Произвольность форм исключала мысль о штамповке.

Наступали сумерки. Тьма густела тягуче медленно. И так же постепенно сперва затлели холодным пепельным светом, а потом и засияли изумрудно колонны-сталактиты в домах, где они как раз делали зарисовки. Выйдя наружу, они увидели, что такой же пепельно-зеленый свет льется из окон остальных домиков.

— Единственно интересное, что мы нашли в двух самых крупных строениях, на полу, под сталактитами, — сказал Дан, — это кучки плотных шариков.

Его шлемный прожектор осветил Ксену, которая рассматривает и рассовывает по карманам комбинезона пригоршни темных шаров размером с орех.

Кадры на днище «лапуты» показывают далее, как Дан (теперь его освещает прожектор Ксены) выламывает из стен и пола образцы для анализов, раскладывает их по карманам. Астронавты надевают биокрылья, взбираются, помогая друг другу, на самый накренившийся домик, стартуют с него. Обратно они возвращаются в полной темноте, ориентируясь по мигающему лучику приводного маяка ракеты. Поднимается встречный ветер. Начинается предсказанный Даном дождь: лучи шлемных фар выхватывают из тьмы блестящие водяные нити.

— В полете случилось одно пустяковое, на первый взгляд, происшествие, — сказал голос Ксены. — Я перегрузила карманы образцами и особенно шариками.

На подлете к нашему острову сильный боковой порыв ветра тряхнул меня — и часть шариков высыпалась.

5. НОЧНАЯ ОХОТА

Всю сорокачасовую ночь лил дождь. Люди видели эту далеко и давно минувшую ночь в сферодатчиках и на днищах «лапут»: сиреневые молнии разваливают небо на черные куски, которые тотчас срастаются; на береговых валунах, над которыми поднимается пар, выхватывает застывшие волны, густо усеянные пузыри. Люди слышали эту ночь: шум прибоя, дождя, ветра — ненастья.

Однако это был миг-пауза, короткий антракт в напряженном бытие исследователей. Пусть ночь длится сорок часов, пусть она промозгло-сырая, в неизведанном окружающем враждебной тьмой мире, — нельзя пересиживать ее в ракете, не для того летели. Надо работать. И они надевали комбинезоны и гермошлемы, выходили в ночь, собирали для анализов дождевую воду, спектрографировали вспышки молний, записывали на пленку влажную раскатистость громов — все пригодится потом.

И смотрели. Больше всего на то, как над морем возникали, перемещались, плавали там и сям размытые фиолетовые пятна — на самом пределе различимости.

Если бы смотрел один, то подумал бы: мерещится. Но видели оба — и в совпадающих местах. Пятна то опускались в воду, растворялись в ней, то поднимались ввысь будто по струям дождя, кружили в колдовских хороводах, меняли формы, увеличивались, уменьшались, сливались. Некоторые проплыли совсем близко от ракеты — их засняли.

А приблизившись к воде, увидели, что фиолетовые сгустки, опускаясь в нее, не растворяются, сохраняют свою форму — только свечение их становится тепловым.

— Мы рассудили, — сказал Дан, — что сейчас самое время взять повторные пробы воды: не порадуют ли нас чем эти комочки? Мы с Ксеной поплыли в разных направлениях, одинаково целя под скопления фиолетовых призраков у воды.

Однако состав проб у нас получился до удивления различным: у меня — тот же, установленный еще зондами, слабый солевой раствор, нечто промежуточное между речной водой и морской с теми же редкими крупинками СЭВ. А в колбе Ксены — жидкость, похожая на разреженную плазму крови рыб! Да еще со взвешенными частицами белкового студня… Такие неоднородности в водной стихии противоестественны — если в ней нет живых существ. Значит, они были? Ксена еще дважды, подныривая к местам танца фиолетовых пятен над морем, добыла «живую» воду-плазму. У меня же, хоть я старался не меньше, результат был прежний. Тогда я оставил колбы и решил заняться делом, достойным мужчины…

Руки в ластах, освещенные шлемным прожектором, раздвигают темную и упругую даже на взгляд воду. Вверху луч отражается от волнующейся, пузырящейся поверхности, внизу упирается в песок, впереди не встречает ничего.

Дан выключил фару и ультразвуковой датчик, посылавший сигналы о его местонахождении, — затаился. Когда глаза привыкли, увидел впереди сумеречно-тепловые пятна. Осторожно колыхнул ножными ластами, приблизился — нет ничего.

Его охватил охотничий азарт. Он освободил руки от ластов, замер, затаил дыхание. Минуту спустя два тепловых пятна показались слева и справа внизу, у самого дна. Они не приблизились, а будто проявились в воде. Но только он шевельнул ножными ластами, как пятна исчезли, не удаляясь. Что такое?!

Движением затылка Дан включил прожектор: внизу, как и впереди, была прозрачная вода, луч тонул в ней.

— Одновременно мне пришлось пережить неприятные ощущения: я показался себе неуклюжим, до обидного слабым, смешным, глупым. Впечатление было, будто это вода вокруг выражает нелестное мнение обо мне. Потом пришел страх: мне показалось, что я не выберусь отсюда на поверхность. Я поспешил подняться из глубины. А когда вынырнул, стало стыдно… Решил убраться с места, где вода дразнила и пугала, поплыл дальше в море. В месте, где над водой не виднелись фиолетовые пятна, я почувствовал себя спокойней.

Дождь стихал. На востоке начал сереть край неба. Дан решил в последний раз попытать удачи, погрузился глубоко, метров на тридцать. Тьма была абсолютной, только ладони, раздвигавшие воду, чуть светились серым светом.

Дан отвел их за спину, чтобы не было помех обострившемуся до предела зрению, плыл, едва шевеля ластами. Тишина здесь была не хуже темноты. Толща воды давила грудь.

Впереди и внизу снова замерещились два теплых комка. Дан повис в воде, задержал выдох. Под ним проплыли две размытые мутно-серые «кляксы», метра полтора в поперечнике каждая. В левой сверкнула искорка, затем целый рой фиолетовых светлячков; они, кружась, образовали причудливую мерцающую фигуру, все враз исчезли. Теперь в другом комке, в правом, заиграл хоровод фиолетовых точек; изображаемые фигуры чем-то напоминали те, которые рисует электронный луч на экране осциллографа.

Дан неслышным, нежным, как дыхание, движением отстегнул от пояса и развернул самозатягивающийся сак из невидимых в воде полимерных нитей. Правый тепловой комок плыл прямо на него. Вот он оказался над опущенным саком. В сумеречных глубинах «кляксы» снова забегали синие, зеленоватые, фиолетовые искры; они выстроились в переплетающиеся кривые… Дан плавно и сильно потянул на себя сак.

Руки ощутили трепыхание сопротивляющейся живой массы. Но в тот миг все рассыпалось фейерверком искр и цветных пятен, стало темно, а рукам — легко.

Астронавт включил фару, но не увидел ни рук, ни луча. «Не ослепили ли меня эти?» Включил лампочку внутренней подсветки в шлеме, увидел ее свет, успокоился. Но снаружи все оставалось окутано непроницаемой тьмой.

Дан всплыл, вызвал Ксену на помощь. Она нашла его, барахтающегося на волнах, в трехстах метрах от берега. От сака осталась короткая бахрома вдоль гибкого обода, остальное будто съела кислота; хотя они не знали на Земле водных реактивов, которые могли бы разрушить эти кремнийфторопластовые нити.

Пластик гермошлема, не менее стойкий, сделался непрозрачным, изменив структуру. Шлем пришлось сменить.