В свободных городах-государствах, в частности, в Пскове и Новгороде, где оно не было столь заметно, в борьбе за место в патрициате вступали в силу другие противоречия. В частности — между устоявшимся патрициатом — советом господ (Золотые пояса[399]) и «нуворишами» — купцами, «выскочками» из плебса, быстро разбогатевшими ушкуйниками, «гулявшими по Волге» наподобие былинных Садко и Васьки Буслаева, а также внутри патрициата между боярскими группировками различной торгово-политической ориентации.

Подобное общество, как правило, существует на грани постоянного конфликта, а потому требует особого внимания к путям повышения и легитимации статуса, к иерархии в целом.

Вечевая формула, отражающая расстановку сил в Новгороде: «от бояр, от житьих людей, и от купцов, и от черных людей»,[400] скорее всего показывает «сословное» различие в статусе социальных групп лично свободного населения по мере уменьшения их влияния и одновременно согласно престижности их рода занятий (труда) в обществе. Она в этом отношении в основном совпадает с былинной формулой присутствующих на пиру в Киеве у Князя Владимира с тем отличием, что термину «житьи люди», по-видимому, соответствует понятие «крестьяне прожиточны», которые отличаются «Святой верою», причем былина отделяет их от «Черных пахарей».[401]

В русском героическом эпосе инструментом манифестации, с помощью которого можно было изменить, подтвердить или повысить свой статус, а также, соответственно, статус социальной группы, к которой принадлежала личность, была процедура хвастовства.

Наиболее информативны и показательны в данном случае так называемые «типические места», которые присутствуют в былинах при описании пиров и «похвальбы». За основу принимается именно это типическое место, поскольку оно находится в завязке текста и определяет весь ход дальнейшего действия. Именно тот человек, на похвальбе которого «задержался взгляд» рассказчика былины, является ее главным героем.

Типические места похвальбы показывают не только иерархию (кто и чем), но и отношение к тому, кто и как (разумно или глупо) бахвалится. Благодаря этой особенности существует возможность использования эпического восприятия «похвальбы» в качестве своеобразного индикатора оценки социальной значимости поступков героя.

Исходя из того, что эпические представления о социальной практике в данном случае рассматриваются сквозь призму мотива «похвальбы», который является неотъемлемой чертой былинной традиции и возникает в качестве своеобразной «точки отсчета» в развитии большинства эпических сюжетов, трудно не прийти к выводу о его «ключевой» роли при изучении эпоса. «Похвальба», как правило, имеет престижный характер и обречена на общественный резонанс, поскольку достичь желаемого престижа (повышения социального статуса) возможно только в отношении других членов общества, понижая их статус, по меньшей мере, на время, при условии, что общество сочтет поступок («похвальбу»), отвечающим всем критериям престижности.

Мотив похвальбы рассматривается как инструмент выявления колебаний престижности того или иного социального статуса в «эпическом» обществе Древней Руси. Поэтому необходимо охватить максимально широкий круг источников, характеризующий представления населения о похвальбе и отношение к ней.

Мотивы хвастовства позволяют провести связь с некоторыми этнографическими материалами. Сравнивая похвальбу героев былин (идеальную) и вполне реальные — «Жизнеописание» и «Поучение» Владимира Мономаха, можно совершенно по-другому взглянуть на смысл тех действий, о которых они повествуют, полностью осознать их значение.

Эти действия интересны постольку, поскольку имеются примеры аналогичных действий и до, и после, и во время создания, и в период существования былины как устной традиции. В качестве примера того, как подобные действия осуществлялись до создания былин, можно привести эпизод из Повести временных лет, когда рассказывается о сборе дани Игорем: «Отроки Свенельжи изоделися суть оружьем и порты, а мы — нази…».[402]

Здесь интересна мотивация дружины, выбранная, чтобы склонить князя в поход за данью. В этом эпизоде вызов брошен князю и его воинам, и соответственно действия князя по вторичному сбору дани также являются ответом на указанный вызов, так как князь обязан сделать больше, чем его боярин (иначе возникла бы угроза его авторитету в дружине, доход воинов не приписывался бы его удаче, сакральной власти). Повторный сбор дани — следствие получения им, по-видимому, четко оговоренной дани (равной собранной Свенельдом), в то время как он — князь и должен привезти — больше.

Дань, о которой говорится в сообщении летописи, собиралась достаточно регулярно, по сообщениям византийских источников:

Из этого можно заключить, что в данном случае имеет место не зависть одних воинов к другим (о чем говорится, в частности, в начальной части младшего извода новгородской первой летописи: «се дал еси единому мужеви много»[404]), не их крайняя бедность, но хвастовство одной дружины перед другой, по всей вероятности, произошедшее на пиру, так как именно там могли встретиться «отроки» разных дружин.

Таким образом, хвастовство здесь воспринимается как вызов, на который необходимо ответить незамедлительно, дабы не уронить свой социальный статус. Подобные же примеры можно найти и в былинах: «инный хвалится шелковым портом», в былине «Ставр Годинович».[405]

Примером существования подобного хвастовства в качестве (значении) вызова в более позднее время могут служить так называемые «косирки» в Моравской Словакии.[406] Тот, кто смеет носить «косирек», должен быть «молодцем». Этот «косирек» по смыслу, в него вкладываемому, похож на «оселедец», а термин «молодец» весьма характерен для былин и сказок. Так, например, Алеша Попович — «млад», «молодой» Микула Селянинович, — эпитеты имеют отчетливый оттенок, явно обозначающий статус.[407]

Первый вопрос, на который хотелось бы ответить, — кто хвастает?

Хвастают, как правило, все, кто имеет легальный (одобряемый обществом) социальный статус, то есть все свободные члены общины. В разных случаях это могут быть все гости, либо их часть, даже князь Владимир. Похвальба рассматривается былинами чаще всего в двух ракурсах: на пиру человек мог хвастать либо разумно, умно, либо — глупо, неразумно, иногда же гость хвастает просто «иначе».

Вместе с тем есть категория гостей на княжеском пиру, которые не хвастают — «сироты бесприютные». Эти люди фактически лишены права голоса. Их обязанность — сидеть, причем смирно сидеть; им разрешалось только смотреть, как другие хвастают, равно как «Пропевателям» и «Скоморохам», которые, обслуживая княжеский пир, не хвастали.

Бросается в глаза, что приглашены на пир были только «черные[408] пахари», то есть, очевидно, обладавшие определенным уровнем достатка. Интересен также и термин «крестьян прожиточных». Нельзя точно сказать, кто имел право так называться, так как термин «прожиток» имеет массу значений — это могли быть и церковные деятели (Владыка Черниговский), и Добрыня Никитич — он был, к примеру, «роду христианского», что былина особо подчеркивает, и так называемые «старцы градские» (Пленко Сороженин), и материально обеспеченные (зажиточные) крестьяне. Что конкретно имелось в виду под этим термином — религия, почтенный возраст, материальный достаток или род занятий, — определить сейчас сложно.