Все услышанное заставило мистера Фонса серьезно задуматься, и он принялся послеживать и за господином Болиско.
Правда, при этом Фонс полагал, что, по всей вероятности, зря тратит время, но старый охотничий инстинкт, сохранившийся со времен Скотланд-Ярда, не давал ему покоя, и ему очень хотелось узнать, какая тайная скорбь угнетает Кейт Делмейн помимо естественной депрессии, обычной для женщины ее положения, которой не повезло. Он заботился о ее удобствах и стал для нее настоящим ангелом-хранителем перед приближающимся процессом. Он посоветовал ей, как одеться, точно установив, что собирается надеть леди Перивейл, чтобы платья были похожи. Он отправился однажды на Риджент-стрит и купил меховой ток, по фасону напоминавший соболиный головной убор леди Перивейл.
– Это всего-навсего дешевый скунс, – презрительно заметила миссис Рэндалл, подув на мех и недовольно разглядывая его, но когда она его надела перед своим потускневшим зеркалом в гостиной, она признала, что нравится самой себе.
– Интересно, вы верите, что когда-то я была красива? – спросила она Фонса.
– Я знаю, что вы и сейчас красивы, и вам нужно только немного позаботиться о себе, чтобы стать такой же красивой, как прежде, – ответил он очень серьезно. Он был добр, и ему действительно было, жаль ее.
– Глупости, – отрезала она, – у меня нет больше сил. Мне не для чего жить, мне до смерти хочется умереть, уже ничто у меня не наладится. Но я не хочу кончать самоубийством, слишком уж это дешево. И гадко думать, что будет вскрытие и заключение: «погибшая была известна под именем таким-то», или: «погибшая была то-то и то-то». Я – леди, мистер Фонс, и одна мысль, что обо мне будут сплетничать газеты, мне противна.
Но вот процесс леди Перивейл был окончен и стал уже черствой новостью, а сама леди, счастливой новобрачной, отбыла в приятное необременительное путешествие по земле памятников древней культуры и современных развлечений, где пирамиды соседствовали с площадками для игры в гольф, сфинксы – с крокетом, а грандиозные святилища неизвестных древних фараонов – с огромными гостиницами, где царствовали чудовищные цены. Теперь, когда он закончил это дело и получил щедрую награду, могло показаться, что интерес Джона Фонса к двойнику леди Перивейл должен увянуть. Однако этот интерес скорее возрос, чем уменьшился, и Фонс ухитрялся теперь видеться со своей юной приятельницей Бетси, служанкой из меблирашек, раз, а то и два в неделю и получать сведения обо всем, что касалось миссис Рэндалл. Его любовь к подробностям заставила его выпросить у Бетси бювар, который миссис Рэндалл выбросила в мусорное ведро. Девушка выудила его из этого дурно-пахнущего пристанища, прельстившись яркой обложкой.
– Большинство людей что-то коллекционируют, – объяснял Фонс Бетси, – моя страсть – это старые промокашки.
– Ну, надо же! – воскликнула девица, – я знаю, многие коллекционируют почтовые марки, но никогда не слыхала, что промокашки тоже ценятся!
– Но иногда это бывает, Бетси, – сказал он ей, давая крону в обмен на старый бювар с промокательной бумагой, хранивший отпечаток письменной деятельности миссис Рэндалл.
Фонс выплатил свидетельнице оставшиеся 120 из обещанной награды в банкнотах на следующий вечер после окончания процесса и был теперь готов услышать, что птичка улетела. Получив значительную сумму, она, разумеется, съедет с этой мрачной улицы и упорхнет куда-нибудь в более приветливое место. Например, в Париж, накупить платьев, чтобы блеснуть вновь обретенной красотой в Булонском лесу или направится в Монте-Карло, попытать счастья за игорным столом. Это было бы так в духе подобной женщины – растранжирить свою последнюю сотню столь же беспечно, словно у нее в запасе миллионы.
Она говорила о желании оставить меблированные комнаты, сообщила ему девица Бетси, но этого не случилось. Она известила хозяйку, что через неделю съедет, а потом захлопнула дверь перед носом леди и джентльмена, которых привела хозяйка показать комнаты: она, мол, не позволит обращаться с собой как с бродягой, она съедет, когда на то будет ее желание, и ни минутой раньше.
– А я не верю, что она вообще съедет, – сказала Бетси с очень проницательным видом, – она ничего не может делать, а все сидит в кресле, целый день сидит и курит и читает роман, а то лежит на софе и вроде бы спит. И вечером у нее ужасное настроение. Она говорит, что ненавидит этот дом и ноги ее не будет здесь завтра, а утром она и не думает уезжать. И еще она у него под сапогом. И если он скажет, чтобы она не уезжала, она с места не двинется.
– Ты имеешь в виду черноволосого джентльмена? – спросил Фонс.
– Конечно, его имею. По-моему никакого другого у нее нет.
– Ты думаешь, что она привязана к этому черноволосому джентльмену?
– Я знаю только, что она его боится. Она белеет как мел, как только услышит его шаги, и всегда расстраивается, когда он уйдет, сидит и. плачет, будто у нее сердце разрывается. Вот, и мне ее тогда очень жалко! Она ведь хорошая, верно, хорошая. Подарила мне вот эту самую шляпу, – прибавила служанка, вздернув голову, на которой красовалась шляпка без пера и отделки. – Она купила ее в большом модном магазине и надевала не больше шести раз, только во время путешествия ее немного испортила морская вода.
И так искренен, так глубок был интерес, испытываемый Фонсом к миссис Рэндалл, что он приложил немалые усилия, следя и за мистером Болиско. Фонс установил, что он постоянно бывает в спортивном зале в Бэттерси, в старом, уже покосившемся здании на грязной улице, недалеко от Темзы, в доме, который был когда-то порядочной гостиницей у проезжей дороги и находился в те времена за городом.
Фонс составил некоторое представление о привычках бывшей знаменитости ринга. Он был бездельником, как и его дружки, отбросы общества, беспардонное, оборванное скопище негодяев, что вечно толкутся около спортивного мира. Было грустно думать, что от подобного субъекта зависят жизнь и поступки такой умной и гордой женщины, как Кейт Делмейн. Но, как бы ни был велик его интерес к этой красивой женщине, которая пустилась в последнее плавание под названием «пропади все пропадом», мистер Фонс понимал, что вечерние прогулки с Бетси и эпизодические походы в заведение «Бойцовский Петух», спортивную таверну в Бэттерси, где мистер Болиско осуществлял свои «встречи», были дилетантством и просто-напросто тратой времени. Работа с Кейт Делмейн была тоже окончена, и какую бы тайну она ни скрывала, пусть даже криминальную, расследование этой тайны его не касалось.
Поэтому несколько неохотно, словно смущенная ищейка, которую вернули с подозрительного, пахнущего зверем следа, мистер Фонс прекратил свои визиты в Челси и не посещал также под видом состоятельного бездельника, интересующегося боксом, и таверну близ моста Бэттерси.
– Я, наверное, становлюсь настоящим сыщиком-любителем, – твердил он себе, – если не могу бросить дело после того, как профессиональное обязательство выполнено.
Но вот пришло Рождество, оно приятно отвлекало мысли от всякой будничной суеты, и на все это жизнерадостное время Фонс покинул свою квартиру на Эссекс-стрит и забыл, что он сыщик, но помнил, что он гражданин и муж. Индейка и ростбиф, пудинг и мясные пироги миссис Фонс делали честь ее кулинарным способностям, а также и ее непритязательной кухарке, которая не брезговала засучить рукава и отчистить кирпичной крошкой крыльцо до завтрака, прежде чем поджарить бэкон с яйцом.
Провиант запасал сам мистер Фонс. Его ястребиный взгляд выхватил в лавке наилучшую норфолкскую индейку в ряду других восемнадцатифунтовых гигантов и самую сочную Йоркскую ветчину. Шампанское, которое он покупал для гостей, шотландский виски десятилетней выдержки, которое он пил сам, были тоже лучших марок, и домик в Патни дышал довольством и комфортом, словно корабль с хорошей оснасткой и осадкой.
С женой, сидящей напротив, и старыми друзьями по обе руки Фонс наслаждался безмятежными радостями праздничного общения, совершенно не помышляя о тайнах и преступлениях и забыв о своей конторе на Эссекс-стрит до конца праздничных дней, когда дух Рождества уже повыветрился из атмосферы жизни.