Изменить стиль страницы

Она – божество, с этим милым лепетом, с этим изящным, беленьким личиком, тонкой нежной шеей…

Крестьяне не видали никогда ничего подобного; они падают ниц перед этим ангелом. Она тихо ступает по траве, ходит с ним в тени березняка: она поет ему…

И он чувствует жизнь, ее тихое течение, ее сладкие струи, плесканье… он впадает в раздумье от удовлетворенных желаний, от полноты счастья…

Вдруг лицо его омрачилось.

– Нет, этого быть не может! – вслух произнес он, встав с дивана и ходя по комнате. – Любить меня, смешного, с сонным взглядом, с дряблыми щеками… Она все смеется надо мной…

Он остановился перед зеркалом и долго рассматривал себя, сначала неблагосклонно, потом взгляд его прояснел; он даже улыбнулся.

– Я как будто получше, посвежее, нежели как был в городе, – сказал он, – глаза у меня не тусклые… Вот ячмень показался было, да и пропал… Должно быть, от здешнего воздуха; много хожу, вина не пью совсем, не лежу… Не надо и в Египет ехать.

Пришел человек от Марьи Михайловны, Ольгиной тетки, звать обедать.

– Иду, иду! – сказал Обломов.

Человек пошел.

– Постой! Вот тебе.

Он дал ему денег.

Ему весело, легко. В природе так ясно. Люди всё добрые, все наслаждаются; у всех счастье на лице. Только Захар мрачен, все стороной смотрит на барина; зато Анисья усмехается так добродушно. «Собаку заведу, – решил Обломов, – или кота… лучше кота: коты ласковы, мурлычат».

Он побежал к Ольге.

«Но, однако ж… Ольга любит меня! – думал он дорогой. – Это молодое, свежее создание! Ее воображению открыта теперь самая поэтическая сфера жизни: ей должны сниться юноши с черными кудрями, стройные, высокие, с задумчивой, затаенной силой, с отвагой на лице, с гордой улыбкой, с этой искрой в глазах, которая тонет и трепещет во взгляде и так легко добирается до сердца, с мягким и свежим голосом, который звучит как металлическая струна. Наконец, любят и не юношей, не отвагу на лице, не ловкость в мазурке, не скаканье на лошади… Положим, Ольга не дюжинная девушка, у которой сердце можно пощекотать усами, тронуть слух звуком сабли; но ведь тогда надо другое… силу ума, например, чтобы женщина смирялась и склоняла голову перед этим умом, чтоб и свет кланялся ему… Или прославленный артист… А я что такое? Обломов – больше ничего. Вот Штольц – другое дело: Штольц – ум, сила, уменье управлять собой, другими, судьбой. Куда ни придет, с кем ни сойдется – смотришь, уж овладел, играет, как будто на инструменте… А я?.. И с Захаром не управлюсь… и с собой тоже… я – Обломов! Штольц! Боже!.. Ведь она его любит, – в ужасе подумал он, – сама сказала: как друга – говорит она; да это ложь, может быть, бессознательная… Дружбы между мужчиной и женщиной не бывает…»

Он пошел тише, тише, тише, одолеваемый сомнениями.

«А что, если она кокетничает со мной?.. Если только…»

Он остановился совсем, оцепенел на минуту.

«Что, если тут коварство, заговор… И с чего я взял, что она любит меня? Она не сказала: это сатанинский шепот самолюбия! Андрей! Ужели?.. быть не может: она такая, такая… Вон она какая!» – вдруг радостно сказал он, завидя идущую ему навстречу Ольгу.

Ольга с веселой улыбкой протянула ему руку.

«Нет, она не такая, она не обманщица, – решил он, – обманщицы не смотрят таким ласковым взглядом; у них нет такого искреннего смеха… они все пищат… Но… она, однако ж, не сказала, что любит! – вдруг опять подумал в испуге: это он так себе растолковал… – А досада отчего же?.. Господи! в какой я омут попал!»

– Что это у вас? – спросила она.

– Ветка.

– Какая ветка?

– Вы видите: сиреневая.

– Где вы взяли? Тут нет сирени. Где вы шли?

– Это вы давеча сорвали и бросили.

– Зачем же вы подняли?

– Так, мне нравится, что вы… с досадой бросили ее.

– Нравится досада – это новость! Отчего?

– Не скажу.

– Скажите, пожалуйста, я прошу…

– Ни за что, ни за какие блага!

– Умоляю вас.

Он потряс отрицательно головой.

– А если я спою?

– Тогда… может быть…

– Так только музыка действует на вас? – сказала она с нахмуренной бровью. – Так это правда?

– Да, музыка, передаваемая вами…

– Ну, я буду петь… Casta diva, Casta di… – зазвучала она воззвание Нормы и остановилась.

– Ну, говорите теперь! – сказала она.

Он боролся несколько времени с собой.

– Нет, нет! – еще решительнее прежнего заключил он. – Ни за что… никогда! Если это неправда, если мне так показалось?.. Никогда, никогда!

– Что это такое? Что-нибудь ужасное, – говорила она, устремив мысль на этот вопрос, а пытливый взгляд на него.

Потом лицо ее наполнялось постепенно сознанием; в каждую черту пробирался луч мысли, догадки, и вдруг все лицо озарилось сознанием… Солнце так же иногда, выходя из-за облака, понемногу освещает один куст, другой, кровлю и вдруг обольет светом целый пейзаж. Она уже знала мысль Обломова.

– Нет, нет, у меня язык не поворотится… – твердил Обломов, – и не спрашивайте.

– Я не спрашиваю вас, – отвечала она равнодушно.

– А как же? Сейчас вы…

– Пойдемте домой, – серьезно, не слушая его, сказала она, – ma tante ждет.

Она пошла вперед, оставила его с теткой и прямо прошла в свою комнату.