Было темно и ветрено, когда он, пригибаясь, нес бесчувственное тело Светорады и извивающегося вьюном Глеба, а затем скользнул за кибитки, в сторону табуна. Лошади паслись спокойно, их не встревожил запах знакомого человека. За табуном, удерживая за поводья двух оседланных лошадей, стояла Липня.

– Ох, и опасное дело ты задумал, Сагай.

– Ничего. И не ворчи, ведь подругой ханши называлась. На, вот, забери у меня мальчишку, а то еще шум поднимет.

Однако Липня отшатнулась, замахала руками:

– Совсем дурной ты, Сагай. Да тогда все поймут, что без меня в этом деле не обошлось.

Подумав немного, она сорвала с головы платок и крепко перевязала им рот Глеба. Теперь тот мог только слабо мычать. Липня сказала:

– Все. Я ухожу. А то заметят, что меня нет среди людей.

Она исчезла в темноте еще до того, как Сагай водрузил Светораду на ее белоногую лошадь. Даже находясь в полусонном состоянии, женщина привычно охватила ее бока ногами. Сагай легко вскочил на свою саврасую, положив поперек седла мальчика. Шлепнул его, заставив угомониться.

Сперва ехали шагом, и кони бесшумно ступали по земле обернутыми войлоком копытами. Потом Сагай пришпорил свою лошадь, держа на поводу бурую кобылу Светорады. Княжна чуть покачивалась в седле, еще не приноровившись к ее аллюру, а когда перешли в галоп, крепче вцепилась в луку седла.

Сагай прикидывал, сколько у него времени, чтобы уехать как можно дальше от становища. Шаман будет петь заклинания до тех пор, пока Тенгри-хан не даст ему знак, что он уже близко. Обычно это продолжается довольно долго, и Сагай рассчитывал, что они успеют отъехать достаточно далеко, прежде чем их побег заметят. В темноте вряд ли удастся определить, куда скрылись беглецы, и обнаружить их следы. Сагай беззвучно рассмеялся, опять шлепнув мальчишку, чтобы тот не ерзал. Сагаю было весело: он, лучший следопыт в стойбище, сумеет запутать следы так, что их и с собаками не найдут. На этот случай он предусмотрительно натер копыта лошадей сушеным диким чесноком.

В ночной мгле он несколько раз сворачивал, путая следы, потом опять гнал без остановки. На одном из поворотов услышал, что Медовая окликнула его по имени:

– Сагай?

– Тсс! Да, это я. Или ты жалеешь, что я увез тебя от Таштимера?

Он ощутил, что повод увлекаемой им белоногой лошади уже не так натягивается – Медовая взялась править сама. И тогда он сказал, чтобы она забрала у него мальчишку. Опять скакали.

Рассвет застал их далеко в степи. Впереди виднелись какие-то холмы, поросшие растительностью. Сагай велел спешиться у небольшого источника. Достал из переметной сумы вареное мясо козленка и протянул Светораде. Она сперва покормила притихшего полусонного Глеба, потом поела сама. Сагай не понимал, как можно довольствоваться таким маленьким кусочком мяса. Сам он ел не торопясь, тщательно обгладывая кости, высасывая из них нежный мозг. С передышками и за разговором он мог бы есть бесконечно. Но времени на болтовню у них не было. Сагай протянул молодой женщине рыжий халат и кожаный пояс.

– На, переоденься. Ты слишком нарядная, привлекаешь к себе внимание.

Она послушалась. Помедлив, спросила, где ее косы. «У Таштимера на память остались», – почти зло отозвался Сагай и дал ей войлочный колпак с опущенными сзади краями, чтобы она еще больше походила на паренька. Когда подсаживал в седло, неожиданно произнес:

– Я никогда не был рад, что Таштимер отнял тебя у меня.

Они опять ехали целый день. Поскрипывали седла, позвякивали удила. Сагай порой оглядывался, чего-то пугался, и, хотя Светорада ничего такого не замечала, она тоже ускоряла ход лошади. От усталости ломило спину, болели ноги. И еще ее тревожило, что Глеб опять начал кашлять.

– Нам надо сделать остановку, Сагай. Мой сын устал.

Он даже не оглянулся.

Когда настала ночь, они нашли приют в чахлых кустарниках. Светорада почти упала с лошади, еле нашла в себе силы уложить Глеба. Расположились у небольшого костра на войлочных попонах. Их стреноженные кони паслись неподалеку.

Когда к ней подполз Сагай и заявил, что она еще не отблагодарила его за спасение, Медовая только и смогла, что молча позволить ему делать с собой все, что он пожелает. От усталости даже возмущаться не стала. Она испытала достаточно, чтобы понять, как мало значит гордость по сравнению с жизнью. А своей жизнью она теперь обязана этому непутевому кочевнику, который сам не ведает, к чему стремится. Но то, что Сагай напуган собственной дерзостью, она не сомневалась. Он сам сказал, что, если их догонят, его ждет страшная и мучительная смерть: его живым завернут в сырую шкуру и оставят высыхать на солнце в степи.

Ночь прошла спокойно, и, когда взошло солнце, Сагай как будто повеселел. У него был план: они поедут к торговому тракту, который ведет к городу Сурожу[158] и по дороге непременно встретят какие-нибудь из кочующих племен. Беглецы примкнут ненадолго к кочевникам, постараются, чтобы их запомнили, а потом придумают подходящий предлог и уедут. Если же печенеги нападут на их след, они наверняка решат, что беглецы направляются в Сурож, в то время как сами они свернут на заход солнца и поедут к византийскому Херсонесу.

Опять ехали весь день. Как и рассчитывал Сагай, им действительно удалось пристать к небольшому кочевью угров, которое не переселилось со всем племенем и осталось в Таврике. Путники напросились у них переночевать. Сагай в пути так устал, что уснул первым. Светорада слышала, как он храпит во сне. Хорошо еще, что за гостеприимство не расплатился с уграми ее телом.

Наутро они двинулись по проторенной дороге вместе с уграми, но ближе к вечеру Сагай специально поругался с одним из них, и они уехали вперед. Вскоре они свернули с проторенной тропы и опять понеслись по целине. Дул сухой ветер. На небе слоились черные облака, невидимая луна тускло высвечивала их края.

Светорада порой смотрела на небо. Она не знала, чего ждать. У нее не было доверия к Сагаю, его мрачность, молчание и хмурые взгляды озадачивали ее.

Сагай и сам был растерян. За то, что он увез жену хама, ему не будет пощады, наверняка за его голову уже назначили немалую награду. Конечно, сам он смог бы легко затеряться – мало ли одиноких степняков переходят из одного кочевья в другое? Но пока с ним эта светловолосая женщина и ее ребенок, у него словно спутаны ноги. И где бы они ни появились, рано или поздно их могут опознать. Он покусился на честь своего господина, а такое не прощают. Ну а за похищение женщины, которую страстно желали оба хана – Таштимер и Яукилде, – с ним расправятся вдвойне жестоко. Сагай не мог понять, что с ним случилось, какой злобный дух-шайтан заморочил ему голову, когда он решил, что должен во что бы то ни стало спасти Медовую. Ведь это он нашел ее в степи, он должен и отвечать за нее. Однако… с какой стати?

Очередная ночевка в степи. Выжженная солнцем трава в лунном свете была цвета волчьей шкуры. Один раз Сагаю показалось в стороне какое-то движение – не то волки крадутся, не то ветер играет кустом. Совсем он был запуган. А вот Медовая держалась на удивление спокойно. Она испекла на костре подстреленного Сагаем перепела, кормила своего мальчишку. Тот хныкал:

– Я не хочу дальше ехать! Хочу к Таштимеру.

Сагай расслышал, как Медовая строго сказала, что они никогда не вернутся к хану, пусть Глеб прекратит ныть. От ее сурового голоса малыш сжался. Потом подполз, положил голову ей на колени. Она гладила мальчика по темным волосикам, пока он не заснул. Медовая тоже подремывала – исхудавшая, усталая, с растрепавшимися на ветру завитками кудрявых волос, но все равно привлекательная. И Сагай неожиданно решил, как ему надо поступить. Даже повеселел от пришедшей в голову мысли.

Путники продолжали ехать. Порой они видели дым какого-то селения, но никогда не подъезжали близко. Жара постепенно спадала, иногда по ночам шел дождь, и Сагай заботливо накрывал попоной сжавшихся от холода Медовую и мальчика. Ее поражала его столь непривычная для степняков забота о женщине с ребенком. А еще Светораду приятно удивило, что Сагай больше не домогался ее. Слава богам!