Социальная дифференциация рассматривается былиной еще до вопросов князя Владимира, в типическом месте привязывания коня на княжеском дворе (гадания о том, как примут героя по поведению его коня). Здесь каждый сам показывает то место, на которое претендует, поскольку существует некое правило: «За менно кольцо везать людям мещанам городовым, кресьянам всем; а за серебрено кольцё везать людям торговым, купцам всем, людям чиновныим; а за золото кольцё везать кнезьям, руським богатырям, поленицям преудалым».[542]

Упоминания о привязывании коня к драгоценному (дорогому) кольцу есть и в других сюжетах былин, но обычно без столь пространного объяснения.[543]

Таким образом, эпические материалы показывают три крупных социальных слоя соответственно их ценности для князя и общества. Обращает на себя внимание тот факт, что в этом списке нет упоминания религиозных деятелей. Они, по всей вероятности, либо относятся к категории «людей чиновныих», либо данная норма относится к дохристианскому периоду.

2. Вопросы на богатырской заставе:

Они имеют ярко выраженное общесоциальное значение, поскольку зачастую входят в состав характерной формулы ответного приветствия при дворе князя Владимира. Происхождение показывает не только причастность к тому или иному этнокультурному объединению, но и предельно четко показывает место, которое имеет право занять герой в иерархии всего общества в целом.

Весьма интересен в данном контексте следующий момент — кроме прочих, Князь Владимир задает и такой вопрос: «Ты какого отца да есть матери?». Это может означать не только счет рода по материнской линии, но и информацию о том, сыном какой по значению и счету жены[545] (старшей, младшей, первой, второй и т. д.) у отца он является. В этой связи становится понятным и констатация обычая: «По имечки (по роду — в соответствии с местом рода в общей иерархии общества) тебе можно место дать»; «По отечеству (по степени знатности — законный сын или незаконнорожденный, от старшей или от младшей жены и т. д.) пожаловать» — то есть, по степени знатности в роду.

Ответы на эти вопросы не могут быть интерпретированы исключительно в двух плоскостях — (противопоставление «свой-чужой» или «русский-иноземец»). В том случае, если человек неспособен дать четкие объяснения своего происхождения (Алеша Попович, Сироты бесприютные и т. п.), то он первоначально получает место вне общепринятой иерархии или как неравноправный член общества — «на печке-муравленке», «на запечье», «в конец стола».

Таким образом, восприятие личности возможно не менее чем в трех аспектах — приехавший на Русь идентифицируется как «друг», или как «гость», либо как «враг».

Иноэтничные персонажи можно условно разделить на три категории:

Первая категория — это иноземцы, воспринимаемые как христиане (друзья), к которым, независимо от страны происхождения, отношение в эпосе практически во всех случаях положительное.

Вторая категория — это «гости» (наездники и т. д.), которые служили «королю неверному», или просто побывали в «неверных землях» (Дунай), и из-за этого воспринимаются двояко, поскольку в равной степени могут оказаться и друзьями, и врагами.

Третья категория — это враги — «поганые», к числу которых можно отнести «басурман», «жидов», «еретиков», различных язычников — Литву, Чудь Белоглазую и т. п. Так, например, в былине «Глеб Володьевич» Маринка дочь Колдаевна в Корсуни — «еретница», «безбожница».

Впрочем, даже Козарин, которого, по словам былины: «его род-племя не в любви держал, Отец-матушка да ненавидели[546]», получает почетное место среди богатырей князя Владимира.

Исходя из этого, возникает вопрос о механизмах социальной практики, служивших основанием отказа от конфронтации в отношении «гостя» и «врага». Таким образом, необходимо выяснить, на каких условиях «чужие» на постоянной либо временной основе могли быть приняты в состав «своих».

Отказ от конфронтации в былинах возможен при соблюдении целого ряда условий. Как правило, он связан с вхождением иноэтничного героя в состав «семьи» по праву «родства» крови и по праву «родства» почвы.

Понятие «родство»[547] в данном случае не совсем корректно употребляется, правильнее (по отношению к современным реалиям) здесь было бы применить понятие «толерантность[548]» (связанная с принадлежностью к той или иной социальной группе).

Но традиционный термин «Родство» лучше отражает происхождение и суть данного явления (имело место так называемое «названное родство», и в первую очередь «братья названные»), поскольку так или иначе все указанные типы «родства» первоначально, по всей вероятности, были связаны с разграничениями функций (как правило, отражающих реалии социальной практики) внутри племени и рода. Изначально «своим» был член рода, племени, а затем союза родственных, в том числе и по языку, племен, затем союза союзов и т. д. (уровни близости родства).

Прекращение конфронтации возможно только в том случае, если удается «найти общий язык» с представителями других этносов. Взаимопонимание между конфликтующими сторонами происходит, когда имеются «точки соприкосновения» социальной практики, в которых стороны имеют общие интересы и общее мнение и, следовательно, способны найти компромисс.

Такими, общими для большинства этносов, «точками соприкосновения» социальной практики являются внутриплеменные и внутриродовые взаимоотношения (родство), поскольку обойтись без них при образовании сколько-нибудь крупной этнической общности невозможно. Учитывая, что при создании первоначального союза использовались данные методы сплочения и детерминации, то и в дальнейшем предгосударственные и раннегосударственные этнические образования продолжают копировать их систему при контактах с другими народами. В этом отношении очень показательны эпические отношения князя и его богатырской дружины.

Власть князя воспринимается богатырями как безусловная и, по всей видимости, восходит к отношениям внутри патриархальной семьи. Князь в первую очередь — глава рода, он не первый среди равных, а первый после Бога.[549] Его власть — это власть патриарха, она имеет священный, непререкаемый характер (бунтуя против князя Владимира, Илья Муромец сначала сбивает с церквей золоченые маковки и лишь потом открыто угрожает ему самому[550]). Она распространяется на богатырей, почти всегда имеющих статус «детей» — боярских, гостиных, крестьянских и т. п. сыновей.

Необходимо учитывать, что князь Владимир никогда и никем из богатырей в эпосе не назван «братом», напротив, обычным обращением к нему можно считать «батюшка»,[551] «дядюшка[552]». При поиске невесты князь советует богатырям найти для него такую женщину, которую они могли бы величать «государыней», «матушкой[553]».

Оппозиция князю, таким образом, рассматривается как непослушание «сыновей» «отцу», заведомо осуждаемое в патриархальном обществе. В этой связи понятие «дети боярские» получает несколько иное смысловое наполнение. В письменных источниках можно найти аналоги этого эпического восприятия князя (суверена) как «отца». У Иордана[554] имеется, в частности, описание приблизительно такой ситуации (обычая эпохи раннего средневековья, отнесенного им к территории Паннонии и Далмации), при которой у князя (Вождя) могли появиться подобные «сыновья»: