— Накувыркался с девкой какой-то, по твоему, между прочим, совету, а сегодня — раз, и звонок в дверь! Открываю — стоит какая-то Фрося Бурлакова! С чемоданом облезлым, и глазами честными смотрит! Здрасьте, говорит, я к Жене Ерохину приехала с Ростова! Нет, ты слышал? "С Ростова!" Лимита деревенская! С Ростова она приехала! Хорошо, наш дурак в школе ещё был! Я её быстро за шкирку, в прихожую втащила, и спрашиваю: зачем, мол, тебе Женя? А она мне: "Он сказал, что он на мне женится… Потом, когда школу закончит, и в институт поступит, а я пока могу у него пожить. Вы не думайте, я не нахлебница какая: я и воды натаскать могу, и хлеба испечь, и полы с щелоком вымыть, а если у вас ещё ребята есть малые — то нянькой им буду.."

Я чуть не в обморок! Здравствуйте, я — ваша няня! Ну, я быстро из неё всё вытрясла. Трахнул наш дурачина её у бабки в деревне, и наплёл про горы золотые, да ещё и адрес наш оставил! Слава, ну что ты молчишь?

Этот вопрос адресовывался папиным плечам. Плечи ещё больше наклонились вниз, и папа глухо сказал:

— Закрой рот, Тань… Не ори. Соседи услышат. А с Женькой я сам поговорю. И точка.

…В темноте появились два дрожащих, ярких огонька. Фары!

Он выскочил на дорогу, сбив ногой аварийный знак, и замахал руками.

Фары приблизились, и остановились. Щурясь от яркого света, он, закрывая ладонью глаза, сказал в сторону водительской двери:

— Командир, я заглох. Глупо вышло — просто бензин кончился. Будь другом — слей, сколько не жалко, я заплачу!

Понятно было, что его рассматривают. Потом послышался голос с сильным южным акцентом:

— Зачем деньги, дорогой? А вот если бы я тебя попросил помочь — ты разве бы мне отказал? Ну, конечно, нет! По глазам твоим вижу. А я хорошо в людях разбираюсь, поверь. Десятый год в Москве таксую, всяких людей повидал. Давай канистру свою!

"Господи Боже… Кому рассказать — не поверят! На пустом шоссе, в 4 часа ночи, около заглохнувшей машины, останавливается азербайджанец, и дарит бензин! Такое только в дурацких байках бывает!"

Он до последнего не верил своей удаче.

"Так не бывает. Это чушь какая-то!"

А потом сел в Бентли, и он снова сыто заурчал…

— Ирка! Ирочка! Ира, открой!!!!!

Я бегал под окнами её дома, и колотил по стеклу костяшками пальцев.

Я приехал за ней следующим поездом "Москва-Шахты". Деньги на билет дал папа. Он же написал записку классной руководительнице, о том, что меня не будет в школе неделю по семейным обстоятельствам. Он всё понял, папа. Он открыл входную дверь, и сказал: "Езжай на вокзал, и купи билет на поезд. Скажи ей… Сам найдёшь, что сказать. Иди. Я знаю, ты поступишь правильно".

А потом из-за захлопнувшейся двери послышался плач, и мамины крики:

— Дурак! Дурак! Что ты натворил? Верни Женьку обратно! Женя! Быстро вернись домой!

Но я уже летел вниз по лестнице.

— Ира, нам поговорить надо… Ну, выйди, а? — я по-щенячьи скулил, понимая, что унижаюсь, но ничего поделать не мог…

И когда уже не осталось надежды, и когда кулак потянулся по привычке ко рту, распахнулась дверь, и на крыльцо вышла Ирка.

Зарёванная, с растрепанной косой, в галошах на босу ногу, и в самом любимом мною платье — в мелкую ромашку…

Я прижимал её к себе, я подставлял свою впалую мальчишечью грудь под Иркино мокрое от слёз лицо, и даже не отдавал себе отчёта в том, что говорил:

— Ир… Не плачь, Ир… Я приехал… Я не тебя не брошу… Я с тобой…

Я прожил у бабушки пять дней, и вернулся в Москву, пообещав Иришке вернуться за ней через полгода.

И больше никогда не вернулся.

… Впереди замаячили огни аэропорта Внуково.

Напряжение внутри достигло критической силы.

Казалось, достаточно пылинки, опустившейся сейчас на его одежду — он это почувствует, и взорвётся.

Он управлял машиной одной рукой, а вторую, сжав в кулак, плотно прижал к губам, и чувствовал собственные зубы костяшками пальцев.

"Ира. Ириша. Прости меня, Ирка… Я так и не успел перед тобой извиниться. Я так и не успел тебе ничего рассказать. Про то, как мама сдала нашу старую квартиру, и мы все переехали в бабушкину, про то, как я не поступил в институт, и уехал служить в Казахстан, про то как я вернулся домой обратно в мою старую "двушку" на Каргопольской улице, потому что за неделю до моего дембеля мама с отцом погибли в автомобильной аварии… Прости, Ирка… Я не отпущу тебя, хорошая моя, я заберу тебя с собой! Теперь я понял, почему я так и не женился на Марине — я её просто никогда не любил. Как тебя. Я не знаю, что с тобой сейчас, может быть, ты замужем, и у тебя есть дети — мне всё равно. Детишек заберём, а с мужем… А с мужем всё решим, Ира. Он поймёт. А если не поймёт, значит, заберу тебя силой. Ты — моя!

Чёрт! Я больше не могу! Эта дорога когда-нибудь кончится или нет?"

Дорога кончилась.

Бросив машину, и сунув, не глядя, какую-то купюру заспанному охраннику на стоянке, он, тяжело дыша, и, подпрыгивая от гулкого стука собственного сердца, влетел в зал ожидания.

Судорожно сглотнув, он огляделся по сторонам: в зале сидело человек тридцать-сорок. Кто-то из них спал, кто-то читал, кто-то слушал плеер…

Женщин среди пассажиров было около дюжины. Но ни одна из них не была Иркой. Даже если предположить, что Ирка за эти двадцать с лишним прошедших лет, могла измениться до неузнаваемости — всё равно не сходилось. Присутствующие в зале девушки попадали в возрастную категорию от "15 до 25".

Ирки среди них не было.

"Нет. Этого просто не может быть. Мне же это не приснилось? А она точно сказала Внуково? Или Домодедово? Нет. Точно: Внуково. Искать, Ерохин, искать!"

Встав посередине зала, он негромко позвал:

— Ира!

Оглянулись 3 девушки, пристально на него посмотрели, и отвернулись.

"Где она? Куда ушла? Карточка! У неё ведь была телефонная карточка! Она могла пойти позвонить! Кому? А чёрт его знает — кому? Но это единственная, последняя версия!"

Он подскочил к сонному охраннику, и спросил:

— Где у вас телефоны-автоматы?

Охранник приоткрыл один глаз, на секунду сжал висящую на поясе резиновую дубинку, потом расслабил руку, и кивнул головой:

— Там.

Он рванул к телефонным будкам. И уже издали, заметив, что все они пусты, всё равно не сбавил шаг.

Запыхавшись, остановился у крайней, чувствуя, как его сердце бьётся где-то в горле.

Ещё не осознав ничего, он беспомощно повернул голову, и вдруг увидел лежащий на телефонном аппарате белый листок.

На автомате он протянул руку, и взял его.

Это была вырванная из записной книжки страница.

С маленькой буквой Ж в левом верхнем углу.

"Женя, я тебя люблю. Очень-очень. Ирина Смирнова"

"Чёрт. А я ведь даже не знал, как выглядит её почерк…" — мелькнула мысль, после чего он осел на пол, прижав ко рту скомканный листок, и громко захохотал.

Одна на всех — мы за ценой не постоим

26-12-2007 17:36

Стою у зеркала. В розовых пижамных штанах, и в тапочках.

Всё.

И внимательно себя изучаю.

Прихожу к выводу, что тому мудаку, который придумал моду на двухметровых сисястых сволочей, с параметрами метр дваццать-пиисят-девяносто — надо лицо обглодать. Зажыво.

Патамушта я этим извращённым параметрам не соответствую нихуя.

Так, импирически, я прихожу к выводу, что все мужики — козлы.

Вы не поняли логики рассуждений? Ебитесь в рот. Это ваши проблемы.

А теперь — о моих.

***

— Сука ты, Лида! — с чувством выплюнул мне в лицо контуженный боксёр Дима, с которым я на тот момент нежно сожительствовала, и уже начинала смутно догадывацца, что год жизни я уже бессмысленно проебала.

— Пиздуй к Бумбастику! — Сурово ответила я своей зайке ("зайка" в моих устах, штоп вы знали — это страшное ругательство, ага), и захлопнула дверь.

Потом села, и перевела дух.

Так, если зайка меня послушаецца, и попиздует к Бумбастику — значит, через пять минут мне позвонит Бумбастикова жена, по совместительству моя подруга Юля, и нецензурно пошлёт меня нахуй, пожелав мне покрыцца при этом сибирскими язвами и прочей эпидерсией.