379

Говорят, они и теперь, когда их берут в плен, смотрят испуганно и недоверчиво, твердо убежденные, что им сейчас станут отрезать головы. — Корреспондент «Нового времени» Н. Каразин писал: «Говорят <…> это даже подтверждали сами пленные, — что турецким войскам якобы сообщено к сведению о необычайном варварстве русских, решившихся поголовно истребить все турецкое, — им говорили, что русские никого из пленных в живых не оставляют и предают немедленно мучительнейшей смерти. Говорят, будто бы в этом предупреждении кроется причина стойкости и отчаянной храбрости турецких батальонов… Очень может быть, потому что мне не раз приходилось наблюдать пленных, — и это ласковое, гуманное обращение с ними — видимо было для них приятной неожиданностью» (Нов. время. 1877. 10 (22) июля. № 489). В «Новом времени» было напечатано также анонимное «письмо» из Казанлыка военного корреспондента английской «Times» при русской дунайском армии, в котором сообщалось: «Мы прошли мимо группы, человек в пятьдесят, раненых турок, у которых раны был заботливо перевязаны, как будто никогда и не существовало „кучи голов“. Турки имели испуганный вид, так как они не могли понять, чтобы русские были менее жестоки, нежели они сами» (там же. 1 (13) августа. № 511. Отд. «Последние известия»).

380

…Человек тоже, хоть и не хрестьянин». Корреспондент английской газеты, видя подобные случаи, выразился: «Это армия джентльменов». — Возможно, речь идет о корреспонденте английской «Times», письма которого цитировали «Московские ведомости». Английский корреспондент несколько раз то с возмущением, то иронически называл турок «джентльменами». Русскую же армию он не называл прямо «армией джентльменов», но обращение ее солдат и врачей с пленными характеризовал как подлинно джентльменское: «И лишь несколько шагов отсюда русские врачи перевязывали раны этих дикарей, и солдаты охраняли их от порывов мести своих товарищей, подавляя и собственное негодование, наполнявшее их сердца <…> с одной стороны, цивилизация, основанная на христианских началах, а с другой — варварство и худшее, что может совершить зверская жестокость людей» (Моск. ведомости. 1877. 4 авг. № 194. «Турецкие злодеяния в Шипкинском проходе»). Несколько раньше «джентльменство» русской армии подчеркивалось в сообщении из Систова корреспондента «Daily News»: «…ни малейшая доля участия в деле разрушения не падает на ответственность русских солдат. Поведение их было безупречно в высшей степени. В самом разгаре боя они щадили противников и брали их в плен по всем правилам цивилизованных армий. Они защищали своих пленников от насилия систовской черни… После взятия города они употребили все усилия, чтоб остановить грабеж» (Нов. время. 1877. 27 июня (9 июля). № 476, Отд. «Последние известия»).

381

Когда болгары в иных городах спрашивали ~ «Имущество собрать и сохранить до их возвращения, поля их убрать и хлеб сохранить, взяв треть в вознаграждение за труд». — Достоевский, по-видимому, контаминирует сведения из двух газетных корреспонденции с театра военных действий. В напечатанном «Московскими ведомостями» анонимном очерке «Переход е. и. в. главнокомандующего из Зимницы в Тырново и вступление в Тырново» сообщалось: «Чарбаджи (сельский старшина) спросил великого князя, разрешено ли забирать имущество бежавших турок. Его высочество ответил ему на это, „что они должны принять меры к охранению оставшегося имущества и отнюдь не допускать его расхищения. Урожаи должны быть убраны и сложены отдельно» (Моск. ведомости. 1877. 9 июля. № 180). Через десять дней в газете Суворина появилось второе сообщение, правда, без упоминания о главнокомандующем, но текстуально еще более близкое тому, что говорит о нем Достоевский: «Корреспондент „Кельнск<ой> газеты“ пишет из Казанлыка от 10-го (22-го) июля <…> Для того, чтобы не погибла жатва, созревшая на турецких полях, владельцы которых бежали, будут приняты следующие меры: жатва будет убрана болгарами, которые за труд получат треть собранного хлеба и половину сена, между тем как остальное будет собственностью бежавших турок <…> по моему мнению, это единственное, что может быть сделано в этом случае» (Нов. время. 1877. 29 июля (10 августа). № 508. Отд. «Последние известия»).

382

Слыхал ли Левин про наших дам, которые ~ туркам бросают цветы, выносят дорогого табаку и конфект? — С театра военных действий пленных турок развозили на жительство во многие города южной и средней полосы России, вплоть до Владимира и Твери. Сначала отношение прессы к дамам, высказывавшим благосклонность к пленным, было благодушно-ироническим. Лишь иногда проскальзывали в нем нотки презрения. Представление об этом дает сообщение корреспондента «СПб. ведомостей» из Новочеркасска, перепечатанное в извлечениях многими газетами: «Вечером 30-го мая народ валил толпами по улицам нашего города. „Куда это вы стремитесь? — спрашиваю знакомого. — Турок, говорит, привезли. — Где же они? — В летнем госпитале. — Раненые, что ли? — Нет, не раненые, да там помещение, знаете ли, посвободнее“ <…> Посреди госпитального двора, у бараков, в которых расположились пленники <…> кучки представителей и милых представительниц всех классов нашего городского общества… Барыни и барышни (в числе их даже классные дамы института) наперерыв, одна перед другою, старались поговорить с турками, — если не словами, так знаками <…> Казалось, пленники нисколько не удивлялись тому, что публика их в полном смысле слова, рассматривала… Через Мустафу (переводчика. — Ред.) они не раз заявляли, что им очень нравится Новочеркасск и его жители, в особенности же — дамы, каких „и в Турции не встретишь…“. Пленники сделались героями дня; о них только у нас и было речи, — многие приглашали их даже к себе обедать <…> причем турки совершенно забывали запрещение Мохамеда относительно вина <…> Пожили три денька, пора и ехать, — и снова взволновался Черкасск <…> Начались прощания знаками, рукопожатиями, — появились даже букеты. Кому-то это не понравилось… „Черт знает что такое: и добровольцам букеты бросали, и туркам теперь бросают!?“ Кто-то заикнулся о полиции — и букеты исчезли… Вышла пресмешная сцена: встретив и угостив пленных дружелюбно, — как и подобает цивилизованным победителям, — мы проводили их громким смехом. Впрочем, этот невольный смех относился <…> не столько к пленникам, сколько к нашим, чересчур сентиментальным, хотя в то же время и очень трусливым, дамам, которые вздумали было бросать цветы к ногам побежденных… благо цветов у нас теперь много!» (С.-Петерб. ведомости. 1877. 10 июня. № 158. Отд. «Внутренние известия». Корреспонденция подписана инициалами К. Д.).

383

Так было в одной болгарской церкви, где нашли двести таких трупов, после разграбления города. — Достоевский, очевидно, напоминает трагические факты, приведенные в «письмах» Дж. А. Мак-Гэхена «Турецкие зверства в Болгарии». Упоминаемый Достоевским «город» — это болгарский город Батак, в котором в 1876 г. было около «девяти сот домов, с 8–9 000 жителей». Но «останки и пепел двухсот женщин и детей, сожженных живыми», были обнаружены не в церкви, а на ступенях батакской школы. В «дворике» же церкви, расположенной напротив школы, «лежало три тысячи народу…». В Батаке было уничтожено 8 200 мирных жителей, т. е. почти все его население (см.: Русский сборник. СПб., 1877. Т. 1, ч. 2. С. 104, 117, 122, 123).