— Метро, — кратко известил проводник, тусклый старческий голос прозвучал глухо, как в шкафу.

Первый спуск был разведкой: предстояло обойти под землёй центр города, отыскать неучтённые выходы на поверхность. Их следовало нанести на карту, чтобы впоследствии забутовать[4] или, по крайней мере, взять под охрану. Если повезёт вернуться…

То, что тайные выходы существуют, Першин не сомневался. И хотя на схемах тоннельной службы они не значились, стоило, однако, порыскать по центру Москвы, как на каждом шагу, даже вдали от трассы метро глаз натыкался на загадочную шахту, вентиляционный колодец или решётку, которую в мороз густым облаком укутывал пар.

Разведка проникла в метро по одному из таких спусков, о котором прежде никто из них ничего не знал; тайный ход шёл под площадью у Красных Ворот, а начинался неприметной наземной решёткой в сквере за памятником поэту.

Накануне спуска Першин обошёл окрестности вокруг небоскрёба Министерства транспортного строительства. Неожиданно для себя он обнаружил по соседству вереницы разбегающихся в разные стороны проходных дворов, каменные тупики, высокие кирпичные брандмауэры, глубокие подвалы, откуда вниз уходили люки с железными скобами. Задворки были окружены старыми приземистыми домами в один или два этажа — не скажешь, что центр Москвы.

Примыкающие к министерству жилые дома образовывали уютный замкнутый двор, расположенный на высокой террасе, куда с двух сторон поднимались широкие нарядные лестницы; боковые арки домов выходили на соседние улицы.

Ухоженный двор занимала окружённая балюстрадой детская площадка. Першин увидел выступающие над поверхностью странные зарешетченные колодцы — четыре по углам и один в центре; среди детских горок и качелей высилась каменная ротонда, похожая на те, что стояли в дворянских усадьбах.

Все пять колодцев явно уходили на большую глубину и предназначались для снабжения воздухом объёмных помещений. Облазив окрестности, Першин забрался в коллектор, по которому шли коммуникации, и понял, что не ошибся: трубы и кабели уходили вниз.

Судя по всему, глубоко под землёй находились обширные сооружения: запасные выходы тянулись в тоннели метро, на станцию Красные Ворота и далеко в сторону, на поверхность земли.

Разведка дожидалась двух часов, когда в контактном рельсе отключают напряжение. Все стояли молча, хмурые, озабоченные, они не знали, что их ждёт под землёй, будущее сулило, как говорится, большие хлопоты.

— Пора, — взглянул на часы Першин.

Один за другим все проворно спустились по трапу: частый стук кованых башмаков изрешетил тишину и стих. Электрический свет освещал ребристые чугунные тюбинги, кабельные кронштейны с пучками проводов, покрытые ржавчиной трубы; на дне тоннеля поблёскивали рельсы.

Проводник спустился последним, закрыл за собой решётку и погасил в коридоре свет. Все стояли, застыв, издали доносился ровный гул шахтных вентиляторов.

Улица, откуда пришли разведчики, оставалась далеко над ними и помнилась смутно, как что-то давнее, почти забытое. С непривычки могло показаться, что их заживо погребли, тяжёлая могильная глушь окружала их повсюду.

Они вдруг поняли, на какой они глубине. Поверхность была немыслимо далеко, все внятно почувствовали толщу земли над головой, неимоверную тяжесть породы.

Разведчики насторожённо прислушивались и озирались. Першин намеренно выдержал людей в тишине без движения, чтобы глаза привыкли и очистился слух. Позже капитан включил фонарь и поводил им, определяясь: яркий луч осветил круглое чрево тоннеля и двумя молниями унёсся вдаль по заезженным до блеска рельсам.

Разведка разделилась на две пятёрки — пятеро у одной стены, пятеро — у другой. Першин отдал команду, все медленно двинулись в сторону центра. Соблюдая дистанцию, они растянулись вдоль колеи и шли друг за другом в десяти шагах по узким обочинам у края шпал.

Разумеется, любой из них был хорошей мишенью, они это знали. В тоннеле все они были отчётливой целью, каждый был на виду — ни укрыться, ни спрятаться, труба, она и есть труба.

Впрочем, они не надеялись остаться незамеченными. Будь здесь кто-то чужой, их уже взяли бы под наблюдение, а то и на прицел. Обнаружить кого-то они могли только подставив себя. Это было понятно без слов, само собой разумелось. Они понимали, что любой из них может оказаться на мушке — любой, как ни тасуй. Об этом старались не думать, но все знали, что они — цель. Это была такая лотерея, особая рулетка, где нет зрителей, все игроки.

Кроме проводника, никто из разведчиков не спускался прежде в тоннель метро. Они не знали, что таится в сумрачной глубине, откуда, сверкая, выскакивает поезд. Как пассажиры они что ни день мчались в вагоне, досадовали на станционную толчею в час пик, торопились в поздний час, чтобы поспеть на последний поезд или на пересадку, а иногда в стороне от общей суеты дожидались кого-то в условленное время: метро — удобное место для свиданий.

А сейчас они двумя пятёрками медленно и насторожённо шли друг за другом с интервалом в десять шагов и вглядывались зорко, ощупывая взглядом каждую щель, как научила их война.

Город в то лето полнился слухами. Гнетущая тревога растекалась по улицам, заползала в подъезды и подворотни, окутывала дворы, бульвары, парки, проникала в каждый дом и утверждалась прочно, как данная свыше.

Никто не в силах был опровергнуть её, она была сильнее опровержений. Молва кочевала по объятому беспокойством городу, обрастала подробностями, хотя толком никто ничего не знал.

Днём тревога гасла в городской толчее, слабела и таяла, хотя угадывалась рядом, за спиной — поблизости и вокруг. К ночи страх овладевал Москвой, город замирал в немом ожидании, цепенел, затаившись в предчувствии неотвратимой беды.

…глинобитный сортир похож на станционный пакгауз, днём людно в прохладном сумрачном каземате, личный состав посиживает со спущенными штанами, покуривает в своё удовольствие, вспыхивают и гаснут сигареты, курцы затягиваются, перемигиваются в полумраке огоньки, жгучий запах хлорки ест глаза, но никто не спешит, чешут языками, не выпуская «калашниковых» из рук.

Странная, надо сказать, картина: по нужде с автоматом. Сидят служивые шеренгой на корточках вдоль стены, как курицы на насесте, стволы при себе — смех! Но это только на первый взгляд, на самом деле ничего странного, привыкли, и даже, напротив, странно отправляться в отхожее место безоружным.

Без оружия — никуда, без автомата на душе пусто и неуютно, словно тебя раздели догола, привычная ноша — автомат Калашникова.

Груз не тяготит рук, вселяет какую-никакую уверенность, без него тоска, сквозняк в груди навылет, шагу нельзя ступить, как калеке без костыля. И долго ещё потом, долго вдали от войны рукам чего-то недостаёт, хватишься иной раз, вздрогнешь, забывшись, кольнёт испуг и судорога сведёт руку: где автомат? И острый мимолётный страх сожмёт сердце.

Войну Сергей Ключников вспоминал редко. Самым прохладным местом в гарнизоне был сортир, вынесенный за край плаца, подальше от казармы. Крышу его от солнца прикрывали деревья, толстые глиняные стены удерживали прохладу. Здесь хоть на время можно было укрыться от жары — другого укрытия гарнизон не имел: над раскалённым плацем целый день висел одуряющий зной, солнце прожигало панаму насквозь, и даже ночью в казарме нечем было дышать. В сортире было сумрачно и прохладно.

Со временем здесь образовался солдатский клуб. В сортире вели разговоры, делились новостями, читали письма, травили анекдоты, выясняли отношения — да мало ли… Кроме того, здесь укрывались не только от жары, но и от начальства: офицеры имели своё отхожее место на другом краю плаца.

Позади сортира тянулся высохший арык, дно которого устилали опавшие листья. За арыком стоял высокий забор, верх его был укутан колючей проволокой и утыкан острыми кольями, днём забор охраняли часовые, ночью обходили усиленные наряды.