Тем более ей встретился человек не робкого десятка и обладающий железным хладнокровием.

Одичавшей этой, изгнанной из города суке не повезло второй раз. И последний.

Койот не собирался давать псине передышку.

Наклонившись, он стал на нее коленом, со страшной силой надавил собаке на грудную клетку. Он почувствовал, какие мощные у нее ребра. Конечно, распрямиться и стать на грудь собаки обеими ногами ему не удастся — правая рука по-прежнему держала язык. Значит, надо придумать что-то еще.

Пока они пребывали в прежнем положении: сука лежала под Койотом, а он соскальзывающим с ее груди коленом норовил лишить ее возможности двигаться, сопротивляться. И все давил, давил… но желанного хруста ребер так и не услышал.

— А, паскуда! — бешено выкрикнул Койот, когда псина дернулась в очередной раз и едва не вырвалась.

Выхода не было. Он должен был победить эту тварь. Во что бы то ни стало!

Став на колени и оттянув голову собаки, Койот вцепился зубами ей в горло. Рот его тотчас наполнился вонючей и грубой шерстью, сразу стало трудно дышать, его едва не вырвало. Псина забила задними ногами, тупые когти с яростной силой рвали на Койоте матерчатую дешевенькую куртку, доставая через порванную ткань и голое тело, но Павел согнутой левой рукой, острым ее клином, что было сил давил и давил на живот, на розовую податливую собачью плоть, ощущая ее внутренности. Из сосцов брызнуло молоко, пальцы Койота стали липкими, и он сжал левую руку в кулак, отвернул немного лицо…

Он все сильнее и сильнее сжимал челюсти, сам уже рыча по-звериному, сатанея, с первобытным наслаждением чувствуя, как хрустит под его зубами горло собаки, как она начинает задыхаться, слабеет, оказывает все меньшее сопротивление.

Псина обмочилась. Теплая моча залила левый локоть Койота, которым он по-прежнему давил живот собаки, не давал ей действовать задними ногами. Собачья моча. В другой ситуации Койот брезгливо пнул бы собаку и прошел мимо, а сейчас только порадовался…

Ему стало казаться, что зубы его попали не на совсем удачное место, собака дышала, в горле еще оставался ход для воздуха. Тогда он осторожно, как бы перебирая хрящи, не ослабляя общего усилия, сместился чуть вправо, и снова с бешеной силой сжал челюсти.

Раздался хруст, собака сделала новую попытку освободиться, забилась от носа до кончика хвоста, но силы уже покинули ее.

Челюсти псины явно слабели.

Язык посинел и подался вперед под его рукой.

Не бился уже хвост.

Желтые глаза, в которых по-прежнему горела ненависть ко всему роду человеческому, постепенно стекленели.

Псина была побеждена.

Но Койот не спешил разжимать челюсти и отпускать язык собаки. В предсмертной агонии она может полоснуть сто сватки клыками так, что вся эта борьба, весь этот зверский поединок окажутся для него бессмысленными.

«Homo sapiens» — на то и разумный человек.

Надо подождать. Да и челюсти свело, они — как замок с заклиневшим ригелем, попробуй еще разомкнуть их.

Ах, как мерзко, до тошноты мерзко во рту! Как противно воняет эта псина!!.. Блевотина, казалось, плещется уже в самых зубах. Но если он не победит приступ рвоты, рот придется раскрыть…

Стал думать о другом. Закрыл таза. Старался меньше вдыхать запах псины.

Прошло еще пять, может, десять, а может, и пятнадцать минут. Псина уже не подавала никаких признаков жизни. И Койот наконец понял, что все кончено, что он душит, грызет уже мертвую собаку.

Он встал на колени. Его трясло. Рот был забит шерстью.

Качнувшись в сторону, сблевал — с блевотиной вывалились клочья шерсти, сгустки крови: то ли его собственной, то ли этой дикой твари.

Малость полегчало.

Сел возле собаки (дрожали и ноги, он бы не смог сейчас стоять), прыгающими пальцами закурил. Жадно глотая дым, приводя расшалившиеся нервы в порядок, уже без интереса, спокойно смотрел на поверженного врага.

Сука. Кормящая. Бросившаяся защищать своих детенышей. Они должны быть где-то поблизости.

Должны.

Выдернув из ямки «лопатку», поднятую им на железнодорожном полотне, Койот пошел в глубь сосновой чащобы, отчетливо слыша щенячий визг.

Щенков было четверо. Лопоухие, вполне сытые, здоровенькие. Мамаша хорошо их кормила, да. Старалась. И приучила к порядку. Щенки дисциплинированно возились у родительского гнезда — в яме под поваленной, вывернутой с корнем молодой сосной.

Увидев человека, бросились к нему, радостно виляя куцыми остренькими хвостиками.

Выбравшись наверх, вдруг остановились, замерли. Словно почуяли опасность.

Бросились назад, к спасительной своей яме и выкопанной под корнями норе…

Койот вытащил первого попавшегося под руку щенка за задние лапы.

Кобелек. Желтенький. С круглыми желтыми, как у матери, глазами. В них еще нет злобы, с какой она смотрела на него, Койота. Но будет.

И со временем этот кобелек вполне может броситься на него, человека.

Койот с размаху раскроил щенку череп. Брезгливо переступил через трупик, еще подергивающий лапами, взялся вытаскивать второго.

Тоже кобелек. Только серый. Похож на волка.

Вполне возможно, что все они — дети собаки-бичихи и волка.

Засучил лапами и этот, серый. Только бить его пришлось дважды: «лопатка» соскользнула с черепа щенка, в первый раз сорвала лишь кожу.

Второй удар был точнее.

Двух оставшихся щенков Койот просто задушил. Держа обоих на весу, на вытянутых руках, с интересом смотрел, как из этих пухленьких детей леса уходит жизнь…

Не надо было их матери нападать на него, Койота. Он ведь не собирался причинять этой кормящей мамаше зла.

Сама виновата.

…Пистолеты были на месте. Все эти долгие недели они пролежали в земле совершенно спокойно — ржа их не тронула, смазка не дала ей разгуляться по металлу.

Уже дома, в тещиной квартире, оставшись с Костиком, Койот заново разобрал и снова собрал оба «макара», тщательно проверил работу механизмов.

Пистолеты исправно и послушно щелкали.

Легко вставлялись и вынимались из рукоятей обоймы с патронами. Оружие было готово к смертной своей работе.

— Бу! Бу! — снова твердил малыш, протягивая руки к пистолетам.

— Рано тебе… Успеешь еще… — меланхолично отвечал Койот, заворачивая оружие в промасленное тряпье и полиэтиленовую пленку. Думал, где теперь прятать эти опасные игрушки.

Решил, что положит пистолеты в тот же тайник, где лежал обрез — на чердак, в шлаковую засыпку.

Стволы должны быть под рукой.

Они скоро, очень скоро заговорят!

Глава 12

ПРИСТРЕЛКА

Одевшись поприличнее, тщательно побрившись и критически оглядев себя в зеркало, Койот отправился в ответственный вояж — на разведку в банки. Вторую неделю он не показывался дома, то есть у жены и тещи, жил у Маринки. Нынче же ушли ровно, к восьми, менять в «Брапганс» Надежду, а он понежился в постели, поразмышлял, спешить ему было некуда.

Итак — стволы спрятаны на чердаке в доме отца.

Появление там Павла ни у кого лишних вопросов не вызовет — для него это по-прежнему родной дом, и он по-прежнему там прописан. Другое дело, что ему надо будет забраться на чердак, не привлекая чьего-то внимания. Но и это не проблема: на чердак можно подняться по двум лестницам, из двух подъездов. Выбрать такой момент, когда никого нет, и действовать. Кстати, одна из лестниц находится в подъезде, где живут Волковы.

Ладно, выберет он момент, выберет. Днем в подъездах — никого: детишки в школе, взрослые на работе, старухи на лавочке сидят или по квартирам лежат, радикулиты лечат. Ключи от квартиры у него есть, отец не требовал отдать их, понимал, что у Павла с Людмилой дело не клеится, знал но Марине-продавщице из киоска, но получится ли еще с ней совместное проживание?

А у любого человека должен быть угол, куда он мог бы прийти в любое время дня и ночи.

Койот, разумеется, право на свою комнату имел, Валентина, которой мзпелосъ бы, наверное, чтобы Павел жил у жены и освободил площадь, помалкивала — боялась кулаков Волкова-старшего. Павла же, в свою очередь, заботы молодой мачехи мало волновали — голова его была занята другим. Практически он имел три дома, жил, где считал нужным, и это его вполне устраивало.