маниакальную преданность, он постоянно твердит, что только смерть разлучит его с почерневшей женою, каковую он сам испортил серной кислотой.

Не знаю, что за жизнь меня ожидает то ли с глупой, то ли с благоразумной Софией. В ближайшее время ей будет не хватать поклонников.

Сейчас мы живем на острове, окруженном со всех сторон одиночеством. Прежде чем отправиться в путь, мужчины заявили, что они готовы спуститься хоть в преисподнюю, лишь бы найти мошенника. И правда, у всех у них были обреченные лица.

София не такая смуглая, как кажется. Блики от света лампы ложатся на ее лицо. Во сне она слегка золотится от сознания своего превосходства.

1953

ПИСЬМО САПОЖНИКУ

Досточтимый сеньор!

Я с легким сердцем заплатил за починку башмаков столько, сколько вы запросили. И потому письмо, отправить которое моя святая обязанность, несомненно, вас удивит. Вначале ничто не говорило о катастрофе. Я с превеликой радостью принял от вас башмаки, уповая на их новую долгую жизнь, довольный сбереженными деньгами: всего за несколько песо — почти новая пара обуви! (Именно таковы были мои мысли, и я не отрекаюсь от них.) Но как же быстро угасло мое воодушевление! Придя домой, я внимательно осмотрел башмаки. Мне показалось, что они слегка потеряли форму, стали грубыми и жесткими. Поначалу я не придал этой перемене большого значения. Ведь если хорошо подумать, починенная обувь всегда сперва выглядит какой-то чужой и почти всегда вызывает тяжелые чувства.

Здесь я считаю уместным напомнить, что мои башмаки до починки не были полной развалиной.

Вы сами отпустили два-три лестных комплимента насчет качества материалов и прочности шитья. Очень хвалили вы и фабричную марку. Словом, вы пообещали мне вернуть совершенно новую пару обуви.

Охваченный нетерпением, я не захотел дожидаться следующего дня и разулся, чтобы проверить ваше обещание. И вот я сижу с натертыми ногами и пишу вам это письмо, отнюдь не стремясь перенести на бумагу слова, вырвавшиеся у меня после тщетных усилий.

Башмаки не налезли мне на ноги. Как и у остальных людей, мои ступни сотворены из непрочной и чувствительной материи. А мне пришлось иметь дело с башмаками из железа. Не знаю, с помощью какого искусства вы смогли сделать их непригодными к носке. Сейчас они стоят в углу, с перекошенными носами, как бы затаив насмешку.

Итак, все мои усилия надеть их пошли прахом. Я начал пристально рассматривать сделанное вами. Откровенно говоря, в сапожном деле я — полный невежда. Мне известно только, что одни башмаки причиняли мне страдания; о других же я вспоминаю, напротив, с нежностью — как вот об этих, когда-то мягких и податливых.

Я отдал вам в починку превосходные башмаки, верно служившие мне не один год. Мои ступни чувствовали себя в них как рыба в воде. Они были больше чем просто башмаки — часть моего тела, спасительное прикрытие, придававшее моей походке размашистость и уверенность. Кожа их защищала меня поистине как моя собственная. Правда, они начинали уже показывать признаки износа. Прежде всего подметки — истончившиеся настолько, что стало ясно: башмаки доживают последние дни. Когда я пришел к вам, через дыры в подошвах уже можно было видеть носки.

Затем каблуки. Походка у меня слегка косолапая, и каблуки носят отчетливые следы этого старого, так и не искорененного мною порока.

У меня возникло горячее желание продлить жизнь моих башмаков. Желание, по-моему, совсем не предосудительное: напротив, оно — признак скромности и даже смирения перед жизнью. Вместо того чтобы выбросить их, я решил подарить им второе существование — конечно, не настолько славное и блестящее, как первое. Кроме того, привычка людей, весьма небогатых, ремонтировать обувь, если я правильно понимаю, составляет modus vivendi[4] вам подобных.

Должен признать, что изучение плодов вашего труда навело меня на довольно-таки невеселые мысли. Вот одна из них: вы не любите свою работу. Если вы, забыв обиду, навестите меня и пристально рассмотрите башмаки, то признаете мою правоту. И обратите внимание на прошивку: слепой не мог бы сделать хуже. Кожа обрезана с необъяснимой небрежностью: края подметок вышли неровными и опасным образом выступают наружу. По всей вероятности, в вашей мастерской нет нужных колодок: башмаки стали совершенно бесформенными. Вспомните: даже изношенные, они сохраняли приятные глазу очертания. А теперь…