«С ним, с ним надо мне было, не с Бликиным, — тоскуя, повторил про себя Вальган. — А что в нем? Почему он здесь как свой?»

Впервые он внимательно посмотрел на Гринина. Жилистое тело старого рабочего и лицо, ничем не примечательное на первый взгляд. Только вглядевшись, можно заметить ту особую, спокойную твердость, которая создается жизнью трудовой и безупречной. И сухое лицо со скупой, но мягкой улыбкой, и точные, сдержанные жесты, и немногословная речь говорили о втором секретаре обкома как о человеке испытанном и надежном. Вальган понял это и снова пожалел: «Зачем с ним не сблизился?» Чем сдержаннее критиковал Гринин недочеты Бликина, тем убедительнее были слова. Коротко он коснулся работы тракторного завода:

— Отдача от перестройки, проведенной Бахиревым, началась через месяц. Июльский подъем — это заслуга отнюдь не директора, а прогрессивных начинаний главного инженера. Об этом правильно говорил Чубасов на последнем пленуме обкома, — сказал Гринин, даже не повысив глуховатого голоса. Если б ругал, нападал, горячился, все прозвучало бы для Вальгана не так обидно и не так бесповоротно, как эта мимоходом брошенная фраза. Отмел, как ветошь, не глядя, не объясняя, как нечто само собой понятное, не требующее доказательств, И уже не вспоминал о Вальгане. Зато подробно говорил о Бахиреве: — Сперва, как говорили на заводе, «гнул через дугу», да еще и гнул-то в одиночку. Дорого это обошлось заводу! Ошибки понял и пережил. Первый увидел пороки в конструкции. Новая конструкция подготовлена его усилиями. Уволенный, не ушел с завода, остался в качестве сменного. На все пошел, лишь бы исправить сделанное. Изменилась не только посадка противовесов. Изменился сам товарищ Бахирев. Авторитет им приобретен не за счет умения показать товар лицом. Авторитет заработан и завоеван! Коллектив ценит главного инженера за боеспособность и за прогрессивность главной производственной линии.

— А какая главная линия? Эта самая «директор — кузнец, главинж — кузнец…»? — улыбнулся горячими глазами худощавый человек за столом, и улыбка его передалась многим: видно, многие знали то, на что он намекал.

Гринин покраснел совсем по-девичьи, и от этого суховатое лицо его помолодело и зажглось, ожило, словно освещенное изнутри. Та внутренняя жизнь, которую он не выказывал из сдержанности или из застенчивости, прорвалась в этом девичьем румянце,

— Ну да… эта самая линия.

— Ты объясни.

— Линия на специализацию и на кооперацию заводов. Давно добиваюсь, чтоб наш завод имени Кирова сделали областной кузницей. Есть у нас такое мечтание — огромный кузнечный завод, а в нем… — Он прищурился и заговорил тем привычно отчетливым и радостным говором, каким дети рассказывают любимые присказки: — А в нем директор — кузнец, главинж — кузнец, все начальники цехов — кузнецы, все рабочие — тоже кузнецы! Кругом кузнецы! Вот дали бы поковку!

Заговорили о будущей переорганизации заводов, и Вальган все еще не мог понять, почему получилось так, что он в стороне от планов будущего, а сменный инженер Бахирев связан с ними.

Когда Гринин кончил, председательствующий спросил:

— Кто еще будет выступать?

Бахирев ждал, что выступит Чубасов, но тот, по-прежнему не двигаясь и не разжимая губ, устало опустил плечи.

«Мавр сделал свое дело…» — понял Бахирев. Не будь этих по-юношески хрупких плеч, схватка на пленуме, подготовившая это совещание, могла закончиться совсем иначе.

За столом прозвучали слова:

— Послушаем товарища Бахирева.

Бахирев не ждал, что после того молчания его захотят выслушать, и не был готов к выступлению. Он встал нерешительно. Гринин расчистил ему дорогу, вызвал к нему пристальный и доброжелательный интерес. Воспользоваться минутой, рассказать о том, почему не ушел с завода, как в нерабочее время бился над испытаниями? Эта мысль каким-то краем коснулась мозга и тут же бесследно исчезла. «Сказать о главном». Он уже поспешно шагал, задевая стулья. Он остановился у стола и прежде всего что есть силы дернул себя за вихор. Убедившись, что волосы сидят достаточно крепко, он заговорил, по своему обыкновению, коряво, тяжеловесно, без всяких вводных фраз, стремясь лишь как можно точнее и короче сформулировать главное:

— Завод в его настоящем виде лишен перспектив развития. Накопленные мощности переросли существующие формы организации. Дальнейшее насыщение техникой может не принести должного эффекта без организационной перестройки. Поточное производство раскрывает всю свою прогрессивность лишь в условиях максимальной массовости! Создать все условия для массовости!

Он волновался, спешил высказать то, что было выношено годами, и сам с недоумением замечал: «Говорю чистыми политэкономическими тезисами. Вот незадача!» Он страдал, но, боясь произнести лишнее слово, продолжал в том же духе:

— Поточное производство раскрывает всю свою прогрессивность лишь в условиях максимальной массовости. Передать производство ряда наименований специализированным заводам! За счет освободившихся площадей и мощностей увеличить массовость основной продукции! Массовость! Специализация! Кооперация! Вот основные задачи! — воскликнул он и сам испугался и удивился: «Лозунгами пошел жарить!»

Лет тридцать назад он вместе с другими комсомольцами на демонстрациях скандировал: «За индустриализацию! Ура! За кооперацию! Ура!» Он хотел остановиться, но лозунги продолжали торопливо выскакивать из него. Крайне огорченный этим припадком лозунгоизвержения, он растерянно оглянулся на руководителей партии: как они это переносят? К его удивлению, они переносили терпеливо. Очевидно, они знали, что лозунгами человек может заговорить по двум причинам: по причине полной пустоты и отсутствия собственных слов и мыслей или же по причине предельной отмобилизованности всех сил на осуществление этих лозунгов. В таких случаях лозунг также насыщается личными страстями, как извечное «я вас люблю». Очевидно, люди, сидящие за столом, понимали, что перед ними именно этот второй случай. Они слушали Бахирева с сочувствием, хотя кое у кого в глазах, в углах губ дрожали улыбки. Трудно было не улыбнуться, глядя, как огромный, вихрастый, краснолицый, потный человек со страстным и в то же время испуганным выражением выкрикивает: «Специализация! Кооперация!»

Ободренный их сочувствием и пониманием, Бахирев стал успокаиваться и с облегчением почувствовал, что лозунги постепенно сходят с него и к нему мало-помалу возвращается нормальная человеческая речь.

— Ведь мы весь трактор делали — от втулок, гаек шатунов до дизелей. В Англии один завод делает втулки на всю страну. А зачем нам делать шатуны для себя да еще и для других? Шатуны эти нам как чирей на теле! Когда на заводе делают все, от втулок и шатунов до дизелей, то это не завод, а первобытный общинный строй! Если мы это терпим, то этого не потерпят те же дизеля! Они не потерпят рядом с собой втулок, кроватей, печных заслонок! Они вскочат в цене и упадут в качестве. Не я прошу, дизеля требуют!

Сначала от него ожидали объяснений и оправданий. Но он забыл о себе. Искренность его самозабвения была очевидна. То, о чем он говорил, волновало тех, кто слушал. Не судьба Бахирева, а будущее завода, естественно, оказалось в центре внимания.

«Сам как дизель, гудит свое. И убеждает! — радовался за него Курганов. — Убеждает своими тысячами оборотов в секунду. Своими лошадиными силами убеждает».

Когда он кончил и Бликину дали заключительное слово, у всех было такое ощущение, что повернулись вспять — от будущего к прошлому.

Только Бликин не видел впереди будущего. Перед ним вставало небытие. «Кто?!» — спрашивал он себя, огладывая мраморную комнату прощальным взглядом. Если б его поразила ожившая статуя командора, он понял бы и смирился. Но не было статуи. Сидели люди. Разные. Пытливые. Непринужденные. Казалось, даже добродушные. Понимают ли они сами, что здесь происходит?

В первые посмертные минуты даже небольшое тело вытягивается, как бы вырастая, даже незначительное лицо исполняется твердости и значимости. Нечто подобное происходило сейчас с Бликиным. Он казался выше, чем обычно. Покатые плечи его поднялись и обострились. Черты лица затвердели, сделались резче и отчетливее. Казалось, сквозь опавшие мякоти проступает костяк.