ГЛАВА 27. ВАЛЬГАН МЕНЯЕТ ЛИЦО

От Чубасова Бахирев, не заходя домой, пошел на завод. До начала смены оставалось еще около часа, но ему тяжело было после чубасовского дома идти в свой.

В кабинете Рославлева было пусто. Он сел за свой стол, вынул материалы по очередным испытаниям, но смотрел на них не видя. Внезапно на всю комнату прозвучало полнозвучное, дружески властное:

— Дмитрий Алексеевич! Ты в кабинете?

Бахирев вздрогнул и оглянулся на заводской селектор. Вальган?! Не может быть! Что надо Вальгану от сменного инженера, оставленного на заводе вопреки директорской воле?

— Мне сказали, что ты у себя, Дмитрий Алексеевич! Вальган. Только Вальган мог вот так, одним бодрым голосом, сразу завладеть всей комнатой. Но говорил не сегодняшний, а тот, канувший в вечность Вальган, который когда-то посылал в подарок огненные цветы кактуса. Бахирев все еще не откликался, и Вальган позвал в третий раз:

— Отзовись же, Дмитрий Алексеевич! Ты меня не слышишь? — Голос звучал еще дружественнее, еще призывнее.

В комнате явственно витал призрак былого Вальгана.

— Я слышу.

В ответ на скрипучие слова все тот же вольный раскат бархатного, ласкающего баритона:

— Зайди сейчас, если сможешь. «Зачем я ему?»

Вальган стоял у стола. На стук Бахирева он обернулся и со своей великолепной, всепобеждающей улыбкой указал ему на листы бумаги. Это была санкция министерства на новую автоматическую линию для моторного цеха.

— Только что получил. С ночной почтой.

Нет, Бахирев ошибся. Прежний Вальган никогда не умирал. Он жил во плоти и крови, исполненный обычной энергии и самого естественного дружелюбия, горячеглазый, белозубый Вальган. И Бахирев почувствовал: несмотря на пережитое, помимо воли, помимо сознания, что-то в нем самом откликается на дружественный призыв. «Не поддавайся враз! — предостерег он себя. — Не враз! Почему о новой линии вдруг мне, а не Рославлеву?»

— Садись же, садись!

Бахирев опустился в знакомое кресло. Как изменчив этот просторный кабинет. Он был гостеприимным пристанищем для вновь прибывшего, он был кровом друга, он был операционной хирурга, он был станом недруга. Во что он превратился сейчас? В обитель воскресшего из мертвых? В нейтральную зону для дипломатических переговоров? А вдруг — в исповедальню кающегося грешника Вальгана? Вряд ли, вряд ли. Непонятно!

Вальган подошел к столу, сел, привычным жестом взял в кулак подбородок.

— Захотелось тебя порадовать. Расщедрилось министерство, глядя на успехи моторного! Ваше с Рославлевым достижение.

«Вызвал меня для того, чтоб обрадовать автоматической линией! — прикидывал в уме Бахирев. — Не похоже, не похоже на правду. В чем дело? Противовесы? Предстоящий пленум обкома? Но что ему пленум? Приезд Кости?»

Дней десять назад Бахирев встретил на заводе старого друга Костю Зимина. Оказалось, что Костя теперь работает в ЦК, и приехал с бригадой ЦК по проверке сигналов из области. Костя пробыл на заводе всего несколько дней и неделю назад уехал в районы.

Увидев недоумение Бахирева, Вальган сказал задушевно и задумчиво:

— Сегодня автоматическая линия, завтра пескодувки, послезавтра новый цех… В чехарде и в сутолоке не заметно, а оглянешься—сколько все-таки сделано! Ведь я пришел сюда — крыш не было. И дождь и снег — прямо на станки. Оглянешься — и такою мелочью покажутся разные неувязки!

Из-под полуопущенных ресниц мирно светились темные глаза, поза была покойна, и только, рука гладила подбородок слишком быстро. Это движение выдавало иной, внутренний ритм.

Разговор скользил от темы к теме: автоматическая линия, организация потока деталей, школа передовых методов. Движение руки, гладящей подбородок, становилось все быстрее и быстрее. Пальцы стали выбивать дробь где-то у правого угла губ. Бахирев вспомнил игру в «холодно-горячо». Движение руки Вальгана как бы говорило: «Горячо, горячо, еще горячее. Совсем близко!»

— Как у тебя с испытанием новой конструкции?. Сколько часов накрутил?

«Ну конечно, дело в противовесах», — убедился Бахирев.

— Накрутили около полутора тысяч часов.

— Что ж? На мой взгляд, уже достаточно. Недостающие по закону пятьсот будем отвоевывать. В министерстве, конечно, цифроед на цифроеде. Ну, да я найду на них управу. Через пару дней думаю лететь. Готовь материалы. Иди к себе и готовь материалы. На эти дни мы освободим тебя от работы сменного. Распоряжение отдано. — И, видя изумленные глаза Бахирева, Вальган подтвердил: — Да, да, иди к себе и срочно готовь материалы. Завтра в восемь утра ознакомишь меня с основными результатами.

Рука сжала подбородок так, что побледнели суставы, и на миг окаменела.

Каким разнообразным может быть простое поглаживание подбородка! Обычно у Вальгана это поглаживание было исполнено энергии и довольства. Казалось, ему приятно ощущать эластичность своей кожи, и ощупывать, и ласкать самого себя, такого сильного, быстрого, жизнеспособного, доставляющего самому себе столько разнообразных радостей. Десять минут назад пальцы терли кожу так, как трут внезапно прихваченное морозом место. Минуту назад они выбивали дробь нарастающей тревоги. А сейчас они обхватили подбородок, сжались, побледнели и замерли. Так, сжимаясь, бледнеют и замирают в минуту опасности: пронесет или не пронесет?

«Что, что такое? Непонятно, — спрашивал себя Бахирев. И тут же отбросил все свои опасения. — Почему непонятно? Убедили, доказали испытаниями. Убедился и вот сам едет воевать за новую конструкцию! Он же человек решительный. Если уж сам взялся, значит, кончено с этой бедой, с этой бомбежкой противовесами!»

От радости Бахирев резко повернулся в кресле. Глаза Вальгана заметались под ресницами, желтые, быстрые.

«Глаза рыси», — вспомнил Бахирев. Он встал. Ресницы Вальгана вскинулись. В желтых глазах обыкновенный испуг.

«Чего он боится? — удивился Бахирев. — Боится, как бы не выплыли противовесы на пленуме? Но ведь он же давно все знал и не боялся! Боится, как бы я сам не поехал в Москву, не помешал дать делу нужное освещение? А, черт с ним! Не в том же дело, чего он так боится. Он едет воевать за новую конструкцию. А если уж такой противник превращен в соратника, значит победа!»

Он забрал документацию испытаний и заторопился домой, чтобы к утру приготовить материалы для директора.

Не успел он поужинать, как раздался звонок и в прихожей прозвучал веселый мужской голос:

— Хозяин дома? Принимайте выходцев с того света! — На пороге стоял Зимин, — Едем из района, дороги замело, сами застыли, мотор барахлит. Шофер мотор чинит, а я думаю — дай загляну к старому товарищу! Авось обогреет!

Через десять минут он уже сидел в кабинете Бахирева, закутавшись в его теплый халат, ел оставшиеся от обеда щи и жаловался:

— Вот, понимаешь, характер: ни при каких обстоятельствах не теряю аппетита!

Он ел, говорил, был весел, как всегда, и, как всегда, над его веселым лицом круто топорщились упрямые кудряшки. Бахирев заметил, однако, что Костя сосредоточен на чем-то. Он то хмурился невпопад словам, то умолкал на полуфразе.

— Ешь больше, районный путешественник, — сказал Бахирев. — Вижу, замотался, слов не вяжешь. Куда тебя носило?

— К ухабинским «антимеханизаторам», — засмеялся Костя.

— К Курганову? Я ж его знаю! Что ты о нем скажешь? — спросил Бахирев, готовясь защищать Курганова.

— Что скажу? — Костя поставил тарелку, резко повернулся и запутался в бахиревском халате. — Скажу, что кое-где отвыкли от инициативных людей. Сидит человек в районе на полях, а у обкома, за сто километров, спрашивает: «Созрела земля или не созрела?» Таких воспитывают и такими довольны. А как заведется инициативный человек, так его по лбу! Так его по лбу!

— Ты про Курганова?

— Интересно же работает человек! Год был тяжелый, неурожайный. У него, как и во всей области, общие показатели действительно ниже прошлогодних. А ты взгляни за эти, за общие! Ведь у него интереснейшая вещь: общие хуже прошлогодних, а в отстающих колхозах, наоборот лучше! Поездил я по этим отстающим. Поднимаются люди. У них техника была мобилизована с весны на разделку топей и залежей. А с этих топей и залежей как раз урожаи.