— Нет же, нет! — с досадой и тоской прошептала она, — я Ксаня! Твоя маленькая подружка Ксаня, пойми…

— Нет! Нет! Не лги! Не мути мне голову, мне и так трудно думать!.. Ты царица… Старый лес сжалился надо мной и выслал мне одну из своих дочерей, добрых волшебниц, лесных цариц… Я так ждал тебя, так грезил о тебе… прекрасная фея!.. Какие у тебя волосы!.. Все в цветах… Золото на руках и шее… Ты богата, ты могуча и не побрезгала бедным хромым!

— Да нет же, нет, Вася! Не царица я, а Ксаня, Ксаня! Взгляни мне в глаза, милый. Я Ксаня, друг твой!

— Зачем ты лжешь, — сурово произнесли запекшиеся губы больного. Ксаня — бедная, оборванная девочка. Ксаню взяли к себе розовые графы и держат, как птичку в клетке… А ты… ты свободная лесная фея… Ты царица лесная!.. О, ты…

Он не договорил и закашлялся глухо и долго. На запекшихся губах показалась красноватая пена.

Ксаня с ужасом заметила алое пятно крови на подушке. Теперь она поняла все. Смертная тоска сжала ей сердце. Ее друг умирает. Ее друг при смерти. И она ничего не знала! Она вертелась там, в вихре бала, как бабочка на кругу!..

Не то стон, не то вопль вырвался из ее груди. «За что? За что?» шептали ее побледневшие губы.

С тоскою обхватила она сильными руками худые плечи юноши и заговорила нежно, горячо, глядя ему в глаза.

— Василий, слушай, — трепетно срывалось слово за словом с ее взволнованно дрожащих уст. — Вася, это я, твоя Ксаня. Эти одежды — это костюм, только костюм лесной колдуньи, царицы леса. Меня в него нарядила графиня… Я — Ксаня. Гляди на меня… Я прежняя Ксаня, твоя ученица, твой друг, сестра… Я скучала без тебя, Вася… Не выдержала и пришла. Без спросу пришла к тебе, убежала… Понимаешь! Я бы убежала и раньше, если бы могла, но меня стерегли, не пускали… А теперь говори мне — давно ты болен? Говори, голубчик. Не терпит время… Я только до утра могу остаться с тобой…

Глаза больного теперь прояснились окончательно. Сознательная мысль, казалось, вполне овладела ими.

Легкий вздох вырвался из его груди. Лицо озарила жгучая радость.

— Ксаня! Родненькая! Подружка моя!

И его исхудалые руки протянулись к ней.

— Ксаня! Ксаня!

Они бросились в объятья друг друга.

— Я болен… Давно болен, милая… Кашляю кровью… Лихорадка по ночам… Горю, как в огне… Тебя звал… Не приходила, — с тяжелым хрипом полились слова с запекшихся уст больного. — Отец днем со мной, ночью на обходе… Дмитрий тоже… Нельзя оставаться… Лес рубят… Воруют… Помираю я, Ксаня!.. — неожиданно сорвалось с его губ.

— Что ты! Опомнись, Вася!

Дикий ужас отразился в огромных глазах Ксении.

— Помираю! — глухо повторил больной. — Так и пускай! Мне что? Разве это жизнь?! Голубушка, мне тяжело!.. Калека я ведь недужный… Пока ты была, — солнце мне сияло… Люблю я тебя, как сестренку богоданную, Ксанюшка, болезная… А ушла ты, — нет солнышка у меня! Померкло оно… Ксаня, радость моя, сестричка моя, любименькая, ухожу я отсюда… ухожу на небо, к матерям нашим ухожу… Твоей маме от тебя поклон снесу! Снести, Ксаня?

Глухим рыданием ответила Ксаня на слова больного.

— Не плачь, Ксаня!.. Не надо, милая!.. На тебя глядеть сверху стану… Оттуда… С неба… Ой, легко будет мне там, Ксанечка! Ни болезней, ни тоски… Прощай, милая…

— Не умирай, Вася, не умирай!

— Ах, Ксаня, нельзя заказывать Богу!.. Его святая воля на все! Захочет — жить буду, а не захочет — умру…

— Вася!

— Умру, Ксения!.. Не тоскуй!.. Не жалей, голубушка! Так лучше… Убогенький я… Все равно не жилец, отцу в тягость только… Мне что? Мне радостно… Лучше, чем жить так-то… Милая, одно горько было: тебя не видел… А увидел, — сразу стало безбоязно, светло… И умирать мне теперь легче… Милая! Какие очи у тебя, какие волосы, и вся ты в золоте… Что это? Зачем?.. Иль ты и впрямь царица лесная?

Его глаза разом померкли. Снова начинался бред.

— Постой… царица моя… — шепнули со свистом его губы и что-то заклокотало в горле, — постой… нет… Ступай в чащу, царица… А то поздно будет… Видишь рассвет… Утро… Ступай, моя греза светлая, царица моя! Ступай… Придут люди на заре… Отец… Дмитрий… Плохо, когда застанут… Иди… Иди…

Но Ксаня не послушалась.

Как она уйдет? Как оставит его, больного?

Он заволновался.

— Иди! — вырвалось из его гортани хриплым звуком. — Ступай! Я так хочу! Прощай!

— Вася! Брат мой! Не гони! — просила она.

— Ступай! — выкрикнул он через силу и вместе с новым приступом кашля и хрипа повалился навзничь на подушку.

Не помня себя, как безумная, Ксаня выбежала из лесной сторожки.

Глава XIII

Бриллиантовая бабочка. — Ужас

Было уже светло, солнце восходило, и петухи заливались на птичнике, когда Ксаня подходила к Розовой усадьбе. Гости разъехались. Последний экипаж давно отзвучал колесами, копытами и бубенцами на дворе Хвалынских, когда Ксаня, бледная, взволнованная, тенью появилась на террасе.

Она была уверена, что все уже давно спало в доме по отъезде гостей, и неприятно вздрогнула, когда широкая фигура Василисы встретила ее на пороге.

— Ага! Наконец-то! — как-то зловеще, сквозь зубы процедила она, давно вас дожидаемся, маточка, пожалуйте на расправу!

Вздрогнула Ксаня. Какая расправа? Что еще надо?

Толстые пальцы Василисы вцепились в ее руку. Домоправительница схватила Ксаню и потащила за собой.

Словно во сне, следовала за нею девочка. Она все еще находилась под впечатлением только что пережитого в лесной сторожке и ровно ничего не понимала, что с ней хотели делать.

— Вот, матушка-графиня, привела беглянку. Судите сами преступницу, благодетельница наша! — прошипела Василиса, вталкивая Ксаню в гостиную, где, несмотря на ранний час, сидели граф, графиня, Ната с неизбежной Жюли и Мурин с сыном. Все были еще в бальных костюмах и на лицах всех была написана, помимо бального утомления, ясная тревога.

— Графиня, матушка! Преступница налицо, — торжествующе произнесла домоправительница, — благоволите сделать ей строгий опрос.

Ксаня удивленно повела глазами на не в меру взволнованную экономку. Она, эта смуглая лесная девочка, по-прежнему ровно ничего не понимала, застигнутая врасплох.

В полузакрытую дверь высунулись любопытные лица прислуги.

В чертах графини, ее мужа, Жюли и даже Наты Ксаня прочла что-то недоброе по отношению к себе. Один Виктор поглядывал на нее подбодряюще и ласково своими серыми, бойкими глазами. Минуту длилось молчание, пока, наконец, графиня встала.

— Где ты была, Ксения? — строго прозвучал ее голос.

Ксаня взглянула в обычно капризное, но доброе лицо графини и не узнала его. Что-то враждебное почудилось ей в холодных теперь чертах графини.

— Я была в лесу, — спокойно отвечала Ксаня.

Граф и графиня молча переглянулись.

— В лесу? — переспросил после короткой паузы граф. — Странно! И не сочла даже нужным сказать кому-либо, что идешь в лес! Кто же позволил тебе оставить гостей и среди бала идти в лес; зачем тебе вдруг так понадобилось идти в лес?

Ксаня молчала.

Потянулись минуты, тоскливые, тягучие.

— Кто тебе позволил это и что тебе нужно было в лесу ночью? — еще раз переспросил граф.

Отчаянный прилив смелости охватил лесовичку. Какая-то жгучая злоба поднялась со дна ее души. О, как ненавидела она теперь их всех, всех в эту минуту!

Там, в лесном домике, умирал ее одинокий покинутый друг. А эти сытые, здоровые люди надумали чинить допрос ей, уничтоженной и разбитой; вздумали упрекать ее за то только, что она послушалась голоса сердца и ушла ненадолго в родные места.

На минуту ее глаза встретились с глазами графини. Необузданная ярость овладела вдруг душой лесовички. Не помня себя, она закричала:

— Какое кому дело?! Была и пришла! Чего пристали!

Марья Владимировна передернула плечами.

— Я думаю, прежде чем уйти, надо было спросить разрешения на это, прозвучал язвительно ее голос, и тотчас же румянец гнева залил ее тонкое лицо.