Василий не рассердился на майора Шмелева. На ошибках учатся, и теперь он не допустит повторения старой оплошности. И все-таки разговор был ему неприятен. Не хотелось, чтобы подробности того досадного эпизода стали известны штурману — капитану Чумаку.
— Скажите, Станислав Александрович, — обратился Смоляков к Чумаку, чтобы прервать затянувшуюся паузу, которая возникла во время их разговора на командном пункте, — а вы, вы-то видели, что в воздухе появился незнакомый самолет?
— При таких-то помехах? — штурман кивнул головой в сторону экрана. — Нет, не видел.
— Странно, — задумчиво произнес Василий. — Странно. Ведь заявки на перелет мы ни от кого не получали. И сигнал… Был сигнал «Свой» — «Чужой»?
Ничего не сказав, Чумак лишь пожал плечами, но во взгляде его, как подводное течение, прошла еле уловимая усмешка, и Смоляков, настороженно наблюдавший за ним, вспылил:
— Не хотите ли вы сказать, что самолет мне померещился?
— Сбавь обороты, Василий Алексеевич! — вмешался майор Шмелев. — Хватит спорить. Тебе на дежурство в ночь заступать. Так что шагай-ка лучше на боковую…
В семнадцать ноль-ноль Василий стоял по команде «Смирно» в строю, слушая привычные для него и все-таки волнующие слова:
— Для выполнения боевой задачи по охране и обороне Государственной воздушной границы Союза Советских Социалистических Республик приказываю назначить на боевое дежурство капитана Смолякова…
Зачитывая приказ, командир одну за другой называл фамилии летчиков, техников, механиков. Все не в первый раз заступали на дежурство, но каждый невольно подтягивался: с этой торжественно-строгой минуты все личное отодвигалось на второй план. На какое-то время забыл о своих заботах и Смоляков. Однако человек есть человек, и спустя час-другой мысли Василия вновь обратились к тем событиям, которые так растревожили его душу в последние дни.
Скучая по дому и стараясь успокоить себя («Четвертый десяток разменял, а все мечусь, как мальчишка»), он долго думал о жене. Расставаясь с ним перед его отлетом, она сказала, что поедет с дочкой на юг. Наверно, уехала, если до сих пор нет от нее писем.
«Дался ей этот юг! — злился Василий. — Могла бы к матери моей поехать, так нет, ей там, в небольшом рабочем поселке, видишь ли, скучно…»
А тут еще этот Чумак. Экран кругового обзора, как хлопья снега, забит помехами, а он, штурман наведения, и пальцем не пошевельнет. А вдруг помехи в радиолокационной системе обнаружения не случайность? Вдруг их вводит чужой самолет!
Внезапно перед глазами Смолякова вспыхнуло сигнальное табло. На его матовом фоне отчетливо вырисовывались красные буквы: «Тревога! В воздухе — нарушитель!» А из динамика селекторной связи уже гремел неприятно-жесткий голос капитана Чумака:
— Ноль тридцать седьмой, готовность! Привычным движением водрузив на голову гермошлем и проверив шнуровку высотного костюма, Смоляков шагнул за дверь, направляясь к стоянке, где техник уже снимал с полированной спины перехватчика легкий байковый чехол. Василий выслушал рапорт о готовности машины к полету, поднялся по прислоненной к борту лесенке в кабину, накинул на плечи лямки парашюта, застегнул привязные ремни. Затем, включив рацию, нажал кнопку передатчика:
— «Тура-два», я ноль тридцать седьмой, на связь!
— Понял вас, ноль тридцать семь, — отозвалась «Тура». — Ждите!
— Есть ждать! — четко, даже с излишним напряжением, ответил летчик.
Пылкий, склонный к мечтаниям, Смоляков, находясь на дежурстве, всякий раз принимал сигнал учебной тревоги как приказ на перехват реального, вроде Пауэрса, нарушителя наших воздушных рубежей. Но в небе, залитом холодным лунным светом, все было спокойно, и «Тура», проведя обычную тренировку, бесстрастно заключила обычными словами:
— Связи конец. Отбой.
Василий нехотя покинул кабину ракетоносца, вернулся в дежурный домик и, уступив место возле сигнального табло своему напарнику, прилег в соседней комнате на диван. Странное он испытывал состояние. Мышцы ног и рук, все тело, готовое к стремительному рывку за звуковой барьер, к возможной схватке в ночном небе, не хотело расслабляться, долго оставалось собранным в тугой комок, и в возбужденном мозгу роились мысли.
«Мало ли что!.. И вчера, и сегодня, и завтра — одни тренировки. Надоедает. Но для того и тренировки, чтобы в любой момент… А если всерьез? Враг тоже не дурак! Вдруг не помогут ракеты? Тогда что? Таран? — Летчик так резко повернулся с боку на бок, что в диване сердито заскрежетали пружины. — Да! Надо будет — и на таран пойду!»
Летчикам дежурного звена разрешается попеременно спать, но Василий так и не уснул в ту лунную ночь, словно боясь, что произойдет что-то неприятное. Но ничего не случилось, дежурство прошло так же мирно и обыденно, как всегда.
Последующие дни принесли еще большее успокоение. Смоляков наконец получил письмо от жены. Она сообщала, что отдыхает с дочерью у бабушки. В конце письма была приписка, сделанная рукой дочери: «Дорогой папочка! Мне здесь хорошо, только немножко скучно без тебя. Твой Светлячок».
Наладились дела и на командном пункте, где специалисты во главе с инженером привели все в порядок.
— Что дают синоптики? Летать сегодня будем? — спросил Смоляков командира.
— Обязательно! — кивнул Шмелев. — Только смотри — без выкрутас там. Сорвешься с привязи — спрошу по всей строгости!
— Да уж я знаю! — улыбнулся Смоляков и зашагал к домику, где летчики уже проходили медицинский осмотр и облачались в высотные костюмы, готовясь к предстоящим полетам.
День над аэродромом стоял безветренный, не по-осеннему солнечный. В вышине медленно, словно айсберги, плыли белые кучевые облака, но были редкими и ничуть не омрачали яркой голубизны небосвода. Словом, сама погода настраивала на полеты, и Смоляков, войдя в кабинет врача, бодро сказал:
— Подлетнем, доктор?
— Судя по внешнему виду, настроение у вас летное, — доброжелательно отозвался врач и, проверив у Смолякова пульс, давление крови и температуру, весело заключил: — Претензий не имею. Летайте на здоровье!
Василий немедля начал снаряжаться к полету. Для этого ему предстояло пройти настоящий обряд одевания, как королю перед выходом на прием заморских послов, но приступил к нему летчик с удовольствием. Видно было, что этот ритуал ему по душе.
Сняв китель, Смоляков натянул зеленый, весь испещренный застежками «молниями» и продольными шнуровками высотно-компенсирующий костюм. По внешнему контуру фигуры и на месте брюшного пресса в ткань были вшиты гофрированные шланги, с пояса свисали отростки воздушной и кислородной трубок. На ноги — ботинки с высокими голенищами и тоже с двусторонней шнуровкой.
Затем — целый комплект весьма оригинальных «головных уборов».
Тут на помощь летчику пришел врач. Он помог надеть поверх легкого, мягкого шлемофона тугую резиновую маску. На эту маску легла еще одна — матерчатая, пелерина которой подтыкается под воротник костюма. Наконец, гермошлем со щитком-забралом из органического стекла.
— Товарищ капитан! — донеслось из коридора. — Автобус ждет. Едем!
— Я готов, — отозвался Василий. — Иду!
А через несколько минут он сидел уже в кабине ракетоносца, и бетонные шестиугольники взлетной полосы, похожие на ячейки пчелиных сот, мчались под колеса шасси, на глазах сливаясь в сплошную серую ленту. Лента эта как-то разом оборвалась и провалилась вниз, летчик тут же затормозил колеса, сделал несколько привычных движений, убрал шасси… Мельком бросил взгляд на приборы и осмотрелся. Широко разметнулась под ним земля, лениво расстилая от горизонта до горизонта нити дорог и рек, желтые квадраты осенних полей, бледно-зеленые размывы лесов, — и все это, теряя яркие краски и четкие очертания, становилось каким-то нереальным.
Еще секунду назад такая далекая, на кабину самолета стремглав упала гряда кучевых облаков, но только на один миг облегла она фонарь своей темной массой. Перехватчик прошил ее звенящей стрелой, не успев даже вздрогнуть от турбулентных струй, а в следующее мгновение белые глыбы «кучевки» плыли уже так далеко внизу, что напоминали крошево льда на большой весенней реке.