Конец наступил однажды вечером, когда я спускалась по лестнице в гостиную, где семья собиралась поболтать минут десять до того, как дворецкий Лэинг объявит, что ужин подан. Дверь оказалась полуоткрытой, и я услышала довольно раздраженный голос Адама, по-видимому, отвечавшего отцу или матери:

– Не надо обвинять меня в отсутствии доброты или благодарности. Все последние месяцы я старался быть с Джейни насколько мог любезным и обходительным, но мое терпение иссякло. О, она милая маленькая болтушка и, безусловно, у нее прекрасное сердце, но я предпочел бы не проводить в ее обществе целые дни. Весьма сожалею, что моя скука стала заметной, но я ничего не могу с этим поделать.

Я стояла в самом низу лестницы, но теперь повернулась и как можно тише поднялась наверх. Лицо мое пылало от стыда и обиды. Какой же самоуверенной дурой я была, вообразив, что мое общество доставляет ему удовольствие! Для него я по-прежнему осталась ребенком, которого он когда-то знал, и именно этот облик он пронесет через всю жизнь. Все эти последние недели, что мы провели вместе, он часто улыбался мне, смеялся вместе со мной. Мне казалось, что я его развлекаю, что он находит меня интересной. Однако теперь мне стало ясно, что он просто надо мной смеялся… а теперь у него лопнуло терпение.

Оказавшись у себя в комнате, я обнаружила, что сильно побледнела. Я щипала и била себя по щекам, чтобы вернуть на них хоть немного румянца, подержала несколько секунд на веках мокрый носовой платок, глубоко вздохнула и снова отправилась вниз. Сэр Чарлз и леди Гэскуин приветствовали меня, пожалуй, чересчур тепло, а Адам вежливо произнес:

– Добрый вечер, Джейни. Надеюсь, ты хорошо провела день.

Меньше всего мне хотелось бы, чтобы кто-нибудь догадался, что я подслушивала, поэтому я предпочла дождаться конца ужина, чтобы извиняющимся тоном сказать:

– Знаете, с тех пор, как мы ездили в Ларкфельд, меня все время мучает чувство вины за то, что уехала так надолго. Думаю, мне в самом скором времени нужно обязательно вернуться.

Сэр Чарлз и его жена обменялись встревоженными взглядами, а потом она довольно неуверенно проговорила, стараясь не смотреть на Адама:

– О Джейни, но мы даже не думали, что вы покинете нас. Вы стали для нас членом семьи.

– Да, я именно так себя и чувствовала. И именно поэтому задержалась у вас дольше, чем следовало бы, – мне удалось выдавить улыбку. – Начнем с того, что мое общество навязал вам Адам, которому нужна была сиделка, но, слава Богу, в ней он больше не нуждается, поэтому я должна начать воплощать некоторые свои планы.

Сэр Чарлз спросил:

– Какие планы, моя милая?

– Ну, Дэвид Хэйуорд сказал мне, что ферма Кэтлингов, прилегающая с юга к землям "Приюта кречета", будет в этом году выставлена на продажу. Там всего лишь семьдесят акров, она может показаться совсем маленькой, но в районе Нью-Форест никто не нуждается в больших землях для выпаса, потому что для этого пользуются общинными территориями. Там очень симпатичный дом, ферма и три коттеджа. Кэтлинги продают ее, чтобы переселиться к сыну в Канаду, и думаю, что, пожалуй, куплю эту усадьбу. Управлять фермой всегда было моей мечтой. Конечно, мне многому предстоит научиться, но, несомненно, мистер Стэффорд окажет мне всю необходимую помощь.

Наступило молчание. Все внимание Адама было поглощено размешиванием сахара в кофе. Сэр Чарлз выглядел очень огорченным.

– Но, Джейни…

Его перебила жена, и по взгляду, брошенному ею на меня, стало ясно, что она и так меня понимает, не зная, что я подслушала уничтожающие меня слова Адама. Она видела, что я его люблю, но не чувствую себя свободной даже и в том случае, если бы он захотел ответить на мое чувство. Теперь же его равнодушие ко мне было очевидно, и она осознавала, как мучительно для меня и дальше оставаться в Честер-Гарденс.

– Да, Джейни, вы слишком долго проявляли самоотверженность, – ласково сказала она. – Мы будем ужасно без вас скучать, но вы и в самом деле должны подумать о своем будущем.

Через три дня сэр Чарлз и леди Гэскуин провожали меня на вокзале Ватерлоо. Все мы чувствовали себя очень расстроенными, хотя и пытались притворяться веселыми, а я не могла дождаться, когда же поезд тронется, чтобы, наконец, остаться одной. Адам с нами не поехал. Последний раз я видела его после завтрака, когда он пожал мне руку, пожелал всего наилучшего и отправился в клуб.

Через две недели жизни в Ларкфельде у меня возникло ощущение, что я никуда отсюда и не уезжала. Единственная разница заключалась в том, что я постоянно подыскивала себе какое-нибудь занятие, чтобы заполнить болезненную пустоту, возникавшую в моей душе при мысли об Адаме. Мистер Стэффорд вместе со мной съездил к мистеру Кэтлингу, и после неторопливого торга в хемпширском стиле было достигнуто соглашение, что когда ферма будет выставлена на продажу, я смогу приобрести ее за двадцать фунтов за акр.

Кэтлинги всегда жили на ферме. Собственно усадьба находилась в другом месте и была несколько поменьше, чем "Приют кречета", но в отличном состоянии. Последние шестнадцать лет она была сдана в аренду джентльмену из Южной Африки, который, как говорили, был владельцем алмазных копий. У него были дома в разных странах, и он снял «Кимберли», как назывался этот, а, впрочем, и все остальные его дома, поддавшись порыву во время приезда в округ с целью найти записи о своих хемпширских предках.

Присматривал за «Кимберли» его агент, который держал штат прислуги из двух человек. Во время приездов хозяина и его жены их число увеличивалось до восьми. Однако они приезжали всего лишь дважды и в обоих случаях прожили не более шести недель. Мистер Кэтлинг уже разговаривал с агентом, по мнению которого не составит труда за небольшую сумму убедить южноафриканского джентльмена аннулировать соглашение об аренде на двадцать один год, которое он некогда заключил. В таком случае я могла бы купить усадьбу за две тысячи восемьсот фунтов.

Дэвид Хэйуорд спросил:

– Зачем тебе все это понадобилось, Джейни? Ведь не можешь же ты жить там одна. Как, впрочем, и на ферме.

Мы снова были на ферме миссис Феннел, помогая корове справиться с тяжелыми родами.

– Пока не знаю. И хватит терзать меня вопросами. Лучше возьмись как следует за теленка, ему уже давно пора появиться на свет. Я совсем замерзла, Дэвид.

– А я – нет. Будь добра, Джейни, вытри мне пот со лба, – и когда я послушно взяла полотенце, добавил: – А еще лучше – скажи этой несчастной корове, что для нее самой было бы лучше, если бы она помогала мне, а не пыталась сломать руку.

– Я ей как раз это говорила, когда ты начал задавать свои вопросы про ферму. Ты всегда во всем виноват сам, а сваливаешь на меня. – Я яростно вытерла его спину, грудь и лицо полотенцем, а потом вернулась к корове и принялась снова разговаривать с ней.

Через несколько минут Дэвид Хэйуорд сказал:

– Отлично… отлично. Пусть она остается такой же спокойной и дальше. Слушай, Джейни, почему ты не выходишь за меня замуж? Тогда мы нашли бы применение этому дурацкому южноафриканскому дому.

– Нет.

– Что?

– Нет, я не выйду за тебя замуж.

– А почему?

Подмигнув корове, я сказала:

– Потому что тебе нужны только мои деньги, Дэвид Хэйуорд, вот почему.

– Что?! – то был гневный крик человека, не верящего своим ушам.

Голова Дэвида высунулась поверх крестца коровы, его глаза и рот были круглыми от негодования и потрясения. В этот момент животное внезапно дернулось, я закричала: "Осторожнее!", но не успел Дэвид пошевельнуться, как теленок, которого он последние полчаса пытался вытащить с помощью веревки, вдруг выскочил наружу и упал на споткнувшегося Дэвида.

Я медленно опустилась на колени, трясясь от неудержимого хохота и глядя, как корова спокойно обернулась и начала вылизывать своего отпрыска. Дэвид отполз, поднялся на ноги, помылся в ведре с мыльной водой, потом подошел ко мне, совершенно ослабевшей от смеха, и поднял на ноги.