Глава XIV. Глава, еще более сухая, чем предыдущая

В главном павильоне, над великолепным холлом, находился волшебной красоты салон овальной формы, Увенчанный куполом, часть его выступала вперед над садом. С каждой стороны располагались покои для двух дам, очень элегантно обставленные и украшенные, а над ними — покои для четверых кавалеров, устроенных в аттике. Расположение комнат было таким, что каждый из мужчин, поселившихся наверху, мог легко спуститься вниз или принимать гостей у себя незаметно для остальных обитателей дома (ниже я опишу, как это происходило). Во время пребывания в доме сэра Сидни — должна сказать, совершенно упоительного — в компании царили свобода, тайна и наслаждение.

С нашим приездом дом окончательно заполнился. Госпожа д'Орвиль поселила у себя Терезу, которая должна была прислуживать нам обеим. Сильвина хотела чувствовать себя свободной — из-за монсеньора. Сидни, тоже имевший определенные планы, постарался сделать так, чтобы рядом со мной никого не было. Монроз — его считали безобидным ребенком — получил комнату рядом с любовницей английского джентльмена (вместо горничной); монсеньор, его племянник, Кинстон и Сидни поселились наверху. Кроме того, у нашего хозяина была где-то еще одна квартира, о которой я упомяну позже.

Я вынуждена входить в эти мельчайшие подробности, поскольку они необходимы для понимания фактов, о которых я собираюсь рассказать. Читатель, знающий мою любовь к скрупулезной точности, может пропустить это описание, если внезапно заскучает.

Да, я забыла упомянуть о том, что в прилегающих к главному павильонах расселили слуг.

Глава XV. Глава, предваряющая последующие, гораздо более интересные

В первый вечер я легла в постель, но сон не приходил. Терезы со мной не было, так что поболтать было не с кем, и я попросила ее принести мне из библиотеки (она была в каждой спальне) первую попавшуюся под руку книгу. Это оказался роман «Тереза-философ», автор коего указан не был. Чтение быстро воспламенило меня, и я огорчилась своему одиночеству, меня мучили желания, которые я была не в силах удовлетворить, несмотря на присутствие в доме Монроза, прелата, моего шевалье и сэра Сидни. Я села на кровати, вздохнула, встала, походила по комнате… вернулась в постель… внимательно прислушалась… Увы — повсюду царила тишина, повергшая меня в отчаяние, было слышно, как по комнате пролетает муха. Я пустила в ход, так сказать, подручные средства, но облегчение длилось недолго.

Я не знала, как выйти из этого тоскливого положения, и вдруг совсем рядом со мной раздались тихие звуки арфы. Музыка звучала совсем близко — мне даже показалось, что играют в моей спальне, у изголовья кровати. Но рядом никого не было. Отзвучала прелестная прелюдия, и слабый, но трогательный голос запел строфы, достойные пера самого Анакреонта,[21] рассказывая о страсти юного любовника, которого любовь лишает сна. Музыка показалась мне очаровательной, и я, не зная, что играют не в соседней комнате, отправилась туда с канделябром в руке. Однако я ошиблась. Тот же результат принес осмотр всех остальных комнат. Громче всего арфа звучала у изголовья моей кровати, куда я вернулась после тщетных поисков… Каково же было мое удивление, когда я увидела сэра Сидни! Как он оказался в моей спальне? Как прошел сюда? Я немедленно легла в постель, сурово отчитав его.

— Прекрасная Фелисия, — ответил он с застенчивым почтением, — хотя я вижу вас в гневе, никакой вины за собой не чувствую. Уверяю, я не посмел бы явиться к вам, если бы не был уверен, что вы не спите.

— Что я слышу?! — возмущенно спросила я. — Вы где-то спрятались?.. Значит ли это, что в вашем доме мы не в безопасности? Мне казалось, что в спальне я одна, а между тем…

— Простите, любезная Фелисия, простите человеку, обожающему вас, любопытство, в нем нет ничего оскорбительного. Хозяин этого дома может тайно проникать в покои всех своих гостей, но я — человек благородный и не хочу пользоваться своим преимуществом в отношениях с вами. Я позволил себе полюбоваться вашим ночным туалетом один-единственный раз и не хочу удаляться от цели, желанной для нас обоих, а потому в двух словах предупрежу ложные установки.

— Моя дорогая Фелисия! Единственная моя цель — нравиться вам, подчиняясь любому вашему требованию.

— Прекрасно, сэр, тогда выслушайте меня! Вы говорите, что любите меня, — что же, я очарована. Вы спрашиваете, ценю ли я вашу нежность? Отвечаю от всей души — да! Считаю ли препятствием разницу в возрасте? Нет. Проблемы разницы в возрасте не существует, когда речь идет о таком человеке, как вы, и женщине с такими взглядами, как у меня. Люблю ли я д'Эглемона? Любит ли он меня? Да, милорд, мы любим друг друга, и очень… удобно… как мы с вами могли бы вскоре полюбить друг друга… как д'Эглемон любит некоторых других женщин… что и вам будет позволено… Одним словом, сэр Сидни, не требуйте от меня никакого исключительного чувства, не предлагайте ничего подобного, и мы договоримся, если ваш образ мыслей и понимание любви совпадут с моей системой, какой бы странной она ни была. Я не стану скрывать, как мне льстит победа над вами. Вы улыбаетесь, сэр Сидни?

— Простите, мой очаровательный философ, вы удивляете и очаровываете меня рассуждениями, которых вряд ли можно было ожидать от пятнадцатилетней француженки…

— Вот истинно английское оскорбление, сэр. Итак, вы считаете, что молодая француженка изначально не способна здраво рассуждать? Так знайте же, что женщины повсюду размышляли бы, если бы перед ними не возводили препятствия в виде дурного образования, — с чем я, на свое счастье, не столкнулась.

Продолжая говорить, я внимательно наблюдала, за Сидни и видела по его глазам, как сильно я его интересую, как он счастлив, что оказался совсем рядом с целью, которую считал почти недостижимой.

— Вы разумнее меня, — произнес он, подумав несколько мгновений. — Вы угадали мои мысли, и теперь я готов во всем с вами согласиться. Такова сила вашей власти надо мной. Да, прекрасная Фелисия, вы сделали меня удивительно счастливым, без вас меня ждут одни только страдания.

Если подобный разговор заканчивается романтическим лепетом или молчанием, любовь проигрывает. Мой проказник подтолкнул меня к стене и показал лицо Сидни-влюбленного. Философия, так удачно вмешавшаяся в дела Наслаждения, оставила нас, опустив за собой занавес. Трудно вообразить любовные таланты, которые превзошли бы те, что продемонстрировал мне любезнейший шевалье. Три раза подряд он умирал в моих объятиях и, если бы я не остановила его, продолжал бы, не переводя дыхания.

Глава XVII. Глава, не слишком отличающаяся от предыдущей

— Ну что это за ребячество, — упрекнула я сэра Сидни, который не желал обращать внимания на мое сопротивление. — С моей стороны было бы просто смешно претендовать на затяжные занятия любовью. Подобным образом ведут себя только новообращенные!

— Снова философия! — ответил он, смеясь.

— Прекрасно, сэр, примем компромиссное решение: я не хочу, чтобы вы себя истощали, вы не желаете слушать мои философствования… Поспим!

На следующее утро мы снова наслаждались друг другом: сэр Сидни несколько умерил желания, и я чувствовала себя с ним свободнее. Шевалье уверял меня, что его счастье превосходит все, что он способен был вообразить, мечтая обо мне. Я ответила, что рада его любви и никогда первой не разорву нашу связь.

— Одно условие, сэр Сидни: во всем остальном я должна чувствовать себя совершенно свободной. Прежде, чем мы познакомились, я для себя уже сформировала определенные жизненные принципы, и ничто не заставит меня от них отказаться!