Но оскорбительней всего был брак, который Томо и его семейство пытались навязать ей. Раньше они и смотреть на нее не хотели, а теперь бесстыдно, если так можно сказать, виляют хвостами и таскаются за ней по пятам. Тамаё передергивало от отвращения.
На озере впервые за долгое время Тамаё почувствовала, как светлеет у нее на душе. Она даже подумала: вот бы бросить все, забыть обо всем и плыть, плыть, все дальше и дальше и без конца. Ветер был немного свеж, но солнце теплое и ласковое. Вскоре она оказалась на середине озера. Сезон осеннего лова рыбы, наверное, уже закончился, потому что на озере не было ни единой лодки, кроме рыбацкого баркаса, забросившего сети у Нижнего Насу. Вокруг царили покой и молчание послеполуденного часа.
Тамаё осушила весла, легла на спину и вытянулась. Давненько она не смотрела вот так в небо, такое восхитительно высокое, недостижимое. Она лежала, глядя в зенит, и ей казалось, что она возносится на небеса. Тамаё медленно прикрыла веки. И слезы, брызнув, увлажнили ее ресницы.
Она и сама не знала, сколько времени так пролежала, как вдруг вдали послышался шум моторки. Сначала Тамаё не обратила на это внимания, но шум приблизился, она села и огляделась. Это был Томо.
— Вот вы где. А я вас обыскался.
— Что-нибудь случилось?
— Пришли инспектор Татибана и этот Киндаити, хотят, чтобы мы все собрались, у них какое-то важное сообщение.
— В таком случае я возвращаюсь.
Тамаё снова взялась за весла.
— Нет, на гребной лодке слишком долго, — сказал Томо, подъезжая ближе. — Садитесь. Инспектор, кажется, очень торопится. Говорит, нельзя терять ни минуты.
— Но лодка…
— Мы после пошлем за ней кого-нибудь. Давайте-давайте, садитесь. Нельзя задерживаться, не то инспектор, чего доброго, рассердится.
Ни в словах Томо, ни в его поведении не было ничего неестественного, да и то, что он говорил, казалось вполне правдоподобным. Тамаё попалась на крючок.
— Хорошо. Будь по-вашему.
Тамаё подгребла к моторке.
— Положите весла в лодку, — сказал Томо. — Если их унесет, потом не отыщешь. Я придержу моторку, а вы переходите Осторожно…
— Да, все в порядке.
Тамаё казалось, что она все делает правильно, шагнула — и в этот момент одна из лодок сильно накренилась.
— Осторожно!
Она споткнулась и налетела на Томо. Он протянул руку, словно чтобы помочь ей. Но тут же рука закрыла ей нос носовым платком, смоченным в какой-то жидкости.
— Что вы делаете? — Тамаё отчаянно сопротивлялась, но Томо держал ее крепко, и мокрый платок прижимался плотнее и плотнее к ее носу. Она вдохнула, и кисло-сладкий запах бросился ей в голову.
— Нет… нет… — Сопротивление Тамаё постепенно слабело, и вскоре она в объятиях Томо погрузилась в глубокий сон.
Томо осторожно отвел растрепавшиеся волосы с ее лица, потом легко поцеловал в лоб и оскалился в усмешке. В глазах его горело желание, он сглотнул и облизал губы, как голодный зверь. Потом уложил Тамаё на днище лодки, нагнулся, заводя мотор, и направил моторку в сторону, противоположную вилле Инугами.
Кроме одинокого ястреба, парившего в поднебесье медленными, ленивыми кругами, никто ничего не видел.
Человек из тени
Километрах в четырех от Насу на противоположном берегу озера есть уединенная деревушка под названием Тоёхата. Небогатая деревушка, в которой еще можно было выжить во времена хорошего спроса на шелковичный кокон. Теперь же, когда экспорт шелка упал, как никогда, деревня словно вымерла. Конечно, не только Тоёхата — все деревни в окрестностях озера Насу оказались в таком же бедственном положении.
По западной околице деревни протекал ручей, и там, где он впадал в озеро, земля и песок, приносимые им, образовали отмель, которая с каждым годом расширялась, наступая на озеро. Отмель покрывали заросли тростника, сейчас засохшего и уныло колышущегося на ветру.
Среди этих зарослей и проскользнула лодка в устье ручья. Томо убавил газ и огляделся своими наглыми глазками — вокруг только мертвый неприютно качающийся тростник. Ни души ни на рисовых, ни на шелковичных полях — урожай давно убран. Только все тот же одинокий ястреб, кружа в небе, глядит на него с высоты.
Ухмыльнувшись про себя своей удаче, Томо пригнулся, словно прячась от чужих глаз, и направил лодку вверх по извилистой протоке между зарослями. Вскоре впереди, поднимаясь из тростника, показался дом в европейском стиле, когда-то, очевидно, великолепный, но теперь пришедший в полный упадок.
Откуда взяться такому дому в таком месте? Всякий, впервые его увидевший, задавался этим вопросом, но все очень просто. Деревня Тоёхата — то самое место, откуда вышел клан Инугами, а дом среди деревьев — первоначальное их обиталище. Однако неудобства деревенской жизни в конце концов понудили Сахэя перевести центр управления делами в Верхний Насу. Там он и построил новую виллу.
С того времени дом в деревне Тоёхата пустовал, сохраняясь лишь как некий семейный памятник. Однако во время войны на его поддержание не хватало сил, и когда его последний хранитель был призван в армию, другого выхода не нашлось, как только дать ему потихоньку разрушаться. А уж после смерти Сахэя старый дом стал вовсе никому не нужен, его бросили, и он все больше и больше ветшал. Деревенские говорили, что в нем водятся привидения. К этому-то дому и направлялся Томо.
Ясно, что когда-то, в прежние дни, дом стоял прямо у озера. Но со временем растущая отмель отделила его от воды, и теперь он высился, одинокий, всеми брошенный, среди тростниковых будыльев.
Поднявшись вверх по ручью, Томо вогнал лодку в тростниковую гряду у дома. Здесь было мелко, зато илисто, и это сильно затрудняло продвижение. Наконец Томо удалось провести моторку сквозь тростниковые дебри, он спрыгнул на сухой берег, спугнув при этом каких-то птиц — они с шумом взлетели из зарослей.
— Проклятие! Что за… — испугался и разозлился Томо.
Так просто оставить моторку не годится — ее могут заметить, поэтому, взявшись за причальный тросик, он завел ее поглубже в тростники, где и спрятал. Наконец, расслабившись, утер пот со лба и взглянул на лицо Тамаё, лежащей без сознания на дне лодки. И весь затрепетал. Как она красива в своем невинном сне! Волосы чуть растрепаны — следы недолгой борьбы, пока не подействовало снотворное, — но даже это не портит ее красоты. Солнечные лучи, проникшие сквозь тростник, золотыми зайчиками танцевали на ее щеках, чуть влажных от пота. Дыхание у нее было слегка учащенное.
Томо сглотнул в предвкушении, затем торопливо оглянулся, словно кто-то смотрел через его плечо на эту восхитительную красу. И снова застыл, сидя на корточках на тростниковой кочке и пожирая глазами спящую в лодке Тамаё. С одной стороны, это было зрелище, созерцать которое он никогда не устал бы; а с другой, он никак не мог решиться и потому волновался. Согнувшись среди тростников, Томо кусал ногти и всматривался в лицо спящей Тамаё. Он был как ребенок, затеявший какую-то шалость, но страшащийся довести ее до конца. Необычайная красота его жертвы нервировала его все сильнее.
— А, наплевать! Какое это имеет значение? Все равно рано или поздно она будет моей. — Бормоча про себя, Томо схватил Тамаё и поднял на руки. Моторка резко накренилась, гольцы замельтешили в иле среди тростника.
Тяжелое теплое тело на его руках, девственный запах, подобный аромату свежесорванного плода, биение крови под ее шелковистой кожей — Томо задохнулся от вожделения. С раздувающимися ноздрями и налитыми кровью глазами он нес Тамаё сквозь тростник. Он взмок, пот струился по его лицу, несмотря на свежесть ноябрьского воздуха.
В зарослях тростника виднелись остатки деревянной изгороди, некогда выкрашенной в белый цвет, а теперь упавшей и гниющей под слоем ила и земли. То, что было за изгородью, выглядело не менее удручающим — сад, погребенный под мертвыми листьями. Торопливо перешагнув через изгородь, Томо с Тамаё на руках осторожно ступал по мертвой листве, подкрадываясь все ближе и ближе к пустому дому, точно лиса с добычей в зубах. Ему совсем не нужно, чтобы его увидели, никто не должен его видеть — он поминутно останавливался и настороженно оглядывал то озеро, то берег.