Он поднял голову и обнаружил, что рядом с ним стоит другой мужчина в белом лабораторном халате. Тот первым нарушил молчание.

– Мальчик, которого вы выслали вперед, чтобы предупредить нас, – поинтересовался он бесстрастным голосом профессионала, – был вашим сыном?

– Да, доктор.

– Хорошо, что вы его прислали. Мы уже подготовились к операции. Вы поступили разумно.

– Да, доктор.

Оба уставились на пропитанную кровью повозку. После недолгого молчания врач сказал:

– Ваш сын рассказал интересную историю, весьма необычную, об этом человеке.

Милевский впервые взглянул старческими глазами на высокого и стройного врача. Затем покачал своей угловатой головой и проговорил:

– Доктор, все это необычно, но, правда, это еще не все. Бесстрастное лицо врача чуть дернулось.

– Расскажите мне, что случилось.

Поезд прибыл в Краков через два часа. Ганс Кеплер обрадовался, узнав, что скоро подойдет поезд на Зофию. Все еще шел снег, и серый, металлический утренний свет не обещал ничего, кроме снега до конца дня. Молодой эсэсовец, в канун Рождества стоявший вместе с кучкой других пассажиров, не скрывал, что ему не терпится ехать дальше. В нескольких метрах от Кеплера стояла молодая девушка и украдкой за ним наблюдала. Что-то во внешности молодого эсэсовца привлекло ее внимание. Его глаза все время неспокойно бегали, от волнения он не находил места своим рукам. Девушка заметила еще более необычную вещь – его плечи чуть подались вперед, будто от сильной усталости, и это обстоятельство поразило ее, ведь спине этого человека положено быть прямой, как аршин. В этой части Польши ей доводилось часто видеть их, этих самоуверенных, расхаживавших с важным видом членов черного ордена. Они ходили парами или группами и всегда напоминали ей надменных догов, даже в одиночку эсэсовцы вели себя заносчиво. Но этот не был похож на них. Казалось, что все его тело съежилось.

Дальний гудок предупредил ожидавших, что поезд приближается. Девушка собрала свои многочисленные свертки, стараясь удержать их в руках, а Ганс быстро поднял свой вещевой мешок. Когда локомотив, грохоча, въехал на станцию и с шипением остановился, Кеплер с досадой заметил, что поезд битком набит в основном солдатами вермахта, отправлявшимися на русский фронт. Неожиданно несколько немецких солдат бросились с платформы в вагон к своим товарищам и оттолкнули польскую девушку, ее свертки разлетелись в разные стороны. Девушка вскрикнула, Кеплер обернулся. Увидев, что девушка опустилась на колени и собирает свертки, он поспешил ей на помощь.

– Скоты! – пробормотала она на польском языке, пытаясь собрать разлетевшиеся свертки.

– Они просто не заметили вас, – по-польски заговорил Кеплер, поднимая сверток с бетонированного перрона. Он обратил внимание на то, что по оберточной бумаге расползается пятно.

– Они меня видели! – возразила она. – Собаки! Они все одинаковые!

Ганс держал влажный сверток в вытянутой руке и сморщился от идущего из него запаха.

– Боюсь, что в этом свертке что-то разбилось. Она взглянула на сверток и снова вскрикнула.

– Не может быть! Целых пол-литра! Каких трудов мне стоило достать это! Оставьте его, тут уже ничем не поможешь.

Оба встали одновременно, она отряхивала колени и убирала закрывавшие лицо волосы, а Кеплер молча держал ее остальные свертки.

– Спасибо, – задыхаясь, поблагодарила она, отбрасывая с глаз пряди волос. – Я бы опоздала на поезд…

Она вдруг осеклась и уставилась на его униформу. Кеплер быстро отвернулся и пошел за своим вещевым мешком. Взяв его свободной рукой, он направился к поезду. Прежде чем подняться в поезд, он остановился и оглянулся. Девушка все еще стояла на том же месте.

– Побыстрее! – крикнул он. – Идите сюда! Раздался гудок, и поезд рванул с места. Девушка вдруг бросилась к Кеплеру и, хотя у нее обе руки были заняты, не без труда сумела подняться в вагон.

Чтобы отдышаться и найти точку опоры, Ганс прислонился к стене и, не спуская глаз с растерянной девушки, подумал: «Я тебя раньше видел». Девушка тоже прислонилась к стене. Ей удалось отвести от него глаза и заставить себя смотреть на мелькавшие за окном виды.

Кеплер продолжал смотреть на нее. Он видел, как холодный ветер треплет ниспадавшие на ее плечи черные густые волосы «под пажа» с пробором посередине. Он рассматривал ее большие карие глаза, тонкие изогнутые дугой брови, маленький округлый нос и полные губы. Да, он видел ее раньше не одну сотню раз. Она происходила из польских крестьян, была той же крови, что и те, кто остались в Освенциме. Единственная разница заключалась в том, что томившиеся там девушки были бледной тенью этой, их глаза ввалились, губы стали тонкими и безжизненными. Наверно, когда-то и они походили на эту девушку. Те, кто остался там… Он резко отвернулся.

Когда она пробормотала: «Спасибо, что помогли мне», – Кеплер взглянул на нее и попытался выдавить из себя улыбку.

– Давайте найдем место, где можно посидеть.

С трудом удерживая равновесие в движущемся поезде, он шел первым через вагон второго класса. Большинство купе были заняты немецкими солдатами, певшими, читавшими журналы и заполнявшие воздух сигаретным дымом. Кеплер остановился в конце вагона и заглянул в последнее купе. В нем сидела пожилая пара поляков – высохший старик и его тучная жена. Увидев в дверях солдата, оба нервно заулыбались и быстро убрали свои веши со скамьи.

Кеплер вошел, опустился на сиденье около окна и положил свертки рядом с собой. Он жестом пригласил девушку войти. Та села напротив него и все еще прижимала свертки к груди.

– Положите их туда, – посоветовал Кеплер, кивнув в сторону верхней полки.

Девушка покачала головой. Он пожал плечами и поудобнее уселся на жесткой скамейке.

Супружеская пара с подозрением уставилась на него.

– Что разбилось в том свертке? – вдруг обратился он к девушке. – Я никогда раньше не слышал такого запаха.

Девушка ответила неуверенно:

– Там был эфир.

– Эфир!

– Он предназначался для больницы в Зофии.

– А что в остальных свертках?

– Все они для больницы. В основном сульфамидные препараты, несколько пол-литровых сосудов с эфиром, перевязочные материалы. Все это нелегко достать.

Он кивнул, наблюдая за ее лицом. В нем читалось опасение, некоторый испуг и любопытство. Но крестьянские черты этого лица выражали также нечто другое, нечто тайное, будто она старалась скрыть это. Непокорность? Ненависть?

– Вы очень хорошо говорите по-польски, – отважилась сказать девушка.

– Я родился в Зофии и вырос там. Меня зовут Кеплер. Ганс Кеплер.

– Рада познакомиться. Меня зовут Анна Крашиньская. Значит, вы едете в Зофию?

Он кивнул.

– А я подумала, что вы, должно быть, едете на фронт со всеми остальными в этом поезде.

Кеплер мрачно улыбнулся.

– Войска ваффен выполняют и другие обязанности, помимо сражения с Красной армией. Мне дали двухнедельное увольнение. Вы в Зофии живете?

– Вместе с родителями. Мой отец школьный учитель, а я работаю медсестрой в больнице.

Пока Анна говорила, он мельком взглянул на пожилую супружескую пару. Когда начался обычный разговор, у обоих исчезла настороженность, и теперь они сидели, закрыв глаза.

Так происходило везде. Подобное выражение, появившееся в глазах Анны, когда та поняла, кто он, или точнее, кем он является, пока он держал в вытянутой руке бутылку с капающим эфиром, Кеплер видел во множестве других глаз. Страх, настороженность, недоверие. И ему хотелось крикнуть: «Эта униформа лишь прикрывает мое тело! Снимите ее, и вы обнаружите меня, Ганса Кеплера!»

Как и на станции, Анна не могла оторвать глаз от этого солдата, который теперь разглядывал зимнюю сельскую местность. Он казался слишком молодым для такой униформы, невинный взгляд его лица никак не вязался с эмблемой, украшавшей его фуражку. У Кеплера были непослушные светлые волосы, которые лежали как-то по-мальчишески неряшливо, она заметила, что глаза у него цвета васильков в летний день. И даже тогда она заметила скрытую в его глазах тревогу и рассеянный взгляд.