Он засмеялся сначала тихо, лишь дернулся в коротком смешке, но смех все нарастал, пока Мейерс не повалился в одно из кресел. Он схватился за голову, потер себе лицо.

— Ты что, сама не понимаешь, как это смешно? Как мелодраматично это прозвучало? Я должен тебя пожалеть, растрогаться, да? — Он опять встал и, оглядевшись, широким жестом обвел комнату. — Ты живешь в доме, роскошнее которого не придумаешь! В твоем распоряжении целый штат прислуги, которая только и ждет твоих приказаний!

— Ты выстроил тюрьму и нанял охранников следить за мной.

— Серьезно? Ты где только не побывала, изъездила чуть ли не весь мир, водила знакомство со знаменитостями, носила самую дорогую одежду, ела деликатесы из деликатесов! — Нависнув над ней, он тряс ручки ее кресла. — Разве не я дал тебе все, о чем ты могла только мечтать, и даже больше? Чего тебе было надо, Элизабет? Жить в Грин-Лейк, в этой развалюхе с видом на задворки? Кто стал моим соперником? Нищий профессор в занюханной юридической школе?

— Тебе никогда не стать таким, как Джеймс Хилл! — сказала она.

Его опять начал разбирать смех.

— Хватит, Элизабет! Пора прекратить эту нелепость, положить конец этому безумию!

— Рада, что и вы так считаете, сенатор!

Обернулся Мейерс не сразу. Взгляд его еще несколько секунд был прикован к жене. Медленно он отпустил кресло, выпрямился, губы его сморщились в еле заметной тонкой улыбке, словно он увидел что-то, крайне ему приятное.

— Так вот, оказывается, в чем дело! — все еще не оборачиваясь, сказал он жене и взмахнул рукой. — Вот чем объясняется эта таинственная настойчивость, желание непременно вызвать меня в этот кабинет и то, как нахально расселась ты здесь на моем месте! — Он повернулся, широко распахнул руки. — Добро пожаловать, мисс Хилл! Не помню, правда, чтоб я вас приглашал, но чувствуйте себя как дома! И пусть вас не смущает обстановка.

Дана стояла в двери, которая вела в ванную Мейерса.

— Меня не смущают ни обстановка, ни вы.

Мейерс шагнул к ней.

— Вот и хорошо. — Он опять распахнул руки. — Вот я, к вашим услугам, мисс Хилл. Если ваше появление здесь имеет какой-то знаковый смысл, то, должен признаться, я его не вижу.

— Неудивительно. Я и вообще сомневаюсь в вашем зрении, способности ясно различать вещи.

— И вы взяли на себя труд меня просветить, да? — Зайдя за письменный стол, Мейерс вытянул из-за него стул с высокой кожаной спинкой, сел и жестом предложил Дане тоже присесть:

— Прошу. Обязательно раскройте мне глаза на все, что от них сокрыто!

Дана выступила вперед:

— Вопрос не в том, убили вы моего брата или нет или даже каким образом вы это сделали. Сделали. Вопрос был в наличии доказательств, на основании которых вас можно было бы привлечь к суду. Как могла я провести связующую нить между сенатором, баллотирующимся в президенты США, и двумя жалкими воришками, убившими профессора юриспруденции из-за того, что тот застиг их на месте преступления? Некоторую зацепку, правда, давал тут Питер Бутер, но зацепку слабую. Она могла бы помочь, будь он жив, но и тогда сомневаюсь, чтобы он раскололся.

Мейерс кивнул:

— Да почиет он в мире. Он был верным служакой, бедняга!

Из кармана куртки Дана вытащила серьгу и, подняв ее повыше, поболтала ею в воздухе. Мейерс улыбнулся.

— А, да, конечно! Драгоценность. Мне частенько она вспоминалась, мисс Хилл, с той минуты, как я увидел ее так элегантно подвешенной у вас между грудей. Очень эротично, слышишь, Элизабет? Напомни мне купить тебе что-нибудь в этом роде. — Он опять переключил внимание на Дану: — Знаете, мисс Хилл, я размышлял над этой пропажей. О том, что Элизабет вышла утром из дома вашего брата без серег, мне сообщил мистер Бутер, и о том, что эти серьги могут явиться доказательством моей причастности к убийству вашего брата, тоже первым догадался он. И все же, когда Кинг и Коул не сумели раздобыть для меня обе серьги, я не обратил на это особого внимания. Я подумал, что серьгу они отнесли в ломбард и что там она и канет. Но потом вы отправляетесь на Гавайи к ювелиру, из-за чего я заключаю, что серьга находится у вас. Мне пришлось возместить потерю, заказав дубликат, правда не такой ценный.

Мейерс сунул руку в карман рубашки и вытащил оттуда парную серьгу.

— В серьгах плохо то, что если теряется одна, то и другая падает в цене. Серьги хороши в паре. А у вас лишь одна. — Он положил серьгу на настольный бювар и придвинул к нему свой стул. — Конечно, серьгой этой можно любоваться, но все-таки это уже не то, согласитесь!

Молниеносным движением Мейерс схватил со стола бронзовую статуэтку быка и ударил ею по синему камню и бриллиантам. Он бил по серьге вновь и вновь, пока не запыхался. Светлые волосы его разметались, он тяжело дышал. Он отшвырнул статуэтку, та пролетела через всю комнату, ударилась о книжную полку, с которой полетели на пол украшавшие ее расписные тарелочки.

— Бесполезно! — отдуваясь, проговорил он и тяжело глотнул воздух. Потом пригладил волосы и опять уселся на стул.

Шагнув вперед, Дана положила свою серьгу рядом с лежавшей на столе.

— Согласна. Одна серьга без ее пары доказательством не является. А мне было нужно доказательство несомненное, уничтожить или оспорить которое невозможно.

Из переднего кармана блузки она вынула сложенный листок бумаги. Под пристальным взглядом Мейерса она развернула листок.

— Одна из неприятных особенностей жизни публичных людей заключается в том, что к ним постоянно приковано внимание и живут они как под микроскопом. Публичный человек не может позволить себе то, чем сплошь и рядом занимаются люди безвестные. Самые незначительные его недуги и хвори и те в глазах общества разрастаются до невероятных размеров, приобретают общественный резонанс. — Она кинула листок на стол. — Детская болезнь, такая, например, как свинка, — это всего лишь детская болезнь. Однако осложнение этой болезни, влияющее на репродуктивную способность человека, сделавшее его бесплодным, так что зачатие ребенка в половозрелом возрасте для него невозможно, способно стать ценнейшей информацией и доказательством совершенно неопровержимым, ведь так?

Мейерс не сводил глаз с листка, потом он потянулся к нему, взял в руки.

— Для человека, метящего в президенты, это приобретает значение тем большее, коль скоро жена его оказывается беременной. Как подобное возможно, сенатор? И как будет реагировать человек, знающий, что он бесплоден, если он вдруг узнает, что жена его беременна от другого? Как он поступит? Он предпочел бы аборт, но в таком сценарии были бы недостатки, главнейший из которых — это опять-таки уже упомянутая мной публичность его жизни. Куда ей с этим обратиться? Как проделать все тихо, тайно, особенно теперь, когда началась предвыборная кампания и мужа ее то и дело сравнивают с Джоном Кеннеди? А если об этом прознают ортодоксы, то избирательную кампанию можно, считай, заканчивать. Да и станет ли она делать аборт? Как убедить ее в необходимости аборта? Она же понятия не имеет о том, что он бесплоден. Он вечно винил ее в том, что она не может забеременеть. Доктора уверяют, что она здорова, но он, разумеется, всегда говорил ей обратное. Поэтому, если он станет настаивать на аборте, она сразу заподозрит, что он знает, что ребенок не от него, что это не может быть его ребенок. Раскроется, что он знает о ее романе, почему ему и понадобился дубликат серьги. Если серег у нее окажется две, она не заподозрит, что оставила улику, чем взволновала его, породив мысль об убийстве ее любовника. Так что нет, аборт не годится.

Элизабет Адамс, все это время просидевшая как присяжная, слушающая заключительные судейские дебаты, встала, глядя мужу в лицо. Из-под блузки она вынула портативный магнитофон, чей провод соединялся с крошечным микрофоном, скрытым пуговицей ее кожаной куртки.

— Довольно, Роберт! Кончено!

— Сегодня же в заранее оговоренный час в каждое информационное агентство, в каждую газету, во все средства массовой информации по всей стране поступят переданные по факсу сообщения из Сиэтла, — сказала Дана. — Будут переданы два документа. Первое — это копия вашей медицинской карты, той самой, которую раздобыл для вас Питер Бутер, убив Фрэнка Пилгрима. Второй же — это анализ крови, ясно свидетельствующий, что ребенок, которого носит ваша жена, не от вас, а является сыном Джеймса Эндрю Хилла, убитого в своем доме в Грин-Лейк.