В XIX в. не только в Германии, но и в некоторых других европейских странах становление национальной культуры и национального самосознания ярко проявилось в собирании и издании народных сказок. Причем в ряде случаев дополнительным импульсом послужило знакомство со сказками братьев Гримм, быстро получившими всеевропейскую известность.[157] Так, в Норвегии П. К. Асбьёрнсен (1812–1885) и И. И. My (1813–1882) в 40-х годах XIX в. издали собрания норвежских народных сказок, приобретшие значение национальной классики.[158] Норвежские собиратели сказок состояли в переписке с братьями Гримм и даже посвятили им один из своих сборников.[159]

Примером братьев Гримм вдохновлялся и известный французский фольклорист Эмманюэль Коскэн (1841–1921), в 1876 г. начавший издавать сказки Лотарингии, позднее вышедшие в виде книги.[160]

Как мы увидим ниже, собрание братьев Гримм послужило одним из образцов и для первого собирателя бенгальских сказок — Лалбихари Дэ (1824–1894).

В России обширный свод фольклорных сказок впервые издал A. Н. Афанасьев (1826–1871) в 1855–1863 гг.[161] Через сто лет B. Я. Пропп свидетельствовал:

Приступая к изданию русских сказок, А. Н. Афанасьев также поставил себе за образец сборник братьев Гримм. Но, по замечанию В. Я. Проппа, «Афанасьев как издатель сказок далеко превзошел своих германских предшественников».[163] Во-первых, собрание Афанасьева, содержащее около шестисот текстов, — «самый большой сборник народных сказок, известный мировой науке».[164] Во-вторых, братья Гримм давали каждый сюжет лишь в одном варианте: если в их распоряжении оказывалось несколько вариантов, они сводили их воедино, очевидно полагая, что «восстанавливают» «подлинный» облик текста. А. Н. Афанасьев же исходил из того, что устная сказка по самой природе своей бытует в виде разных вариантов, каждый — из которых имеет самостоятельную ценность, и поэтому публиковал варианты «в той мере, в какой он ими располагал».[165] А. Н. Афанасьев гораздо осторожнее, чем братья Гримм, редактировал изданные им тексты (большей частью они достались ему в рукописях, в записях других лиц), но все же, очевидно, определенное число сказок А. Н. Афанасьева также должно быть признано не собственно фольклорными, а «фольклористическими» (по терминологии Л. Ю. Брауде).[166]

Наконец, у братьев Гримм последовательность сказок в сборнике случайна, а А. Н. Афанасьев для второго издания своей книги (вышедшего посмертно в 1873 г.) выработал классификацию сказок (разделив их на сказки о животных, волшебные и бытовые или новеллистические), которая позже легла в основу общепринятой и поныне классификации Аарнс — Томпсона.

Давно уже было замечено, что в повествовательном фольклоре разных народов Европы и Азии встречаются очень похожие ситуации (мотивы, как говорят ученые) или даже целые сюжеты (т. е. определенные последовательности ситуаций-мотивов).[167]

Вот, например, в бенгальской сказке «Приключения двух воров и их сыновей» один вор уводит у другого корову (с награбленным: сокровищем) при помощи такой хитрости: он бросает на дорогу сначала один красивый башмак, а на некотором расстоянии от него — другой, под пару первому. Другой вор, идущий с коровой, первый башмак не поднимает, а увидев второй, привязывает корову к дереву и возвращается за первым. Корова таким образом становится добычей первого вора.

В одной из сказок А. Н. Афанасьева (№ 390) вор Сенька Малый точно таким же способом уводит быка у трех мужиков: сначала бросает на дорогу правый сапог, а потом, забежав вперед, левый.[168] По свидетельству С. Томпсона, рассказы о подобных фокусах с обувью (имеющих целью кражу животного, как правило быка) известны во всех частях света «в более чем трехстах версий».[169] В данном случае мы можем говорить о повторяемости мотива или короткого, простого сюжета.

Еще более удивительны случаи повторяемости длинных и сложных сюжетов. Вот, например, бенгальская сказка «Киранмала». Некий раджа подслушивает ночью беседу трех девушек-сестер, которые высказывают свои заветные желания. Младшая говорит, что она хотела бы стать женой раджи. Раджа берет ее в жены. Через какое-то время царица рожает сына, но завистливые сестры сообщают радже, что его жена родила щенка… Всякий читатель, мало-мальски знакомый с русской литературой, сразу вспомнит «Сказку о царе Салтане» А. С. Пушкина. Правда, вариант, обработанный А. С. Пушкиным, во многом отличается от бенгальской сказки, но в сборнике А. Н. Афанасьева есть и другие варианты этого сюжета, поразительно похожие на «Киранмалу». Это сказки № 288 и 289 под названием «Поющее дерево и птица-говорунья». Первая была записана в Тверской губернии, вторая — в Оренбургской. Предоставим читателям самим провести сравнение бенгальской и русских сказок и удивиться сходству их сюжетов, вплоть до деталей. И вновь сошлемся на С. Томпсона, согласно которому «это один из восьми или десяти самых известных мировых сюжетов. Беглый просмотр доступных справочных работ обнаруживает 414 версий, и это говорит о том, что более тщательные поиски могли бы привести к открытию и еще нескольких сотен версий».[170]

Как объяснить подобные сходства сюжетов в фольклоре разных стран? Почему, например, и у бенгальцев, и у русских, и у других народов в их сказках эпизод подслушивания царем разговора трех девушек так крепко связан с последующими эпизодами подмены младенцев (и именно в такой последовательности: два сына и младшая дочь), а затем эти спасшиеся младенцы непременно отправляются на поиски — по очереди, по старшинству! — волшебной вещей птицы? Какие силы тяготения существуют в пространственно-временном континууме повествования?

Современные сказковеды смиренно воздерживаются давать авторитетные ответы на такие вопросы. Но в прошлом (особенно в более наивном и более самонадеянном XIX в.) на этот счет предлагались разные теории, разные объяснения (которые теперь, как правило, мало кого удовлетворяют, по крайней мере в своем первоначальном виде).

Словно подчиняясь известному канону сказочного повествования (а именно канону утроения сюжетных ходов), в XIX в. одна за другой возникли три теории, стремившиеся объяснить сходство фольклорных сюжетов у разных народов.[171]

Первой по времени была теория, известная под именем «мифологической» или «арийской».[172] Она возникла параллельно с развитием сравнительного языкознания, открывшего историческое родство языков так называемой индоевропейской семьи. Поэтому сходство сказочных сюжетов у разных народов Европы и Азии также предлагалось объяснять изначальным родством «индоевропейцев». В сказках видели отражение древних мифов «индоевропейцев» (отсюда — первое название данной теории), а первоначальные формы этих мифов отыскивали в мифологии древних индийцев — «ариев» (отсюда — второе имя теории). Основоположниками этой теории считаются братья Гримм. В России ее сторонником был, например, А. Н. Афанасьев. Увеличение знаний о фольклоре и мифологии разных народов и вульгаризация самой теории в трудах эпигонов лишили ее научного престижа к концу XIX в. В частности, выяснилось, что сходные сюжеты широко встречаются у народов, не объединенных «индоевропейским родством».