Карбышев не знал о том, что Линтварев уже беседовал с майором Пельтцером и что беседа их закончилась вполне удовлетворительно с точки зрения обоих. Знай он об этом, пришлось бы ему и о Линтвареве говорить совсем иначе. И трудно сказать, что бы из всего этого получилось. Но по неожиданности вышло как нельзя лучше…
Карбышев столкнулся с Линтваревым на прогулке. У завскладом было странное лицо — бледное и неровное, как рисовая каша на тарелке. Вероятно, он искал этой встречи, потому что, увидев Карбышева, стремительно к нему кинулся и тотчас заговорил:
— Товарищ ген… Товарищ…
Он говорил и всхлипывал. Получалось что-то вроде того, как если бы при игре на скрипке вдруг начали лопаться струны. Линтварев плакал, а Карбышеву казалось, будто у него из глаз текут слюни. «Слизняк…»
— Вы знаете, что я не могу с вами разговаривать, — сказал он и хотел отвернуться.
Но Линтварев схватил его за рукав куртки.
— Товарищ ген… Будьте справедливы…
— Справедливо то, что полезно не одному, а всем. — Я знаю… Знаю… Но…
Карбышеву пришло в голову: «Бывает эгоизм от счастья, — сквернейшая черта… Но ведь и от избытка несчастий тоже рождается эгоизм. Не добровольный, а вынужденный; не сознательный, а инстинктивный… Как к нему относиться?» Он остановился и сказал:
— Что вам надо?
На бледном лице Линтварева зажегся румянец. Глаза его затянуло слезой. Он приложил руки к груди, как дети, когда они не просят, а требуют, доведенные жесткой вежливостью взрослых до отчаяния.
— Товарищ ген… Я вчера слышал, как вы говорили… Позор для советского человека, когда война еще не кончена, а он… Я не боюсь… Я пойду и заявлю, что… К чертовой матери!
Карбышев начинал понимать.
— Продались за чечевичную похлебку? Взялись писать «историю»?
— Да, товарищ ген… Но я пойду к Пельтцеру и… наотрез! К черту!..
Карбышев подумал с минуту и протянул Линтвареву руку. Тот схватил ее все с той же детской, требовательной жадностью.
— Идите… Сейчас же идите… Заявляйте, отказывайтесь. Поймите: думать, что мы побеждены, так же глупо, как глупо фашистам считать себя победителями. Идите! Только тот и смел по-настоящему, кто делает, несмотря на страх. А чтоб не бояться, — знаете, что?
— Что? — спросил Линтварев с радостной надеждой в голосе и глазах.
— Скажите этому мерзавцу, что я запретил вам писать «историю», — вот и все!
В своих первых донесениях, отправленных из Хамельсбургского лагеря графу Бредероде, майор Пельтцер решительно обвинял генерала Дрейлинга в неспособности сломить настроение пленных и «обработать» Карбышева. Этими донесениями был вызван суровый выговор шефа коменданту лагеря. Поступая таким образом, майор Пельтцер отнюдь не кривил душой. Он был совершенно уверен в неспособности Дрейлинга к порученному ему делу. И не менее добросовестно верил в свою собственную способность. Но пребывание Пельтцера в Хамельсбурге сложилось из одних разочарований. Провал «исторической комиссии» поставил его лицом к лицу с вопросом: а что, если Дрейлинг прав? Что, если для воздействия на Карбышева требуется применение методов, невозможных в лагерной обстановке? Не следует ли в таком случае освободить лагерь от вредного влияния этого человека, с одной стороны, а с другой — заняться им самим вплотную на Принц-Альбрехталле в Берлине? Когда Дрейлинг пытался внушить Пельтцеру эту идею вскоре после его прибытия в Хамельсбург, майор слушать не хотел. А теперь начал колебаться. Наконец, произошло нечто такое, что он даже и колебаться перестал.
Дрейлинг сообщил майору, что Карбышев позволяет себе распространять среди пленных возмутительные мысли по поводу летнего наступления германских войск в России. «В 1941 году, — разглагольствует Карбышев, — гитлеровцы, пользуясь внезапностью нападения, прошли вперед на громадное расстояние по всей ширине фронта. А в нынешнем году, когда их натиск натыкается на организованное сопротивление, они двигаются вперед не на широком фронте, а лишь там, где собраны их кулаки, и быстрота их продвижения уменьшилась в пять раз. Что же будет дальше? Сперва наступит равновесие. А потом гитлеровцы покатятся назад…» Хотя Дрейлинг и старался, передавая эти слова Карбышева, возмущаться и кипеть от негодования, но недавно начавшиеся в Сталинграде уличные бои наводили его на тоскливые мысли. И, положа руку на сердце, он, может быть, и не стал бы с Карбышевым спорить. Зато Пельтцер возмущался и негодовал не притворно, а всерьез. Фантазия его еще работала в прежнем направлении. И ему хотелось научить глупого Дрейлинга уму-разуму.
— О, Карбышев — сильный враг! — сказал майор. — Я вполне разделяю мнение вашего превосходительства. Это отнюдь не жалкий Kannegiesser[90] — Линтварев, который то показывает, то прячет свой облезлый хвост. Карбышев — большевик с очень умной политической головой. Но будем держаться старого испытанного принципа: haust du meinen luden, hau ich deinen luden. Meine Mitter erlauben mir das…[91]
Новое изобретение майора Пельтцера заключалось в проведении цикла лекций для военнопленных о победах германской армии на восточном фронте. Фюрер только что произнес свою «историческую» фразу: «Враг повержен во прах и никогда больше не поднимется». Надо исходить из этого непререкаемого указания для того, чтобы противопоставить вредительской болтовне Карбышева агитацию самого высокого качества. Только такими смелыми, перспективными приемами и можно выбить из рук советского генерала его самодельную аргументацию. Растолковывая Дрейлингу свою мысль, Пельтцер положительно захлебывался от восторга.
— Мы — нордическая раса… Мы входим в Россию как победители и несем с собой право нашей победы… Москва? Дело не в Москве… Наполеон указал нам путь… Дело в том, чтобы захватить хлеб и нефть… И мы…
Дрейлинг приказал объявить по всем баракам лагеря о первой лекции майора Пельтцера. Из просторной комнаты комендантской канцелярии выволокли мебель и расставили от стены к стене длинные ряды деревянных скамеек. К назначенному часу зал был ярко освещен. На скамьях сидели члены «трудовой» партии, повара, писари, лекпомы и старосты рабочих команд. В первом ряду высилась монументальная фигура генерала Дрейлинга. За ним — полковник Заммель и офицеры СС. Но где же те слушатели, для которых была задумана вся эта инсценировка? Где жертвы неумолимой карбышевской логики, гибельному Действию которой надлежало поставить конец? Их-то именно и не было. Адъютант подошел к Дрейлингу журавлиным шагом и доложил вполголоса:
— Они не идут.
— Почему? — вздрогнул Дрейлинг.
— Они слушают лекцию Карбышева…
Нижняя челюсть несчастного коменданта слегка отвисла, как это бывает при шоках.
— Гнать их сюда толчками, — прокричал он.
Но тут же опомнился и махнул рукой. Пельтцер уже читал свою лекцию, начав из осторожности издалека:
— Германская военная доктрина создана Мольтке, графом Шлиффеном, Бернгарди и фон дер Гольцем. Она проникнута резко наступательным духом. Незадолго до 1914 года большое влияние в Германии приобрел генерал Шлихтинг. Он разрабатывал тактику встречных боев. Его основная идея заключалась в предупреждении замыслов и действий противника посредством подавления его инициативы, сковывания его воли безудержной активностью. Что касается графа Шлиффена, он был убежденным сторонником охвата противника с флангов и его окружения…
Майор Пельтцер очень хорошо чувствовал, что по высоте своего теоретического уровня его лекция ничем не уступает множеству лекций, когда-то слышанных им в Берлинской военной академии. Но те лекции читались в переполненных аудиториях. А эта…
…И Карбышев читал лекцию — по астрономии. Кажется, еще никогда за всю свою многолетнюю профессорскую деятельность ни к одной лекции он не готовился с таким усердием, как к этой. Все, прочитанное и усвоенное им по части астрономических сведений, начиная с популярных книжек Фламмариона, Араго и Гершеля и кончая учеными трактатами Ньютона и Лапласа, трудно и медленно воскресало в его голове.