А лидер советской молодежи все говорил и говорил, пока его не оборвал человек во френче-сталинке, незаметно стоявший у окна.

Он сказал:

– Пусть выскажутся друзья-пионеры.

И друзья-пионеры, в составе пяти человек, которых мы через два дня жестоко отлупили, начали нещадно обвинять Витьку во всех смертных грехах. …Через много лет меня послала редакция в Театр киноактера на собрание творческой интеллигенции Москвы, обсуждавшей недостойное поведение Бориса Пастернака. Конечно, смешно проводить параллели, но я вспомнил пионерскую линейку 1944 года.

Вернемся, однако, в актовый зал. После пламенных речей товарищей-пионеров Витьку Романова лишили этого почетного звания. Потом его исключили из школы, и больше я его не видел.

Но даже столь радикальная мера не смогла «девальвировать» немецкие награды, они стали еще более твердой валютой на нашем мальчишеском рынке. Правда, теперь он ушел в подполье, стал «черным», в полном понимании этого слова.

Немецкие, румынские, польские, венгерские и бог знает какие награды ходили у нас по рукам, а вот наших, советских, никогда не было.

Я не имею в виду ворье и шпану.

Однажды я пришел к своему товарищу Володе Шмагину и он, взяв с меня страшную клятву молчания, достал из своего тайника коробку, в которой лежали орден Отечественной войны II степени, два – Красной Звезды, медали «За оборону Москвы» и «За отвагу». Вот это было подлинное богатство. Такого я не видел ни у кого. Все дело было в том, что советские правительственные награды после смерти владельца сдавались в наградные отделы.

Только некоторые ордена, в которых имелась очень маленькая примесь драгметалла, специальным правительственным решением оставалась в семье.

И не надо забывать об указе, запрещавшем хранить дома чужие награды.

А тут у Володьки такое богатство. Он мне честно признался, что нашел их в проходном дворе, куда забежал по малой нужде.

Вполне могло быть. Наверно, спасаясь от оперов, мордастый инвалид сбросил свой мешок в арке проходного двора.

Я приходил к Володьке, и мы, по очереди нацепив на байковые курточки эти замечательные награды, стояли у зеркала, чтобы хоть на минуту ощутить себя юным партизаном или сыном полка. Но счастье наше было недолговечно. Там, где сейчас Дом кино, находился Дом пионеров нашего района. Володька был самым главным в драмкружке. Не помню, какую пьесу из фронтовой жизни они ставили, но артистам были нужны награды. И Володька, придумав, что одолжил ордена у дяди, приволок на репетицию свое богатство.

А вечером к нему пришли из райотдела НКГБ.

– Пацан, – сказал опер, – бери награды и пошли со мной.

Идти нужно было недалеко, всего перейти дорогу.

Опер усадил Володьку в кабинете, поднял трубку внутреннего телефона:

– Товарищ начальник, тут пацан пришел, принес найденные им правительственные награды. Есть. Поощрю.

Опер написал бумагу, протянул ее Володьке.

– Подпиши и помни, что ты избежал больших неприятностей.

В качестве поощрения Володьке дали килограмм конфет «подушечек» – любимого нашего лакомства в те годы.

Мы, военные мальчишки, любили награды. И точно знали, что если человека наградили орденом, то он обязательно совершил подвиг. А совершить его нам всем очень хотелось.

Не всем пацанам моего поколения удалось получить в мирное время боевые награды. Но те, кому их вручили, гордятся ими и никогда не понесут на Старый Арбат, к грязнорукому человеку, скупающему чужую славу.

И пускай ордена и медали Советского Союза стали для некоторых разменной монетой. Для нас, военных мальчишек, они навсегда останутся знаками высшей доблести и воинской чести.

НОЧЬ В РЕСТОРАНЕ «АСТОРИЯ»

Сначала, прямо на ресторанном столе, мы проверили оружие. Пистолетов было четыре. Три «ТТ» и почему-то один «стечкин». Видимо, из-за деревянной кобуры его спутали с «маузером».

Я сам выщелкнул обоймы, оттянул затворы, проверил, нет ли патронов в стволе. Их, слава богу, не было. У нас уже случилась неприятная история, когда пиротехник не проверил пистолет и он выстрелил в самый неподходящий момент, чуть не покалечив молодого актера. Даже холостым патроном можно обжечь лицо.

В ту ночь, в конце августа, мы снимали заключительную сцену фильма «Приступить к ликвидации». Его ставили по моему сценарию, и я приехал в бывший ресторан «Астория», переименованный в «Русскую кухню». Возможно, боссу столичной торговли товарищу Трегубову не понравилось, что в Москве и Ленинграде есть рестораны с одинаковым названием.

Это была наша последняя съемочная смена.

Но действие фильма разворачивалось в 1945 году и тогда ресторан носил прежнее название. Итак, финальная сцена фильма в интерьере легендарного заведения.

Хочу напомнить историю этого типично московского кабака. Ресторан «Астория» был расположен на углу улицы Горького (ныне Тверской) и Глинищевского переулка. В свое время существовало знаменитое на всю Москву филипповское кафе, которое было продолжением филипповской булочной. В развеселые годы нэпа траченный временами военного коммунизма роскошный зал, отделанный великолепной лепниной и сусальным золотом, восстановил новый хозяин. Он открыл там ресторан и назвал его «Астория».

Что бы ни писали об ужасах 50-х годов, но кабаки в городе ломились от посетителей, на улицах стояли очереди, ожидающие, когда освободится стол.

А в «Асторию» всегда можно было свободно попасть. Я помню, что там играл женский ансамбль. Руководила им мать моего товарища из Столешникова переулка Алика Бродского.

Когда наша компания появлялась в ресторане, мама Алика, замечательная аккордеонистка, начинала нам играть «Здесь под небом чужим». Она играла без слов, но и так мелодия вызывала в зале необычайное оживление и разгулявшийся народ посылал в оркестр неплохие деньги.

С этим рестораном меня связывало еще одно знакомство. В моей коммуналке на улице Москвина жил повар из «Астории». Он был хорошим семьянином и поэтому, вполне естественно, тащил домой кучу провизии.

Но была одна трудность. Если бы он вынес из «учреждения общепита» сырой продукт, мясо, или курицу, или иные продукты, требующие приготовления, то железная рука ОБХСС немедленно отправила бы его готовить баланду зэкам.

Но он приносил салат «оливье», цыплят табака, бифштексы – все, что оставалось на кухне и к следующему дню считалось непригодным. Санитарный врач был очень строг.

Вот так и жили в те ушедшие времена, когда власть могла сурово покарать. Именно страх заставлял всех выполнять как следует свои служебные обязанности. Но забудем про страх и вернемся к поварам.

Им разрешалось забирать неликвиды. Поэтому ушлые молодцы в белых колпаках готовили так, что на кухне всегда оставались лишние блюда.

Каждый вечер мой сосед притаскивал две сумки ресторанной жратвы и пару бутылочек сливового. Это был особый род напитка: в бутылку сливалось все, что оставалось недопитым на столах. Водку, сухое вино, портвейн, коньяк, очень в те годы популярный в Москве румынский ром.

Я несколько раз пил этот напиток – гадость необычайная. По случаю того что в 50-е годы в Москве холодильники «Газоаппарат» были доступны только руководящей элите или артельщикам, продукты хранили за окном.

По понятным причинам летом мой сосед повар Трофимыч делился добытым с обитателями нашей коммуналки, и я на своем кухонном столике нередко находил салат «оливье» и пару цыплят тапака.

Ресторан «Астория» был закрыт, когда началась война. Впрочем, все рестораны в Москве, кроме тех, что были при гостиницах высшего разряда – «Гранд-Отель», «Националь» и «Москва», – закрыли. В «Астории» организовали столовую для работников Моссовета, райкома партии и еще каких-то важных учреждений.