Беглый взгляд на дедов костыль заставил Маринку слегка вздрогнуть, но она всё равно уверенно пообещала:

— Даю честное комсомольское слово, Юрий Николаич! Дома будет к двенадцати, как Золушка.

— Пиздаболка, — шепнула я Маринке, когда мы с ней поднимались в мою комнату на втором этаже, — ты никогда не была комсомолкой.

— Ну и что? — Отмахнулась подруга. — Зато дед твой расслабился.

— А куда мы идём, кстати? — поинтересовалась я, ожесточённо размазывая жидкие фиолетовые тени под бровями.

— К Гришке и Максу.

— К Гришке?! — Моё сердце заколотилось, и я добавила теней ещё и под глаза.

— Да. Гришка, кстати, про тебя спрашивал.

Меня переполнили возбуждение и радость, поэтому я дополнительно размазала тени по щекам. Прыщи стали блестеть гораздо гламурнее чем раньше.

— А что говорил? — Теперь помада. Сиреневая помада с запахом гуталина. Купленная в привокзальном ларьке за тридцать рублей.

— Ну… — Маринка сидела на моей кровати, накручивая на палец прядь роскошных волос, — Спрашивал, придёшь ли ты…

— Приду, приду, Гриша… — Как мантру шептала я под нос, старательно маскируя свои проплешины клочками оставшихся волос. — Уже иду, Гришаня…

Мамина кофта с цветами, и джинсы с подпалиной на жопе, в форме подошвы утюга довершили мой сказочный образ.

— Идём же скорее! — Потянула я Маринку за руку, — Идём!

И мы пошли.

Темнело.

Возле сторожки сидела коалиция готических дедов, которая плюнула нам с Маринкой в спины, но попала почему-то только в меня.

Молча мы прошли мимо них, не здороваясь, вышли на шоссе, и зашагали в сторону люберецких дач. Я сильно волновалась:

— Марин, как я выгляжу?

— Хорошо. Очень великолепно. — Отвечала, не оборачиваясь, Маринка. — Гришка с ума сойдёт.

Вот в этом я даже не сомневалась.

Тем временем стемнело ещё больше. Поэтому я шла и радовалась ещё сильнее.

Макса и Гришку мы обнаружили у ворот.

— Привет, девчонки! — Сказал Гриша, и ущипнул меня за жопу.

Я зарделась, и нервно почесала свою плешку.

— Мы тут тему пробили, насчёт посидеть комфортно. — Важно сказал Максим, и выразительно показал Маринке гандон.

— Ахуенное место, девчонки! — Поддакнул Гриша, и тоже невзначай уронил в пыль гандон "Неваляшка".

Тут у меня сразу зачесались разом все плешки на голове, и усилилось потоотделение. "Неужто выебут?!" — пронеслось вихрем в голове. Я робко посмотрела на Гришу, и тоненько икнула.

— Пойдём, Лидок-пупок. — Развратно улыбнулся Гришаня, по-хозяйски приобнял меня, и тут же вляпался рукавом в плевок готической коалиции. — Тьфу ты, блять.

И мы пошли.

Ахуенным комфотным местом оказался какой-то сарай с чердаком, где на первом этаже топил печку дед-сторож, а на втором за каким-то хуем сушилось сено. Нахуя, спрашивается, деду сено? Лошадей он не держал, а кролики с такого количества обосруться.

Наши рыцари, подталкивая нас с Маринкой под сраки, помогли нам вскарабкаться по лестнице, приставленной к стене, и, воровато озираясь, влезли следом.

— Ну что, девчонки, — прошептал в темноте Гриша, — пить будете?

— Будем. — Шёпотом отозвалась Маринка. — Водку?

— Водку. Бери стаканчик, чо стоишь?

Я нащупала в пространстве пластиковый стакан, и тут же храбро выжрала содержимое.

— Молодчага! — Хлопнул меня по плечу Гришаня. — Ещё?

— Да! — Выдохнула я.

— Уважаю. Держи стакан.

И снова я выжрала. И у меня сразу подкосились ноги. Я смачно и неуклюже наебнулась в сено, а сверху на меня приземлился Гриша, который шуршал в темноте гандоном, и тщетно пытался отыскать на моём теле сиськи. Или хотя бы их жалкое подобие.

— Ну, Лида, ебать мои тапки… Ты б ещё скафандр напялила. Где тут у тебя портки твои расстёгиваюцца? — Сопел Гришка, оставив попытки найти в моём организме сиськи, и сосредоточив своё внимание на моём креативном дениме.

— Щас, щас… — Пыхтела я в ответ, торопливо расстёгивая джинсы, и страшно боясь, что Гришка успеет за это время протрезветь и передумать.

В противоположном углу, судя по звукам, уже кто-то кого-то ебал.

— Ну? — Поторопил меня Гриша.

— Ща… — Ответила я, и расстегнула последнюю пуговицу. — Всё!

— А ЭТО КТО ТУТ КУРИТ, БЛЯ?! КОМУ ТУТ ЖОПЫ НАДРАТЬ ХВОРОСТИНОЙ?!

Голос раздался хуй проссышь откуда, и в лицо ударил яркий свет фонаря.

— Одевайся быстрее, дура! — Пихнул меня в бок Гришка, закрыв лицо рукой от света.

— Ах, вы тут ещё и ебстись удумали, паразиты сраные?! На моём сене?! — Взревел голос, и я шестым чувством догадалась, что явка провалена. Это был дед-сторож. — А ну-ка, нахуй пошли отсюда, паскуды голожопые!

Кое-как напялив кофту, заправив её в трусы вместе в тремя килограммами соломы, я, схватив в охапку свои штаны, рванула к окну, и, цепляя жопой занозы, выпихнулась наружу, кубарем скатившись с лестницы.

— Вылезайте, бляди! — Орал где-то за сараем дед, и размахивал фонарём как маяком.

Я спряталась в кусты, где тут же наступила в говно, и быстро влезла в свои джинсы. Через полминуты ко мне присоединился Гришка.

— Где Маринка? — Шепнула я.

— Там остались. Оба. — Коротко ответил Гришка. — Чем тут, блять, так воняет? Обосралась что ли?

— Не, тут говно лежит. Лежало то есть.

— Ясно. Давай, пиздуй-ка ты домой, Лидок-пупок. А я попробую ребят вытащить.

— Откуда вытащить?!

— С чердака, дура. Дед, пидор, лестницу убрал, и дверь заколотил гвоздями.

— А окно?

— И оттуда тоже лестницу унёс, сука. В общем, пиздуй домой, не до тебя щас. И помойся там, что ли… Пасёт как от бомжа.

— Угу… — Шмыгнула носом. — А завтра можно придти?

— Мне похуй. Я завтра всё равно домой, в Люберцы уеду. У меня девушка там скучает.

— А кто ж меня тогда будет… — Я осеклась, и и нервно почесала плешку.

— Что будет? Ебать? Понятия не имею. Попроси Дениса. Хотя, он щас бухать завязал… Тогда не знаю. Не еби мне мозг, Лида. Иди домой.

И я пошла домой.

Я шла, и горько плакала.

Проходя мимо сторожки, меня снова настигла месть готической коалиции, но на фоне пережитого стресса я совсем не обратила на это внимания.

Дома я отмыла кроссовки от говна, а прыщи от макияжа, и заснула в слезах.

А утром я проснулась с твёрдой уверенностью, что я ещё непременно вырасту из гадкого утёнка в прекрасного лебедя, и тогда все эти люберецкие пидорасы поймут, что они были ко мне несправедливы и жестоки. И они ещё будут звонить мне по ночам, и плакать в трубку:

— Мы любим тебя, Мама Стифлера!

А я буду красива как бог, и неприступна как форт Нокс. И конечно же, я не пошлю их нахуй, ибо я буду не только красива и неприступна, а ещё и божественно добра. И совершенно незлопамятна.

Только так.

Всё это обязательно когда-нибудь будет.

Если доживу.

Суббота

30-08-2007 16:41

— Ну, за нас, за красивых! А если мы некрасивые — значит, мужики зажрались!

— Воистину!

Дзынь!

Субботний вечер. За окном трясёт больными пятнистыми листьями и разноцветными презервативами старый тополь, из хач-кафе под кодовым названием "Кабак Быдляк", доносятся разудалые песни "Долина, чудная долина" и "Чёрные глаза", а мы с Юлькой сидим у меня на кухне, и тихо, по-субботнему, добиваем третью бутылку вина.

— Нет, ну вот ты мне скажи, — хрустит хлебной палочкой Юлька, вонзаясь в неё своими керамическими зубами, — Мы что, каркалыги последние, что ли? А?

Наклоняюсь назад, балансируя на двух задних ножках табуретки, и рассматриваю своё отражение в дверце микроволновки. Не понравилось.

— Ершова, — обращаюсь назидательно, — мы — нихуя не каркалыги. Мы — старые уже просто. Вот смотри!

Задираю рубашку, показываю Юльке свой живот. Нормальный такой живот. Красивый даже.

— Видишь? — спрашиваю.

— Нихуя, — отвечает Ершова, сдирая зубами акцизную наклейку с четвёртой бутылки, — А, не… Вижу! Серёжка в пупке новая? Золотая? Где взяла?