90

…судя по ходу дел, вряд ли сербы скоро узнают этого неизвестнейшего из всех великих русских людей… — Достоевский, возможно, обратил внимание на следующее замечание Мещерского в его книге «Правда о Сербии» (СПб., 1877): «Интеллигент сербский наивно глупо и дерзко верит, что русские — Пушкин и Карамзин, перед ним, мальчишки, неучи и ученики <…> Серб, который с вами заговорит по-русски, — вы это видите по лицу его, — дает вам понять, что он делает вам большую честь» (с. 373).

91

…которому до сих пор не могли мы еще собрать денег на памятник… — Мысль о сборе средств на памятник Пушкину возникла в 1860 г. в среде бывших воспитанников царскосельского Лицея в связи с пятидесятилетним юбилеем Лицея. В 1870 г. был образован специальный комитет по постройке памятника. Работа по сооружению памятника, открытого в Москве на Тверском бульваре лишь 6 июня 1880 г., была поручена скульптору А. М. Опекушину (1841–1923). Газета «Московские ведомости» писала: «По словам „Нового времени“, модель памятника Пушкину, изготовленная художником Опекушиным и исправленная им по замечаниям экспертов, недавно удостоилась высочайшего одобрения и скоро будет выставлена для публики. Комитет в настоящее время приступает к заключению контрактов на предстоящие работы, которые будут производиться в Москве под наблюдением как г-на Опекушина, так и опытного архитектора, и, вероятно, начнутся не позже наступающей весны. Собранная сумма с процентами составляет с лишком 80 000 рублей» (Моск. ведомости. 1877. 22 февр. № 44. Отд. «Последняя почта»).

92

Сербская скупщина, собравшаяся в прошлом месяце в Белграде на одно мгновение (на полтора часа, как писали в газетах), чтоб только решить: «Заключить мир или нет?»… — Достоевский имеет в виду сообщение, напечатанное в отделе «Телеграммы» газеты «Московские ведомости» (1877. 17 февр. № 41): «Землин, 28 (16) февраля <…> Сегодня в половине десятого пушечные выстрелы возвестили гражданам Белграда об открытии скупщины. Заседание продолжалось до одиннадцати часов. Выработанные условия мира приняты почти без прений, и скупщина объявлена распущенною. При выходе из собрания, где происходило заседание, князь Милан и министры казались веселыми. Речь князя и все, что говорилось в скупщине, содержится в строгой тайне, под предлогом, что гласность может повлиять на заключение мира. Министерство ликует от одержанного торжества и вероятно — удержится».

93

Говорят, и на мир-то согласились вследствие какой-то передержки, министерской какой-то интриги. — По всей вероятности, Достоевский опирается здесь на данные о фракционной борьбе в скупщине, почерпнутые из газеты «Московские ведомости» (1877. 25.февр. № 47. Отд. «Последняя почта»).

94

…если чуть-чуть правда, что скупщина не трусила продолжения войны, то — «Что ж это у нас так кричали о трусости сербов?» — Достоевский имеет в виду толки газет и журналов после стратегического поражения сербской армии на Дюнишских высотах 17 (29) октября 1876 г.

95

…особенно запомнил одно письмо от одного юного русского...— Письмо из Белграда от 26 декабря 1876 г. студента-добровольца А. П. Хитрова, который энергично защищал сербов от нападок в русской печати: «Да, я убежден, что черных, постыдных мотивов у сербов не было, когда они рубили, стреляли себе руки… <…> У серба, когда он вышел на турок, злобы против врага оказалось так мало, что поздно уже было травить его против врага. С другой стороны, в сербе выказалась такая любовь к своей тихой и полной скромных благ куче, что она его тянула, точно магнит. <…> Им в кучах сделалось так хорошо, так приятно. <…> Турок его не трогал, он безмятежно предался наслаждению кучею, полным матерьялизмом кучным (!), не знавшим больше ничего на свете… Ах! Я так понимаю серба! Чем больше бываешь в кучах и в каких концах Сербии не бываешь — всюду видишь кучи, всюду видишь кучный матерьялизм серба» (Достоевский: Материалы и исследования. Л., 1976. Т. 2. С. 312–313). Куча (kyha) — большая семья, основное звено в составе организации племени в Сербии и Черногории.

96

Восторженный русский эмигрант даже извиняет членовредительство сербских солдат у Черняева и Новоселова: это, видите ли, они до того нежный сердцем народ, до того любят свою «кучу» — что ~ отстреливают себе пальцы, чтобы — поскорей воротиться в свое милое гнездо! — Сведения и характеристики, аналогичные тем, которыми было наполнено письмо этого «эмигранта», нередко встречались и на страницах русской периодики. В печати отмечалось, что в бою необученного и необстрелянного сербского пехотинца «неотвязно мучает воспоминание о потерях личных, о доме, о семье. Первый крик раненого серба: „И-я-у!.. Куку мене… Куку, красный брате!.. До кучи молим, до кучи!“ В этом крике судорожный вопль семьянина, отца…» (И-ов. Из Сербии // Гражданин. 1876. 1 ноября, № 36–37. С. 916). Мещерский писал в одном из «писем» «На пути в Сербию и в Сербии»: «Все в Сербии более или менее богаты, то есть имеют свое собственное состояние и наслаждаются жизнию <…> Вот это-то общее благосостояние, общее наслаждение жизнью и объясняет, почему в Сербии нет солдат в пехотных и конных милициях <…> с той минуты, как серб поступил в ряды войска, не имея понятия о нравственной стороне своей службы, он испытывает одно лишь: лишение разом всего того, к чему он привык, с чем он сжился, как с условиями жизни, без которых жизнь для него немыслима. Это рыбы, взятые из реки и пересаженные в стоячую воду. Оттого главная духовная черта в этом солдате есть непреодолимая тоска по дому или по куче, как говорит серб, то есть самое естественное и понятное желание быть дома» (Гражданин. 1876. 8 ноября. № 38–40. С. 942). Представление о «членовредительстве» в сербской армии, которой командовал русский генерал Черняев, дает следующее описание встречи В. П. Мещерского и Д. К. Гирса (1833–1886) с сербскими солдатами, идущими в тыл: «Одни шли с подвязанными руками, ибо были солдаты, прострелившие себе пальцы, другие шли просто домой, без всякого отпуска, а так себе<…>

— Ну, а эти раны, — спросил Гирс по-сербски, указывая на пальцы, — откуда они?

— Пуля, — ответил один из парней.

— Чья?

— Турецкая.

— Нет, — вмешался хладнокровно другой парень. — Я знаю, отчего эти раны: это они сами себе простреливают, чтобы уйти домой» (Гражданин. 1876. 8 ноября. № 38–40. С. 941).