Туры, завидев охотников, почти не обеспокоились, только уставились на окруживших их конников, равнодушно катая жвачку во рту. Но когда конники стали приближаться, коровы с телятами начали неспешно отходить, потом затрусили рысцой, стремясь укрыться за спинами мощных быков. Матерый вожак с громадными рогами поднял голову и коротко заревел. Потом пошел, гневно пофыркивая и ускоряя движение.

Яукилде, сразу взявший инициативу на себя, объезжал охотников.

– Быков пропустить, если сами не полезут, – командовал он. – Как отгоним их – бейте коров с телятами. Их мясо нежнее.

Однако вожак стада не проникся тем, что этот печенег в алом тут главный, а может, наоборот, его яркая одежда привлекла степного великана и он вдруг наклонил свою могучую рогатую голову и стал бить копытом в дерн. Потом помчался, уже не различая, куда отскочил юркий алый всадник – просто бежал, трубя и выпуская пар из ноздрей. За ним, как по приказу, пошли другие быки, постепенно набирая ход.

Хан Таштимер, разворачивая лошадь, крикнул:

– Пусть скачут за нами, тогда для лучников все стадо будет как на ладони!

Светорада, как и было ей велено, держалась в стороне. Она увидела, как ее муж и еще несколько всадников, визжа по-печенежски и пуская стрелы, понеслись, преследуемые рогатыми самцами. Чья-то стрела угодила в пах вожаку, и тот взъярился, скакнул, будто козленок, и вдруг побежал так стремительно, что всадники, отгонявшие быков, вынуждены были пришпорить своих коней. Светорада даже рассмеялась: ну, теперь этот взбешенный самец покажет копченым, куда стрелять. И тут улыбка застыла на ее губах. Лошадь под Таштимером вдруг споткнулась, попав ногой в нору, перелетела через голову, резво вскочила и поскакала дальше. А Таштимер остался лежать на земле, как раз на пути разъярившегося тура.

Светорада мгновенно наложила стрелу на тетиву. Некогда она уже убивала туров и знала, что остановить быка можно только метким ударом в глаз. Она прицелилась, как учил еще Стемка, примечая силу и направление ветра, растянула тетиву до уха. Оттянутая указательным и средним пальцем тугая жила сорвалась, будто сама, щелкнув по кожаной рукавичке, защищающей левую руку.

Все произошло прежде, чем Светорада осознала это. Издали конец ее стрелы, оснащенный крест-накрест серым гусиным пером, казался маленькой птичкой возле уха гигантского тура. Не в глаз попала, как метила, в ухо, но все же тонкое жало оказалось смертоносным для степного великана. Он сделал еще несколько скачков, потом рухнул на колени, уткнулся рогатой головой в землю – почти бок о бок с неподвижно лежавшим Таштимером. Следовавшие за ним туры оббегали тело вожака, уносясь дальше Выходило, что мертвый тур заслонил собой неподвижного хана. Под Светорадой волновалась, порываясь встать на дыбы, ее б)рая кобылка. Натягивая повод, чтобы сдержать ее, Светорада смотрела вперед. Она слышала громкие взволнованные крики печенегов, бросивших охоту на коров с телятами и теперь во весь опор мчавшихся туда, где упал Таштимер. Первым к отцу подскакал Яукилде, почти на ходу спрыгнул с коня, побежал, а затем упал подле него на колени. Подъехали еще несколько степняков, тоже спешились, склонились над ханом. Яукилде тормошил родителя:

– Отец! Хан Таштимер! Очнись. Это я, твой Яукилде.

Хан медленно открыл мутные глаза, посмотрел на встревоженного сына и других печенегов. Потом улыбнулся. Похоже, с ним все было в порядке, только ушибся при падении.

Позже, когда Таштимера увезли в становище, уложив на снятую тут же шкуру тура, Яукилде подошел к Светораде. Глядя на нее с нескрываемым восхищением, сказал:

– Ты чудесная. Я благодарю тебя за то, что спасла моего отца. Я твой должник!

Она молчала, не зная, что ответить. В ее душе будто что-то проснулось, и все тело наполнилось мелкой, тревожной, но приятной дрожью. Они с Яукилде смотрели друг на друга и улыбались. Потом Яукилде подошел к ободранной туше тура и, вонзив тесак в огромное брюхо, сделал глубокий надрез. Из разверзшейся раны сизоватой грудой вывалились дымящиеся внутренности. Яукилде запустил в утробу мертвого животного руку и вырезал темную печень. Держа ее в руке, он вернулся к Светораде.

– Ешь! – сказал хан. – Это вкус твоей удачи.

Медовая выглядела озадаченной. Тогда он отхватил острым лезвием кусок поменьше и протянул его на ноже. Подумав немного, Светорада взяла Яукилде за запястье и, чуть склонив голову, осторожно откусила, стараясь не запачкаться густо сочащейся кровью. Вкус был… почти сладковатый. Она стала жевать.

Все же она немного запачкалась. Яукилде слегка улыбнулся и тыльной стороной свободной руки вытер кровавый след в уголке ее губ, на щеке. Такое нежное прикосновение… Светорада боялась поднять на него глаза, опасаясь, что он увидит в них призыв. Ибо впервые за долгое время ее неудержимо тянуло к мужчине. Познать силу его рук, его ласку, особенно после того, как бесчувственно отдавалась старику… А еще было странное ощущение, что подле Яукилде она бы смогла изменить свою жизнь, но… не могла этим воспользоваться. И ей стало тоскливо. Светорада вздохнула.

– Ты грустишь? – сразу заметил молодой печенег. – Ведь сегодня твой день! А я… Проси у меня все, что пожелаешь!

И тогда она решилась:

– Женись на мне, Яукилде!

Он замер под прямым взглядом ее светлых, лучащихся внутренним светом глаз. Потом отвел взор.

– И ветер так не тянется к степи, как меня тянет к тебе. Но ты жена Таштимера.

– Я русская княжна! – вскинула она голову. – Сообщи Олегу Вещему, что Светорада Смоленская живет у печенегов – и увидишь, как его потрясет эта весть.

Теперь взгляд Яукилде стал серьезным. Он долго молчал. Ведь и сам уже заметил, что эта славянка не из простых, – вон как она держится, ходит, как умеет поглядеть. В ней явно чувствуется особая порода, он сразу понял это. Так иногда табунщик замечает в горячей лошади только ей одной присущую способность стать лучшей. И Яукилде не сомневался, что златовласая пленница, ставшая женой его старого отца, не лжет. Ибо такое не выдумывают. Не смеют выдумать.

Наконец Яукилде сказал:

– Сперва я поговорю с отцом. Думаю, мы с ним поладим.

И он улыбнулся. Его черные глаза сверкнули, но что-то странное увидела в них Светорада. Не тепло и радость, каких ждала от молодого хана, а нечто… волчье. Сытое, довольное, предвкушающее. У нее даже сердце екнуло от неожиданности. Она ведь ничего не знает об этом степняке… Но вскоре это ощущение прошло. Медовая смотрела, как Яукилде идет легкой пружинящей походкой, как вдруг подпрыгнул, потом побежал, словно подстегнутый негаданной радостью. И резко сделал ловкий скачок на бегу, почти перевернувшись в воздухе. Светорада рассмеялась.

В тот день в становище печенежских родов был большой праздник. Воины пили кумыс, ели жареное мясо, состязались в борьбе, стреляли из лука, а затем устроили конные скачки. Еще не оправившийся после падения Таштимер наблюдал за весельем, лежа на мягком войлоке. Светораде велел сидеть рядом, держал ее за руку, порой мягко пожимая ее пальчики. Она же тянула шею, вглядываясь туда, где отчаянные наездники завершали круг скачек. Неожиданно первым к воткнутому в землю длинному шесту прискакал на своей саврасой Сагай, даже опередив в последний миг вырвавшегося вперед Яукилде. Хан Таштимер заметил:

– В Сагае кроется немало удали. Только он ничего не ценит и сам стряхивает с себя удачу, как иная хозяйка стряхивает пыль с войлока. Поэтому Сагай всегда останется бедняком. Вон и тебя он потерял, моя Медовая.

Хан прижимал к своему потному, будто маслом намазанному лицу ладошку Светорады, смотрел преданным псом.

– Жизнью тебе обязан. Все, что хочешь, для тебя сделаю!

И этот туда же. Но Светорада только попросила, чтобы он отпустил ее поглядеть на игрища. Скучно ведь все время сидеть подле хворого. Таштимер согласно кивнул.

– Иди, веселись. Молодой серне нужно отпускать свою силу. И Глеба возьми. Последнее время ты мало уделяешь ему внимания.

Светораду его слова возмутили. Неужели она мало возится со своим малышом? Но потом, уже ведя мальчика в сторону нарядной шумной толпы печенегов, поняла, что Таштимер, велев взять Глеба, словно стреножил ее, как иной степняк сдерживает прыть излишне резвой лошадки. Ведь с мальчиком Светорада не очень-то повеселится. Особенно теперь, когда солнце уже садилось, печенеги разожгли костры, а шаманы плясали, ударяя по натянутой коже бубнов. Это означало, что скоро все становище пустится в пляс.