– Не соврали твои фрязи, – сказала она Ольге. – Преслава молода больно, не дозрела еще, может и не доходить. Да и бедра узковаты, даже если доносит, роды трудными будут. Схваток не перенесет.

– Как это у тебя выходит? – спросила Любаву сестра.

– Не знаю, – ответила ей жена моя. – С детства у меня это. Я, когда девчонкой была, думала, что все так могут. Помнишь, Добрынюшка, как я тогда Свенельда почуяла?

Я только головой кивнул. А Малушка к Любаве приставать начала:

– А меня посмотришь?

– Рано тебе еще.

Вздохнула княгиня огорченно, помялась немного, а потом решилась.

– Выкидыш Преславе сделать сможешь? – спросила Любаву.

– И не подумаю, – ответила та. – Дитя в чреве материнском губить не буду.

– Так что же мне, к другим обращаться?

– И другим не позволю, – упрямо сказала жена.

– Почему?

– Это при себе оставлю, – сказала Любава печально.

– А я тебя близкой считала, – Ольга отвернулась и начала теребить золотое монисто.

– Ты не ершись, – Любава к ней подошла и руки коснулась осторожно. – Близкие в беде не бросают. Ты могла в этом не раз убедиться. Так ведь, Добрынюшка?

– Так, – согласился я.

– Сейчас, – Любава голову опустила, руки на груди сложила и в себя ушла. Что-то бурчать начала, словно споря с кем-то, даже ногой притопнула, а потом голову подняла и сказала: – А девку спасать надо. Хоть она и из чужих краев, но все равно жалко ее.

– Так что же делать? – Ольга губу закусила.

– Ворожить.

– Это же грех великий, – перекрестилась княгиня.

– А дите недозревшее в когти Марене отдавать разве не грех? Не я к тебе за помощью обратилась. Решай, княгиня, грех ворожбы на себя принимать или грех смерти безвинной на душу камнем класть. Ведь можно помочь. Вижу, что можно. Но тебе решать.

Задумалась княгиня. Крепко задумалась.

– Чего тут думать? – сказала Малуша. – Любавушка, ты скажи, что нужно, а я подсоблю. Меня Добрын тоже травному делу обучал. Помнишь, Добрыня?

– Ладно, – наконец сказала Ольга. – Может, простит Иисус.

– Вот это другое дело. А Бог твой, ежели, конечно, он не злодей кровавый, поймет. А заодно узнаем, кого нам Преслава принести собралась – мальчика или девчушку.

– А разве можно такое знать? – спросила сестренка.

– Лекари сказали, что Господь Бог эту тайну до самых родов хранит, – сказала Ольга. – Говорят, что лишь в последний миг ангела он своего к роженице посылает, чтобы мужскую или женскую душу в ребеночка вдохнуть.

– Ну, не знаю, что там тебе фрязи наплели, – Любава потерла глаза, словно только что от сна очнулась, – только матушка моя никогда в этом деле не ошибалась.

– Попробуй, если сможешь, – княгиня с недоверием посмотрела на Любаву.

– А чего же не смочь? Олюшка, вели, чтоб сюда проса принесли, меда пьяного, ножик вострый и яичко вареное. Да скажи отрокам, чтоб ворона мне изловили, покрупнее да почернее.

– Да я и сама сбегаю, – засуетилась сестренка.

– Чего-чего, а воронов здесь хватает, – поморщилась Ольга. – Давай-ка, Малуша, и чтоб одна нога там, а вторая здесь.

– А яичко тоже воронье нужно? – спросила сестра.

– Откуда же сейчас вороньи-то? – всплеснула руками Любава. – Куриное давай. Куриное.

– Ага, – кивнула Малушка и выбежала вон из горницы.

А пока сестренка моя по поручению Любавину по граду бегала, княгиня опять ко мне с расспросами пристала:

– Так что там отец твой? Здоров ли?

– Можно подумать, – ответил я ей, – что сама не знаешь. Ты мне лучше скажи, почему ты его, словно татя или разбойника какого, с мешком на голове, да еще и среди ночи темной ко мне привести велела?

– А ты чего хотел? Чтобы я человека, который мужа моего, кагана Киевского, жизни лишил, по граду среди бела дня с почетом велела провезти? Меня и так люди за ненормальную держат, а за такое и вовсе дурочкой посчитают. Так что ты уж не обессудь. Я слово свое сдержала и Мала из Любича выпустила, а ты еще и кобенишься.

– И верно, Добрынюшка, – сказала Любава. – Чего ты ныне разошелся-то?

– Да ничего, – еще больше разозлился я. – Думаешь, приятно это, когда кляп в рот да мешок на голову?

Взглянула на меня Любава растерянно, и вдруг слезы у нее на глаза навернулись, и отвернулась она от меня.

– Вижу, что не я, а ты, Добрын, с ума спрыгнул, – сказала Ольга строго, подошла к Любаве, за плечи ее обняла и на меня посмотрела с укоризной. – Или забыл, что жене твоей еще и не такое испытать довелось?

О Боже! Что же со мной нынче деется? Почему на Малушку накричал? Зачем Любаву обидел? За что вместо благодара княгине упреки высказал?

– Прости меня, Любавушка, – сказал я. – За глупую злобу мою извини. Непутевый я. Совсем непутевый.

– Ладно, – ответила жена. – Чего уж там… слово не воробей… прощаю.

– Уф-ф! – это сестренка в горницу ввалилась, запыхалась совсем, растрепалась. – Ну и задачку ты мне, матушка, задала. Насилу справились. Вот ворон вам, – и перепуганную птицу протягивает.

– А остальное? – Ольга на птицу с презрением посмотрела.

– Так ведь у меня не сто рук, – ответила Малушка. – Я и так едва крылатого удержала. Принимайте скорей, а я за просом сбегаю.

– Ну, иди сюда, Кощеев любимец, – взяла ворона Любава.

– Я мигом! – крикнула сестра и опрометью вон бросилась.

– Яичко не забудь! – вдогонку ей жена.

– Вот ведь не терпится ей, – усмехнулась Ольга. – Вот что, Добрыня. Я знаю, что отец твой на подворье сидит безвылазно. Пусть уж там остается, чтоб чего дурного не случилось.

– Хорошо, княгиня, – склонил я перед ней голову.

– Вот это другое дело.

– Г-г-г-а-а-а-р-р! – заграял ворон, затрепыхался и попытался от Любавы вырваться.

– Разорался, прорва! – заругалась на него жена.

В ее руках птица казалась огромной. Ворон дергался, старался извернуться и клюнуть ее своим большим клювом, но Любава цепко держала его.

– Смотри, выскользнет, – сказал я. – Лови его тогда по всей горнице. Может, лучше я перехвачу?

– Ничего, справлюсь, – ответила жена и еще крепче стиснула птицу.

– Да он у тебя обгадился, – скривилась Ольга.

– Где же Малушка запропастилась?

– Туточки я! – на пороге появилась сестренка.

Туесок с медом пьяным она зажала под мышкой, к груди прижимала увесистый мешок с просом, в одной руке держала большую глиняную миску, в другой – куриное яйцо.

– Вот, – сказала она, водрузила все это богатство на стол, достала из рукава платочек и вытерла пот со лба. – Ух, взопрела вся.

– Зачем так много-то? – сказала Любава.

– А вы мне сказали, сколько надо? – обиделась Малушка. – Я старалась изо всех сил, а вы…

– Ладно, молодец, – похвалила ее княгиня.

– А нож-то где? – спросил я.

– Здесь, – она вынула из-за пояска большой острый нож и положила на столешню.

– И правда, умница. А теперь ступай, – Любава взгромоздила ворона на стол.

– Еще чего! – сказала сестренка. – Что ж я, зазря старалась? Мне же страсть как любопытно, что вы тут делать собрались.

– Пусть остается, – велела княгиня. – Небось, не маленькая и со страху не захнычет.

– Да не поняли вы, не гоню я ее, – махнула рукой Любава. – Ступай, Малуша, да Преславу приведи. Только ты никому не говори, что мы тут делать собрались.

– Претичу передай, чтоб у дверей в горницу гридней выставил, – распорядилась княгиня.

– Ага, – кивнула сестра.

– Добрыня, ты хотел ворона подержать?

– Помочь тебе думал.

– Держи. Только крепко, а то он, зараза, сильный.

Перехватил я ворона. Жена правду сказала. Птица действительно оказалась дюжею. Я с трудом ее сдерживал, пока Любава делала приготовления к ворожбе.

Она делово налила меда в миску, достала из мешка горсть проса и сыпанула зерно на стол. Затем осторожно взяла яичко, спрятала его в ладонях, поднесла к губам и что-то зашептала. Потом положила яйцо обратно и взяла нож, наговорила и его. А тут и Преславу привели.

– Звали, маменька? – спросила растерянно девчонка и встала в сторонке, скромно опустив глаза долу.