— Да.

— Вы с братом тогда здорово подозревали меня, а я совершенно не представлял себе, что могло стать причиной. Те, кто ее обнаружил и спас, — женщина по имени Судо Дзюнко и наш комендант Нэдзу — сказали, что никакой предсмертной записки не было. Поэтому меня мучил вопрос, почему же Киёми так поступила. А теперь, когда произошло это убийство, я узнал, в чем было дело.

Сумико молча смотрела в лицо Окабэ. В ее взгляде появилась ожесточенность.

— Оказалось, когда ее нашли, в изголовье валялось письмо, склеенное из вырезанных слов. В нем было то же, что и в письме, пришедшем в ваш дом.

— Какой ужас!

— Письмо припрятал комендант. А поскольку по содержанию оно было крайне мерзким, они с Дзюнко договорились сохранить это в тайне — даже от меня. Кстати, я слышал от Киёми, что той женщине, Дзюнко, тоже подбросили подобное. Они с мужем заподозрили хозяйку ателье. Вечером в день убийства муж Дзюнко скандалил около «Одуванчика», а потом бесследно исчез. И тогда комендант Нэдзу, решив, что письмо может как-то пригодиться, передал его полиции. Мне дали его прочесть, и я все понял. Письмо просто омерзительное.

— Омерзительное?

— Ваше было еще куда ни шло — мол, знайте, что Окабэ с Киёми путается. И выдержано оно было в каких-то рамках. А то, что толкнуло Киёми на самоубийство — там другое. Оно начиналось Ladies and Gentlemen, содержало самые отвратительные выражения, а кончалось словами: не верите — пусть врач проверит ее девственность.

— Ооо! — Сумико потрясенно смотрела на Окабэ. Наконец, она с трудом проговорила сдавленным голосом:

— Но… Но кто же?.. Кто мог пойти на такое злодейство?

— Вот я и хотел сегодня поговорить с тобой, потому что знаю лишь одно: там, в Хинодэ, есть кто-то, кому, словно дьяволу, доставляет высшее наслаждение жестоко оскорблять людей, разрушать их покой и счастье.

Сумико ахнула.

— Так вот, можно упрекнуть меня в самоуверенности, но я точно знаю, что твое сердце ко мне расположена. И все же ты вдруг заколебалась в отношении нашей помолвки. Причиной было то письмо. Я никак не хочу сказать, что ты подозреваешь меня в отношениях с Киёми. Просто тебя беспокоит, что кто-то послал столь отвратительный поклеп. Ты решила, что я скрываю связь с женщиной, и она пытается разрушить наши отношения. Вот почему ты насторожилась и начала сторониться меня. Разве не так, Сираи-кун?

— Простите меня, сэнсэй, но что еще я могла подумать?

— Так вот, думать можно только одно, то самое, что я уже сказал: есть злодей, высшая радость для которого — разрушить чужое счастье. Я же объяснил, что и супругам Судо подкинули анонимку. И как я понял, такого рода, что сеют разлад между мужем и женой.

— Сэнсэй, мне даже как-то страшно стало.

— Да, история страшноватая. Но для меня этот случай в определенном смысле оказался счастливым. Ведь благодаря ему ты, надеюсь, теперь поняла, что у меня нет никакой другой женщины, которая бы строила тебе козни.

— Да, — Сумико, чуть вжав голову в плечи, утвердительно кивнула.

— Спасибо, что поняла меня. А в связи с этим у меня к тебе есть разговор. Ты, конечно, можешь себе представить, как я изумился, узнав причину трагедии с Киёми. У меня сразу всплыло в голове то письмо, которое пришло вам. Я тогда ничего не предпринял, потому что не хотел впутывать вас с братом.

— Мы вам очень благодарны за это.

— Но прочитав вчера газеты, я подумал, что всему есть предел. Раз в Хинодэ гуляют такие письма, надо вырвать зло с корнем. Как вы с братом отнесетесь к тому, чтобы открыто рассказать о нем?

— Ну… Если это не повредит вам с Киёми… Не знаю, как брат, но я не против.

— Когда оно попало к вам?

— Вы переехали в Хинодэ 8 мая?

— Да, было воскресенье. Ты приходила нам помогать.

— Мы получили его спустя дней десять, кажется, числа двадцатого.

— Как поступил с ним твой брат? Разорвал и выбросил?

— Я видела это письмо всего раз, но ведь брат такой осмотрительный. Вполне возможно, что он его где-то припрятал.

— Это было бы хорошо.

— В этом деле я полностью доверяюсь вам, сэнсэй. Ведь если разберутся с письмами, значительно сузится круг поиска убийцы.

— Я тоже так думаю.

Некоторое время они сидели молча. Взгляды их переплелись.

— Между прочим, — голос Окабэ звучал так, словно где-то глубоко в горле у него застряла рыбная косточка. — Как ты относишься к наставлению Татибаны, которое я тебе передал: «станьте там мужем и женой…»?

— Сэнсэй…

Щеки Сумико запылали, но она застенчиво поднялась и сама села к нему на колени.

«Желудь покатился…»

Если представить себе что-то вроде «Справочника о жителях Хинодэ», то выяснится, что местные обитатели ложатся спать примерно в десять вечера. Приняв среднюю продолжительность ночного сна за восемь часов, мы обнаружим, что утренний подъем у них приходится на шесть утра.

Основная масса проживающих здесь работает в центре, и учитывая транспортный ад, воцарившийся с недавних пор в наших городах, запаздывание с подъемом неминуемо ведет к опозданию на службу.

Посему, в промежуток с семи до восьми часов утра главная улица Хинодэ в рабочие дни представляет собой чрезвычайно оживленное зрелище. Муравьиными потоками движутся по ней служащие и учащиеся. Среди них, конечно, встречаются и бодрые, выспавшиеся экземпляры, но большинство тех, кто с трудом таращит от недосыпания глаза, всем своим видом демонстрируя, что нет в жизни счастья.

Но так происходит в рабочие дни. По воскресеньям, как вы понимаете, картина полностью меняется.

По воскресеньям в семь утра главная улица Хинодэ удивительно тиха и пустынна. По воскресеньям в эти часы достопочтенные отцы семейств обычно заняты именно тем, чему сегодня самое время — они блаженно спят сладким сном.

Однако есть и исключения. Например, Миямото Торакити, отец Тамаки — он служит управляющим кинотеатра «Гораку-кинема» в районе Кэйдо, и по воскресеньям отправляется на работу наоборот раньше обычного.

Виной тому киносеанс для малышни, который начинается в девять утра. — Вот идиотка! Наплевать ей на мужа-труженика!

Это Торакити Миямото готовит себе завтрак в полусумрачной кухне.

Уроженец Осаки, он знатный обжора, и если утром не заправится от души горячим рисом, сытости не ощущает. Но последнее время между супругами идет раздор, и его жена Канако, пребывая в жестокой обиде на мужа, не встает с ним вместе по утрам, даже если уже не спит.

Впрочем, Канако до замужества прислуживала официанткой и к кулинарному делу пристрастия не имела никогда, а уж последнее время вообще старалась отделываться продуктами моментального приготовления. Недовольный таким положением вещей Торакити нередко сам стоял на кухне, вооружившись большим разделочным ножом: чего-чего, а когда речь шла о еде, проворства ему было не занимать. В зимние месяцы он даже приносил рыбу фугу, сам с ней возился и потом, причмокивая от удовольствия, ел собственноручно приготовленное блюдо, но уж тут Канако и Тамаки воротили носы и к еде не притрагивались. Честно говоря, Торакити страшно гордился тем, что до сих пор еще не разу не отравился. Впрочем, произойди это один-единственный раз, и он бы уже был трупом.

Стеклянная дверь все еще зашторена, на кухне сумрачно, но во всем, кроме еды, Торакити отличается прижимистостью и свет из соображений экономии не включает. Он проворно двигается в полумраке, легко перемещая свое тело, которому обязан прозвищем Ширма.

Ростом Торакити не дотянул до метра шестидесяти, а весом малость зашкаливает за шестьдесят килограмм, из чего легко можно понять, что в ширину он крупнее, чем в высоту. Неуемным щеголем его не назвать, но заметно, что принарядиться он любит: поверх тонкого домашнего кимоно юката надето очень даже приличное кимоно на вате. А вот интересно, откуда у него на левой щеке свежий шрам?..

— Тамаки! Эй, Тамаки! Встанешь ты когда-нибудь? Вечно эта девка дрыхнет!