Для этого и был послан со специальной миссией в Лондон Бруннов, и Николай был доволен: «Первые шаги Бруннова в Лондоне были удачны. По-видимому, Англия с Францией все более и более разлаживаются…»

Совсем их разладить — такова была главная цель Николая всегда и в тревожный период 1838–1839 гг. в особенности.

Стремясь разъединить Англию и Францию и объединиться с Англией против Франции, Николай вынужден был считаться с реальной политикой Пальмерстона на Востоке. Она была враждебна России; «замыслам англичан против нас нет мер; и ежели исполнение в этом останавливается, то это не от чего другого, как от бессилия нам явно вредить», — писал Николай в конце 1838 года.

Николай и Пальмерстон не любили друг друга и знали цену друг другу…

И все-таки император во что бы то ни стало желал соглашения с Англией.

2

Виткевич покинул Кандагар 5 декабря. Зима вступила в свои права. Стояли морозы, на дороги ложился снег.

От Кандагара до Газни дорога шла по узкой долине реки между двумя горными грядами. До Кандагара Виткевич ехал по пустынным степям, а теперь попал в суровую горную страну.

Древний город-крепость Газни, вознесшийся на крутую скалу, запирает подход к Кабулу. Здесь Виткевич задержался на день для отдыха. Он с интересом осмотрел гробницу султана Махмуда Газневи, создателя обширного государства от Аму-Дарьи до Инда, Походы завоевателя в Индию и в Мавераннахр вдохновили Фирдоуси, и он посвятил Махмуду свой труд «Шах-Намэ». Это было восемь веков назад, а ныне от былого великолепия оставались куполы гробницы Махмуда да еще минареты двух мечетей.

Утром 19 декабря путники завидели Кабул. Над ним возвышалась цитадель Бала Гиссар, а самый город, расположенный на широкой равнине в углу, где соединились две горы, был подернут морозной, туманной дымкой.

Всадники въехали в ворота, проделанные в окружающей город стене. Вот, наконец, Кабул!

Узкие улицы, крытые базары, глиняные стены. И все покрыто снегом.

На всадника в невиданном мундире с удивлением глазели кабульцы. А Виткевич с большим вниманием оглядывал прохожих.

Хаджи Мобин повернулся к Виткевичу, ехавшему чуть сзади:

— Мы направимся прямо к мирзе Абдул Самед-хану.

О главном министре эмира Виткевич знал от Гусейна Али, которого в далекий Петербург отправил мирза Абдул Самед.

А мирза Абдул Самед, в свою очередь, знал о Виткевиче из писем своего брата Ходжи Ибрагима, и прибытие русского посланца ожидалось со дня на день.

Мирза встретил Виткевича радушно, оказал ему гостеприимство в своем доме и сказал, что эмир просит русского посла отдохнуть с дороги и на завтра назначает ему прием.

О прибытии русского офицера тотчас же стало известно Массону, и он поспешил к Бернсу.

— Эмир удивлен, — пересказывал Массон то, что узнал от своего соглядатая при дворе эмира. Он не писал никакого письма императору… А письмо в Петербург написал мирза Абдул Самед без ведома эмира, в чем он и сознался… Эмир не знает, что же делать с непрошеным гостем, и приказал держать его в доме мирзы под строгим наблюдением.

Массон, хотя и имел «глаза и уши» во дворце Дост Мухаммеда, однако не распознал хитрости эмира и его первого министра и поддался обману, расчетливо задуманному в Бала Гиссаре.

Эмир был очень доволен, что получил от императора ответ на свое обращение. Конечно, он больше рассчитывал на помощь Англии — Бернс твердо обещал, что генерал-губернатор Индии заставит Ранджит Синга вернуть Пешавар и жить в добром согласии с Афганистаном. Но ответа от лорда Окленда все еще не было. Прибытие посланца от императора должно было, полагал Дост Мухаммед, способствовать успеху переговоров с англичанами. Однако же, чтобы не раскрывать своих карт, выгоднее было разыграть недовольство появлением якобы непрошеного гостя из Петербурга.

20 декабря мирза Абдул Самед-хан сопроводил Виткевича в Бала Гиссар.

Эмир принял его в дурбаре, где находились также генерал Харлан, наваб Джаббар-хан, мирза Имамберды.

Виткевичу с первого взгляда пришлись по душе величественная наружность эмира, его спокойные манеры, простой наряд. А Дост Мухаммед, оглядев казачий мундир офицера, задержал взор на его лице. Твердый и внимательный взгляд, сосредоточенность выражения внушали уважение и доверие к этому человеку из далекой, загадочной северной страны.

Звучным своим голосом эмир в изысканных выражениях приветствовал гостя, усадил его возле себя.

Виткевич сел, затем встал и с низким поклоном передал эмиру свиток с большой печатью на пергаменте:

— Я имею честь вручить вашему высочеству собственное письмо его императорского величества!

Эмир бережно принял письмо и передал его министру. Затем Виткевич вручил письма шаха и Симонича.

Эмир поблагодарил, сказал, что внимательно ознакомится с письмами и назначил беседу с Виткевичем на следующий день.

В письме Николая эмир Дост Мухаммед не нашел прямых обещаний политической и военной помощи против врагов Афганистана: «В счастливый момент посланец вашего высочества, мирза Гусейн, достиг моего двора с вашим дружеским письмом. Оно чрезвычайно приятно мне, и я весьма удовлетворен изъявлением вашей дружбы. Вледствие этого я буду всегда счастлив помогать вашим подданным, которые могут прибывать для торговли в мою империю». Письмо персидского шаха вызвало раздражение Дост Мухаммеда, точнее, наименование, какое шах дал письму, — ракам, то есть приказ.

— Император шлет мне дружеское письмо, а шах оскорбляет меня приказами. — вскипел Дост Мухаммед.

Появление русского агента выбило Бернса из колеи, Он повязал голову мокрым полотенцем, нюхал флакон с солями. Словом, видел Массон, Бернс предается отчаянию. Чтобы ободрить его, он сказал:

— На базаре уже знают, что письмо императора поддельное: этот русский казак состряпал его в шахском лагере под Гератом, чтобы не очутиться в Кабуле с пустыми руками.

Так внушал Массон Бернсу свою мысль, не чувствуя, что запутывает его в сети хитрости Дост Мухаммеда…

21 декабря долго продолжалась беседа Дост Мухаммеда с Виткевичем, и Ян проникался все большим уважением к этому вождю своего народа, столь непохожему и на бухарского эмира, и на персидского шаха Махмуда.

Эмир выразил радость, которую доставило ему письмо повелителя Империи, «слава которого своей тенью покрывает всю вселенную».

Виткевич сказал;

— Я прибыл к двору вашего высочества, чтобы вам и вашим братьям в Кандагаре передать самые лучшие пожелания Императора. Его величество с живейшим удовлетворением ответил на ваше письмо и соизволил обещать вам защиту и дружбу. Его величество питает надежду, что афганские властители забудут раздоры между собой и отдадут себя под высокую руку шахиншаха Персии, с которым Россия связана узами дружбы.

Эмир переглянулся с мирзой Абдул Самедом, помедлил и сказал, что дружеский договор с Персией невозможен, так как он уже договорился с находящимся в Кабуле английским представителем об оказании помощи осажденному Герату против Персии.

Виткевич не выразил никакого удивления, на что рассчитывал эмир, и спокойно продолжал:

— Моему повелителю прискорбно видеть, что ваше высочество подвергается опасности новых нападений Ранджит Синга. Российское правительство готово предоставить вам необходимую субсидию немедленно и затем давать ее ежегодно.

Эмир снова прервал Виткевича:

— Британское правительство обещает дать мне 20 тысяч мушкетов и побудить магараджу возвратить Пешавар и все земли, захваченные им у афганцев. Проект договора уже отослан генерал-губернатору Индии.

Виткевич по-прежнему невозмутимо выслушал эмира и сказал;

— Император России в своих владениях никого не имеет над собой и может действовать быстро и без промедления.

Произнося эту тираду, Виткевич внутренне усмехался: «Что я говорю! Превозношу самодержавие». Дост Мухаммед сказал:

— Если бы мне пришлось выразить всю мою благодарность за милостивое внимание императора, то это было бы так же невозможно, как невозможно заключить большую реку в небольшой сосуд или взвесить на весах всю ее воду. И я с доверием жду, что правительство вашего великого государя будет поддерживать и защищать мою честь. Многого я ожидал от вашего правительства, а ныне мои надежды расцвели, как сад весенний под лучами живительного солнца.