— О, нет, тебя нельзя пустить одну, дитя! Они опять обидят тебя. Ты останешься с нами. Ведь ты хочешь остаться с нами? — урчал, как ручеек, нежный голос графини.

— Не хочу! — грубо вырвалось у Ксани, — меня ждет дома хромой Василий… Пора мне, пустите меня!

— Ах, ай, ай, ай, как стыдно, барышня, господам перечить, — затянула домоправительница Василиса Матвеевна сладким голосом, скашивая на Ксаню свои лукавые глаза. — Надо у господ ручку поцеловать, надо в ножки поклониться господам за то, что призрели господа, из рук пьяной оравы вырвали, а вы, можно сказать, кобенитесь… Ай, как не хорошо, маточка!

И рыхлая домоправительница закачала неодобрительно своей большой круглой головою.

Ксаня дико взглянула на нее.

— Я хочу в лес! — вырвалось у нее из груди недоброжелательно и глухо.

— Дитя! Милое дитя! Успокойся! — и графиня-мать нежно обняла стройные, сильные плечи лесовички, — твое возвращение в лес теперь немыслимо… Завтра утром мы поговорим с тобою. Эту ночь ты переночуешь здесь. Я так желаю. Так надо… Сейчас нам необходимо спешить к нашим гостям… Молодой графинюшке тоже… Ты побудешь с этой дамой. Ее зовут m-lle Жюли… Лучше всего усни… Сон подкрепляет тело и дает забвение всему дурному… М-lle Жюли, позаботьтесь о прелестном ребенке!

И графиня, наскоро поцеловав черные кудри Ксани, исчезла за дверьми комнаты. За нею исчезли и все остальные.

Графиня Ната подошла к девочке, взяла ее за руку и сказала просто:

— Завтра папа наградит вас. Ведь вы наша спасительница. Завтра же вас отпустят домой. А сегодня потерпите немножко. Вы видите — у нас бал. Надо спешить к гостям… Милочка моя! Не бойтесь ничего! Вы между друзьями. Если бы вы знали, как мать и отец благодарны вам!.. Они не хотят тревожить вас и потому только не упоминают вам об этом теперь.

— Я не боюсь, — угрюмо буркнула Ксаня, — я ничего не боюсь. Пустите меня в лес, не держите!

— Нельзя, милая. М-lle Жюли, убедите ее, что этого нельзя, — с каким-то трогательным бессилием прошептала юная графиня и выскользнула за порог, ободряюще и нежно поцеловав при этом Ксаню.

Старая француженка осталась с Ксанею вдвоем.

— Вы сирота? — с чуть заметным акцентом произнесла она, желая чем-нибудь развлечь свою необыкновенную гостью.

Ксаня нетерпеливо подернула плечами.

— Какое кому дело, сирота или нет? — резко оборвала она.

— Вы невежливы. Это нехорошо. Нельзя быть невежливой вообще, а тем более с людьми, которые желают вам пользы, — строго заметила француженка.

— Мне надо в лес! Пустите меня! — прошептала Ксаня с тоской и злобой.

— Дитя, вы слышали, что говорила графиня? Сейчас вас отпустить нельзя, — и голос гувернантки зазвенел твердой и резкой нотой.

Ксаня исподлобья взглянула на нее.

— Все равно уйду! — буркнула она себе под нос. — Что я, цепная собака, что ли?

И черные глаза угрюмо сверкнули из-под спутанных на лбу кудрей.

— Вы — злое дитя! Я чувствую, что не столкуюсь с вами. Надо привести графиню, пусть сама возится с вами! — строго произнесла m-lle Жюли, направляясь к двери.

На минуту черные глаза Ксани загорелись надеждой. «Уйди только, уйди и оставь дверь открытой… а я… айда и поминай, как звали!..» — вихрем пронеслось в ее голове.

Ксаня совершенно забыла в эту минуту о том, что эта француженка вместе с молодой графинюшкой всего часа два тому назад вырвали ее из когтей верной гибели. Впечатления на диво быстро менялись в взбалмошной и горячей голове, и упрямая и своенравная лесовичка едва ли помнила теперь о трагическом приключении с крестьянами.

Француженка медленно двинулась к двери.

— Хорошо… хорошо… совсем-таки отлично, — шептали запекшиеся от пережитых волнений губы девочки, — уйди… уйди, старая коза… А я тем временем… раз-два, и не увидите меня больше.

Как раз в эту минуту Жюли обернулась. Торжествующий взгляд черных глаз девочки поразил ее. В мыслях гувернантки промелькнула туманная догадка.

«Убежит!» — подумала она и, плотно прикрыв дверь за собой, повернула дважды замок.

Ксаня испустила дикий крик, вырванный из груди ее злобой.

— Заперла-таки! — сорвалось с ее уст, и, не помня себя от гнева, она ринулась на пол и громко завыла в голос тяжелым и резким воем дикарки…

Глава VIII

Новая жизнь. — Враг

— Вот так цаца! И откуда такая?

Голос, произносивший насмешливо эти слова, звенел над головой Ксани, но откуда — в первую минуту она не могла разобрать.

Ксаня вздрогнула от неожиданности.

Она стояла в густом кустарнике, укрытая со всех сторон от любопытных взоров. На ней был странный костюм: ярко-красная шелковая юбка, малиновая рубашка и голубой лиф из тончайшей кисеи, опоясанный золотистым шарфом. В распущенных волосах запутались, как бы случайно, цветы гвоздики алой как кровь. Масса бус, лент и всевозможных металлических украшений звенела на ее смуглой шее. Весь наряд был ярок, пестр и криклив. Но лицо хранило выражение угрюмого недовольства.

— Ну, и нарядили же тебя! Господи Боже мой! Совсем-совсем эфиопская царица!.. Но наряд-то нарядом, а отчего же волосы-то распустила? В бане, что ли, была?

— Господи Боже мой! И чего это они тебя в чучело преобразили? — снова зазвенел голос.

Ксаня подняла голову.

Оседлав толстый сук развесистой ивы, весь укрытый ее зелеными ветвями, сидел Виктор.

— Фу-ты! Ну-ты! Ножки гнуты! — отфыркивался мальчик, — да выйди ты в таком виде на улицу, тебя первый бык забодает.

— Вот и я то же думаю! — угрюмо вымолвила Ксаня.

— Так скинь это тряпье! Ведь в глазах рябит на тебя глядючи, — не унимался мальчик.

— То-то скинь, а графиня? Она с меня картину пишет в этом тряпье! Это еще что! Цветами всю закидает и заставит сидеть, не двигаясь, часа два. Разве весело? Ей может быть, а мне нет. Она себе мажет кистью по полотну: раз, два, раз, два. А я сиди, как угорелая кошка, глаза выпуча! Эх-ма! И так каждый день!.. В этом-то тряпье еще ничего, хоть свободно, руками, ногами дрыгаешь. Но когда мамзеля эта самая в корсет меня затянет, вот тут уж совсем беда. Дышать нечем. А тут еще сиди, глаза выпуча, корча барышню… Не могу я! — с отчаянием заключила она.

— Не могу, это легче всего сказать. Не могу, а я могу! — острил Витя. — А ты придумай как бы «могу» научиться.

— Убегу я! — сурово шепнули губы Ксани.

— Куда?

— В лес.

— Б-э-э!.. Тебя Норов быстро снова сюда приведет. При моем отце у него с графом-то разговор был. Они с графом условились насчет тебя, чтобы ты, значит, в полное владение к ним, к графам, поступила. Вернет тебя Норов, как пить дать. И еще за косы оттаскает. Помяни мое слово.

— Не посмеет! — хмуро проронила Ксаня.

— Да что тебе худо у графов, что ли? Плюнь на все… Забудь и привыкнешь. А что тебе от Митридаты Пафнутьевны да от злючек-графинят проходу нет — так это пустяк. Графиня в тебе души не чает. Наталья Денисовна тоже. Ешь ты вкусно, пьешь сладко, чего тебе еще?

— В лес бы мне, Викторенька!

— Эк, заладила!.. В лес да в лес!.. По колотушкам соскучилась, что ли, глупая?

— Душно мне здесь… Там вольно… Зелень… — простор… Птицы поют… Солнышко прячется, словно в жмурки играет… Дятел тук да тук… А горленка-то!.. Кажется, и сейчас слышу!.. Смолой пахнет и медом… Мох под ногами, ветки похрустывают… Ой, хорошо! Так хорошо-то, что будто сердце…

— Ксения! Ксения! Где вы будете, сударыня вы моя… Хоть бы ноги пощадили чужие, матушка. Убегаете ровно дикая какая, а графиня беспокоится, искать приказали. Вот наказание-то Божеское!

И между спешно раздвинутыми кустами показалось раскрасневшееся лицо Василисы.

Едва только ее тучная фигура появилась среди зелени малинника, как неожиданно неистово гаркнула над головой ее ворона.

Василиса задрожала с головы до ног. Она была суеверна до смешного, верила не только в приметы, но и во всякую чертовщину и небывальщину.

— Ой! Батюшки, чур меня! Чур! — зашептала она, открещиваясь и отплевываясь… — Не к добру раскаркалась… Пронесись, беда, мимо меня, пронесись… Господи помилуй! Кши! Кши! Кши! — замахала она руками на воображаемую ворону.